Болото - Быков Василь Владимирович - Страница 11

Костя также обрадовался, увидев знакомое озеро. В прошлом году они здесь останавливались по дороге на станцию, поили лошадь. Правда, что находится по ту сторону озера, парень не знал, но направление на Боговизну отсюда представлял точно. Только вот расстояние до нее определить, конечно, не мог.

По болоту он шел рядом с командиром, между кочек по мху это было не трудно. Санитарная сумка немного давила плечо, но уж как-нибудь он ее донесет. Тем более передохнув в тени под кустом. Еще бы чего-нибудь съесть. Но еды тут не было, только клюква. Да разве клюквой наешься?

Стало хуже, когда захотелось пить.

Может показаться странным, но утолить на болоте жажду не было возможности, хотя вода повсюду. Речка им больше не попадалась, а вода из-подо мха казалась больно противной – коричневая, с насекомыми и болотным мусором. Такой не попьешь. Превозмогая жажду, Костя таил надежду, что Боговизна близко и там он напьется.

Отдохнув на мягкой и мшистой кочке, они снова пошли по набрякшему водой мху, местами проваливаясь, но пока еще удачно выбираясь на более сухое. Вскоре, однако, вынуждены были остановиться – командир глубоко провалился одной, а затем и обеими ногами. Костя попытался ему помочь, но и сам провалился тоже – почти по пояс. Кое-как выбравшись из грязного провала, осмотрелись, стараясь понять, что впереди. Болото впереди казалось и вовсе непроходимым – трясина с осокой, аиром, частыми окнами черной воды...

Но что было делать? Идти вперед или, может, возвращаться назад? Или пытаться как-нибудь перебраться через трясину в надежде, что дальше будет посуше? Возвращаться, конечно, никому не хотелось, и командир звучно выругался.

– Надо выломать палки. Давайте с палками!

В ближайших кустах они выломали себе каждый по палке, которыми всякий раз, прежде чем ступить в черную жижу, нащупывали дно. Сапог не снимали – сапоги давно уже были полны воды. Скоро по пояс намокла и одежда. Косте с его босыми ногами было легче, нежели остальным – он часто проваливался, но и быстро выбирался из трясины. Не то что Тумаш, который, однажды глубоко загрузнув, долго барахтался в черной луже, кидаясь из стороны в сторону. Он потерял там сапог, потом долго искал его в развороченной трясине, весь измазавшись в черной грязи.

Далее Костя опять шел впереди, отыскивая сколько-нибудь подходящий путь, за ним на некотором расстоянии брели остальные. Каждый новый шаг давался парню все с большим трудом. Прежде чем ступить в жидкую торфяную массу, он ощупывал палкой дно, стараясь найти место, где потверже. Но твердого, похоже, здесь уже не было, приходилось ступать наугад, каждый раз рискуя провалиться и не выбраться. Командир сзади заметно отставал, терял его следы и ругался. Чувствуя себя виноватым, Костя помочь командиру не мог. Он лишь пробирался вперед, чтобы скорее вырваться из зловещих объятий болота. Остальные, то и дело зло матерясь, следовали за парнем.

Но вот вдали и немного в стороне за болотом показался узкий клинок молодого сосняка. Не сговариваясь, они повернули к нему в тайной надежде, что там кончалось болото...

Оторвавшись от остальных, Костя ушел далеко вперед, на глаз прикидывал, куда ступить, и широко шагал по трясине. Иногда удачно, но большей частью проваливаясь – до колен, по пояс, а то и по грудь. К вечеру он был уже весь мокрый, измазанный в черной торфяной жиже. Его санитарная сумка, как ни берег ее от воды, в конце концов тоже намокла. Пробираться по такому гибельному болоту Косте приходилось впервые, никогда прежде в том не было надобности. Летом за ягодами в Боговизну приходили бабы, но собирали их там, где было посуше, в трясину не лез никто. Трясины боялись, о ней рассказывали страшное; места, подобные этому, считались проклятыми. Их сторонились даже зимой. Разве что во время зимних лесозаготовок прокладывали санный путь, когда возили на станцию лес для шахт Донбасса.

Пошли широкие водяные полосы, местами густо покрытые ряской. Перебираясь через одну из них, Костя не рассчитал и провалился в глубину почти с головой. Вынырнув, испугался – так недолго и утонуть. Кое-как выбравшись, взобрался на кочку, вылил из сумки воду, постоял, выжидая, пока стечет с одежды вода. Все-таки Робинзону после кораблекрушения, наверное, было легче, подумалось Косте, он плыл в чистой морской воде. Костя любил читать о море, хотя никогда не видел его. Болото он ненавидел, ягод не собирал. Да он и не любил их. Чаще всего другого ему хотелось хлеба. Но хлеба как раз и не хватало. Особенно весной и летом. Хорошо, когда была картошка...

Плохо, что, уходя с партизанами, он не имел возможности сказать о том матери. Да и баба Августа наверняка рассердилась, обнаружив, что его нет на поле. Вот было крику! Наверно, с полдня за него погнал коров братик Витька. Конечно, он еще мал бегать за коровами, но кому-то же надо бегать за ними. Мама с утра пошла косить сено, чтобы было чем кормить коровку зимой. Костя любил брата, может, больше, чем маму, всегда брал его на озеро удить уклейку, катал на повозке, когда свозил сено. А зимой рассказывал прочитанные книжки. Витька внимательно, почти зачарованно слушал, потом самое интересное пытался рассказать матери. Мама, однако, слушала плохо – она больше плакала.

Скорее бы возвращался отец, стало бы легче, а главное – веселее дома. И Косте, и Витьке; наверно, повеселела бы и мама. А то все сердится и плачет, плачет и сердится. Проклятая эта война. Она отняла у них отца и школу. Учителя разъехались кто куда – по деревням или в город. А учитель математики Петр Максимович, говорили, стал полицаем в районе. Тихий был, хороший учитель. Почему так?

Далее они передвигались уже испытанным прежде способом. Костя, который, наверно, успешнее других освоился с трясиной, далековато уходил от остальных, пролагая в болоте мутный, разворошенный в ряске след. Потом, остановившись поодаль, дожидался командира, тот, не успевая за ним, медленно пробирался сзади. Поравнявшись, оба недолго отдыхали, погрузившись по пояс в воду. Передохнув, Костя снова лез в трясину и брел дальше, высматривая впереди куст или кочку. Но вот не стало ни кустов, ни кочек, не к чему стало приткнуться. Парень, не сообразив, сунулся в голый без ряски водяной прогал – и едва не с головой ушел в зеленую воду. Далее он почти плыл. Только возле зарослей желтых кувшинок нащупал ногами землю и прибрел к кусту лозняка. Прежде чем выбраться из воды, повесил на куст мокрую, облепленную водорослями сумку, из которой лились грязные струи воды. Костя готов был расплакаться от стольких неудач на его пути. Думал, что командир станет его ругать, как только выберется из трясины, и, чтобы избежать неприятной с ним встречи, снова подался в болото.

Так они и пробирались – словно перебежками по полю боя, как издали пошутил старшина Огрызков. Молодцы партизаны, сказал он еще, зашились в болото так, что никакой Пинкертон не сыщет. Наверно, так думал и Костя, который когда-то читал про знаменитого сыщика, однако теперь не почувствовал радости от партизанского умельства.

Между тем хвойный бережок, куда они держали направление, помалу приближался. Хотя еще долго пришлось им барахтаться в торфяной жиже, проваливаться и выбираться на кочки, пока ноги нащупали наконец твердую землю.

И не заметили, как за болотом ушло в тучу низкое солнце. Наступал вечер.

Наконец достигли соснового пригорка. Костя вылез из болота на узенькую полоску берега и обессиленно упал на сухой серый песок. За ним выбрался и также свалился командир. Выбрались остальные двое. Все обессиленно, угрюмо молчали...

Первым на берегу поднялся с травы командир – сел, стал разуваться, выливать из сапог болотную воду. Потом выкручивал портянки, отжимал брюки, низ гимнастерки. Его вещмешок с ценной ношей также оказался изрядно подмоченным, как и полевая сумка. Но долго сушиться было некогда – солнце зашло, вдали над болотом поднимался легкий прозрачный туман. Оглянувшись на сосняк сзади, Гусаков вдруг удивленно воскликнул:

– А это что такое?

Все повернули головы в сторону, где неподалеку оканчивался этот пригорок с полоской молодого сосняка и высился деревянный геодезический знак, похожий на тот, что они уже встречали на здешних полях. Увидев его, командир схватился за карту, дрожащими руками развернул на траве ее подмоченный лист.