Говорят сталинские наркомы - Куманев Георгий Александрович - Страница 105

И. В. Ковалев: Это произошло в дни битвы под Москвой, когда советские войска добились первых серьезных успехов. В январе 1942 г. в разгар контрнаступления Красной Армии мне было поручено обеспечивать продвижение эшелонов 1‑й ударной армии. Ставка Верховного Главнокомандования готовила удар Северо — Западного фронта на демянском направлении. Для подкрепления удара туда направили армию генерал–лейтенанта Василия Ивановича Кузнецова. Путь ее с Западного фронта на Северо — Западный пролегал по двум железным дорогам: из Подмосковья на Ленинград до станции Бологое, от Бологова на Псков до Старой Руссы. Обе дороги были фронтовыми в прямом смысле слова. С первой из них немца согнали недавно, да и то не со всей. Вторая в западной ее части — от Пскова до Старой Руссы — находилась в руках противника. Разрушения были обширные и продолжались каждый день. Немецкие бомбардировщики атаковали и узел этих дорог — Бологое и другие станции, стремясь вывести из строя все восстановленные или восстанавливаемые железнодорожные объекты — пути, стрелки, лини связи, водоснабжение, угольные и дровяные склады, ремонтные мастерские и т. д. Словом, работа этих дорог, несмотря на все старания и самоотверженность железнодорожников, была неустойчивой.

В 20‑х числах января меня вызвал Сталин и потребовал всемерно ускорить переброску 1‑й ударной армии через Бологое к Старой Руссе. При этом Верховный подчеркнул: обеспечить перевозки надо втайне от противника. Я поехал в Бологое. В пути мы с комиссаром Квашниным прикидывали, как нам быстро, не насторожив авиационную разведку противника, протащить через Бологое на Запад 156 воинских эшелонов.

В Бологое приехали ночью. Собрали железнодорожников, пришел находившийся здесь начальник управления воинских перевозок НКПС генерал Н. С. Кресик. Посовещались, выяснили следующее: дорога на Старую Руссу одноколейная. Если использовать ее для двустороннего движения, то есть так: на запад идут груженые эшелоны, им навстречу уже разгрузившиеся, — это встречное движение на однопутке займет уйму времени. Если же пустим все 156 эшелонов один за одним, то хватит ли путей под Старой Руссой, чтобы разместить эту массу паровозов и вагонов? Кроме того, линия фронта рядом с районом выгрузки. Возможен вариант, когда противник, узнав о сосредоточении армии, первым нанесет удар и прорвется танками к железной дороге. Вывести из–под удара эти полторы сотни поездов мы вряд ли успеем. Противник овладеет ими или разобьет.

Однако ускорить перевозку армии в район Старой Руссы можно только так. Будем гнать эшелоны на Запад один за одним без перерыва. Обговорив этот вариант и приняв необходимые меры к его выполнению, мы вышли на морозный воздух, чтобы немного размяться. Местные товарищи рассказывали события минувшего лета: как вражеские танки оседлали дорогу и отрезали Ленинград от Москвы, как трудно теперь управлять из Болотова этой практически тупиковой дорогой.

Светало, взошло солнце, и в его лучах блеснул немецкий самолет–разведчик. Покружил над станцией Бологое–товарная и ушел на юго–запад, на Великие Луки. Я не суеверен, но сплюнул через левое плечо. Хорошо, если немцы подумали, что мы сосредотачиваем войска к Великим Лукам. Вернулись в здание управления, и тут воздушная тревога. Видим, идет на товарную станцию эскадрилья «юнкерсов». Был соблазн отъехать на дрезине подальше, да нельзя! Что люди скажут? Пока совещаться, так ты с нами, а как бомбежка, ты в кусты? Пошли с Павлом Квашниным к бомбоубежищу. Оно выкопано в земле, над землей только вход этаким погребком торчит. Однако внутрь не войти. Набились — даже из дверцы руки–ноги торчат. Самолеты легли в пике, завыли моторы. Квашнин успел лечь на снег, я не успел. Тут грохнуло, и тьма навалилась. Очнулся на снегу, по другую сторону погребка. Потом узнал, что Квашнин и другие товарищи искали меня. Им невдомек, что взрывная волна перекинула меня далеко за погребок.

Попробовал я, движутся ли руки и ноги. Движутся. Голова болит. Тошнота. Приложил к голове снег, чуть полегчало. Встал кое–как и побрел в управление. Лежал, видимо, долго. Руководители управления уже успели собрать железнодорожников, человек триста. Кто с лопатой, кто с ломом или киркой, они засыпали воронки, укладывали шпалы и рельсы вместо разбитого пути. Восстанавливали станцию. Из управления я пытался связаться со станциями, что от Болотова на юг. Связь была повреждена. Пришлось посылать людей. Они доложили, что воинские эшелоны идут к нам. Пока подошли, путь на Старую Руссу восстановили, мы стали пропускать эшелоны армии Кузнецова, и к вечеру того же дня все 156 эшелонов прошли по назначению.

Недалеко от станции был опорный пункт снабжения Северо- Западного фронта. Заведывал им мой знакомый генерал Федор Зеленцов. У него была прямая связь с Москвой. Было уже темно. Стучу. Зеленцов открыл дверь, увидел меня и перекрестился. Говорю: «Что с тобой, Федя, набрался, что ли?» Он говорит: «Я со слезами выпил. За упокой». — «Чей?» — «А твой же!» И рассказал, как меня искали и даже пуговки от меня не нашли, и он доложил в Москву, что меня разорвало авиационной бомбой.

Ну, посмеялись мы с ним за ужином. Потом я позвонил в Москву. Трубку взял член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б)

А. А. Андреев. Сказал:

— А нам доложили, что Вы убиты.

Я ответил, что был контужен. Он просил подождать, и я услышал голос Сталина:

— Как себя чувствуете? Нам известно, что задание Вы выполнили. Командующий фронтом генерал Курочкин доложил, что армия прибыла. Поздравляю с орденом Ленина. Немедленно выезжайте в Москву.

В последних числах января я уже был в столице.

Г. А. Куманев: Нельзя ли узнать некоторые подробности, связанные с созданием Транспортного комитета при ГКО, какова Ваша оценка этого решения Государственного Комитета Обороны, принятого 14 февраля 1942 г.? Что Вы можете сказать о ситуации, сложившейся на железных дорогах в это время, и о кадровых переменах в высшем руководстве НКПС, которые состоялись в марте того же года, и как Вы взаимодействовали с новым наркомом? И, наконец, каким Вам запомнился Сталин в то тяжелое время?

И. В. Ковалев: Вернувшись с фронта в начале 1942 г. я прежде всего подготовил докладную записку на имя Верховного Главнокомандующего. В ней на двух страницах суммировал основные транспортные неурядицы: и те, которые знал по документам и докладам подчиненных, и те, которым сам был свидетелем при поездках на фронт. Особо отметил сбои в снабжении войск, вообще в воинских перевозках, возникавшие на стыках разных транспортных систем — железнодорожной, речной, морской, автомобильной. Как правило, перегрузки с железной дороги на водный транспорт, или на автотранспорт, затягивали доставку войск и грузов по всяким причинам, главными среди которых были нерадивость и нерасторопность, усугубляемые неразберихой межведомственной. Причем один фактор особенно нарушал бесперебойность в военно–хозяйственных и других перевозках: не было единого органа управления всем транспортом воюющей страны. И если во время военных действий в районе р. Халхин — Гол и в Финляндии в 1939–1940 гг. этот дефект только давал о себе знать, то сейчас он взял страну и армию буквально за горло.

В конце записки Сталину я так и написал: «Нужно создать всевластный Транспортный комитет». Напомнил, что в Гражданскую войну по указанию Ленина весь транспорт страны был подчинен одному ведомству — Наркомату путей сообщения. Конечно, Сталин, которого Ленин посылал на самые напряженные участки той войны, знал о тогдашних транспортных проблемах много больше, чем я. Однако и напомнить не грех. А кроме того, бывая у Сталина и на широких, и на узких совещаниях и докладах, я приметил такую его привычку. Предлагает ему кто–нибудь нечто дельное, но не рядовое, он подойдет к полке с книгами Ленина, подумает, вынет томик. Иногда скажет: «А вот мы посмотрим, что говорит по этому вопросу Владимир Ильич». Иногда прочтет вслух, иногда перескажет. Поэтому я знал, что упоминание о ленинских указаниях не пройдет мимо Верховного Главнокомандующего.