Семейное счастье - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 17

И вдруг, наклонившись над тетрадкой, она пишет слова, которые вычитала в одной книге; эту книгу подарил ей когда-то Андрей:

"От горя не умирают. Только собака умирает от горя. Потому что только собака умеет хранить верность. А человек не умеет… Нет… Человек… не умеет".

Звезда сорвалась с неба и, прочертив круг над двором, над каштаном, полетела куда-то. Куда она полетела? Крепко зажмурясь, Саша прижалась лицом к раскрытой тетради.

Однажды, выйдя из больницы и направляясь в детский сад Саша увидела, что напротив больничных дверей, безмятежно прислонясь к дереву, стоит человек и курит трубку Лохматая заграничная кепка была сдвинута на затылок. Человек смотрел на небо, на облака. Между тем, когда Саша вышла на улицу, человек шагнул ей навстречу.

— Добрый день, товарищ сестра! Не хотите ли посмотреть пробы? Будем показывать то, что наснимали у вас. Погода прекрасная, пройдемся пешком до Лихова переулка?

— Что? — вместо "здравствуйте" сказала Саша.

Ей бы хотелось уничтожить кинооператора взглядом, но это невозможно было сделать, он такой высоченный, чуть ли не вдвое выше ее. Не обернувшись, Саша пошла дальше. Он не отставал. С негодованием она косилась на его большие ноги в ярко начищенных рыжих сандалиях. Она ускорила шаг, он шел рядом… Помолчав, кинооператор печально сказал

— А я-то думал, что вы — человек, глубоко преданный своем делу. Ведь я с вами говорю о деле. Ведь пропагандистское значение этой картины…

— Главврач уже чуть не уволил меня из-за вашей картины, — сказала Саша, — и он уже все объяснил мне насчет ее пропагандистского значения, а по-моему, это халтура и безобразие — снимать больных детей.

— У, какая вы свирепая. Да, трудно иметь дело с людьми. Пингвинов было снимать куда легче и проще. Правда, для этого пришлось летать Бог весть куда, но какое это имеет

Значение?

— Пингвины? — с любопытством спросила Саша.

— Пингвины, — повторил он лениво. — Трудно представить себе, как сияют на солнце снежные горы, поля, равнины. Кинооператору там — раздолье. Снега в кристаллах.

Свет и тени… Да, раздолье… Впору не спать — ночи светлые. Кстати, вы бывали в Ленинграде, видели белые ночи? Это самое красивое, что есть на свете. Еще Царская тропа в Крыму. Между прочим, когда я летал на Северный полюс…

Саша не была в Ленинграде, не видела белых ночей и Царской тропы, но она много раз видела Анин детский сад.

— До свидания, — сказала она и открыла двери детского сада.

Когда она вышла с Аней на улицу, она с удивлением увидела, что длинный кинооператор терпеливо ее дожидается.

— Сестренка? — спросил он деловито, поглядев на Аню.

— Дочка, — сухо ответила Саша. Кинооператор сел на корточки, протянул Ане руку:

— Поливанов, Дмитрий Александрович. А тебя как зовут?

— Аня Москвина.

— Не хочешь ли ко мне на плечи, Аня Москвина? Аня молчала, но было видно, что сесть на плечи такому высокому человеку ей очень хотелось.

— Ты летчик? — спросила она.

— Нет, — ответил он виновато и с сожалением, — я бюрократ и халтурщик.

Это объяснение вполне устроило Аню.

— Ладно, — ответила она, — могу покататься.

И он взял ее на плечи. Теперь Аня видела то, что может

Увидеть только самый высокий человек на свете, чужие макушки. Кепки и шляпы. Головой она задевала ветки деревьев. Сидеть на плечах у мамы было не так интересно.

— Так вот, пингвины, сказал кинооператор. — Жили-были на свете пингвины. Пингвин — мама, пингвин — папа и пингвин — сынок. И вот сынок подрос. Мама с папой

Отдали его в детский сад. Я не выдумываю. — Он закинул голову и близко-близко увидел коричневые Анины глаза — счастливые и внимательные. — Я не выдумываю, — повторил он. — У них тоже есть детский сад. Пингвиний детский сад. На большой ледяной полянке. За маленькими пингвинами ухаживают старые няни-пингвинки. Они такие старые, что уже не могут ходить на охоту. Пингвинята играют, кричат друг на друга. А няни их уговаривают и кормят рыбешками из клюва в клюв.

— Врешь! — сказала Аня и подтолкнула оператора ногой.

— Мы пришли, — сказала Саша и отворила калитку.

— Мама, пускай он доскажет!

— Нет, Дмитрий Александрович спешит, он занят. Ему надо в Лихов переулок.

— Он не спешит! — закричала Аня.

— Она права, — сказал Дмитрий Александрович. — Яне тороплюсь.

— Я тороплюсь. Мы торопимся, — и Саша протянула Ане руки.

Перед этим Аня никогда не могла устоять, она потянулась к матери.

— До свидания, дядя, — вежливо сказала Аня.

— Зови меня просто Митей, — так же вежливо ответил кинооператор.

— Приходи к нам в гости, — пригласила Аня.

— Загляну как-нибудь, — не глядя на Сашу, сказал кинооператор. — Загляну непременно. Когда твой папа возвращается с работы?

— У нас нет папы. У нас есть дедушка и Леша. И бабушка.

Саша не видела его глаз, он сидел на корточках, но она видела, как большая рука протянулась к Ане и нерешительно, будто заколебавшись, тронула Анину щеку, потом легла на Анино плечо.

— Я приду, — сказал Митя. — Приду непременно. И доскажу тебе про пингвинов.

— Саша! Сашка! Ты только послушай. Что было! Прихожу я за Анютой в детский сад, смотрю, там настоящий бедлам — понаехало народу с кинофабрики. И один, длинный такой, Поливанов фамилия, распоряжается. С Анной нашей на дружеской ноге! Ее и в профиль, понимаешь, и в фас, и по-всякому. А она ему запросто: "Митя!" Когда он узнал, что я Анин дядя, велел взять ее на руки и снял нас на пару. Я, говорит, очень обязан вашей сестре за совет — тонкий, профессиональный совет. Какой, говорю, совет? Саша про кино ничего не понимает. А он: ваша сестра велела мне снимать только здоровых детей. Вот я и снимаю. Подумаешь, говорю! Наверно, она всем понадавала таких советов — как ни придешь в кино, глядишь, в киножурнале непременно детский сад. А он: возможно, но там, наверное, не такие здоровые дети. И вот, гляди, пригласил на просмотр: приходите, говорит, сегодня в Дом кино. Скажите на контроле, что от Поливанова. Велел с тобой приходить. Давай корми Анюту и собирайся!

— И не подумаю, — ответила Саша.

— Да ты очумела?! В Дом кино! Такой человек приглашает! Он на Северный полюс летал.

— Ах, он уже и тебе про Северный полюс успел наболтать? Ну и хвастун!

— Не хвастун, а герой! У него "Знак почета"! Ну что ты понимаешь после этого! Давай одевайся! Не пойдешь? Последний раз спрашиваю?

Взбешенный, Леша выскакивает в коридор и набирает номер.

— Нельзя ли Тамару Чудину? Спрашивает товарищ… Тамара, ты? Видишь, тут такое дело. У меня случайно есть лишний билет в Дом кино. Если хочешь, пойдем. Мне приятель дал, один знакомый кинооператор. На кинохронике подвизается. Ну как, решила? На углу. Ладно. Есть.

Леша молча подходит к Саше. Она тщательно завязывает ему галстук, потом оглядывает со всех сторон и сует ему в карман пятерку. Он делает вид, что не заметил этого. Он очень взволнован. Громко хлопает дверь парадной. С Сашиной пятеркой в кармане Леша бежит к памятнику Пушкину, а оттуда, оттуда — вместе с Тамарой Чудиной в Дом кино, к своему приятелю Поливанову.

Дачный вагон битком набит. Суббота. Саша с обеих сторон зажата какими-то толстыми тетками. У всех авоськи, па лицах пот. Кто-то кричит: "Откройте окно!", кто-то кричит: "Нельзя! Сквозняк, здесь дети". — "А если дети, так надо в детский вагон!" — басит кто-то с площадки.

Если б был хоть один свободный крючок, чтоб повесить сумку. В сумке батоны, из ее глазков выглядывают помидоры, груши и цветная капуста.

Переступить с ноги на ногу и то нельзя. Ну ничего, через две станции Ильинское. Она сойдет на платформу и сразу почувствует себя веселее: станет легче авоська. Пахнет листьями, травой — недавно прошел дождь. И чем дальше, тем легче будет авоська, а когда Саша подойдет к даче, она станет совсем легкой. Саша крикнет: "Анюта!" — и побежит навстречу дочке: она не видела ее целых три дня!

Саша идет по тропинке. Земля мокрая. Она сбрасывает туфли и кладет их в авоську прямо на помидоры.