Семейное счастье - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 13

Анюта громко вопит.

— Я должна подмести в столовой! — страстно убеждает ее Саша. — На мне весь дом. Мы одни с тобой в нашей семье лоботрясы. Люди работают, учатся, а мы с тобой что?

Саша кормит девочку и заворачивает ее в одеяло. Эту хитрость она сама придумала. Анюта, когда ее заворачивают в одеяло, воображает, что она уже на чистом воздухе, и засыпает. Хорошо на улице — так, должно быть, думает Анюта. А Саша тем временем вытирает пыль, подметает, чистит картошку и с раскаянием думает о том, что ребенку жарко и лежать в ватном одеяле дома вредно. "Но что прикажете делать? Прости ты меня, обманщицу", — мысленно обращается она к дочке. А пока подметает, заводит патефон: под звуки вальса из "Спящей красавицы" подметать гораздо ловчее.

Потом она спускается по лестнице. Дворник дядя Толя всегда помогает ей вынести коляску. Он знает Сашу с рождения, и его очень смешит, что у нее самой уже есть дочка. Хорошо во дворе под каштаном. Каштан сейчас голый, скучный, но Саша помнит, какой он летом. Этой весной дочка впервые увидит зеленый каштан. Она будет уже держать головку. Она увидит небо. И ворону. Саша наденет на Анюту платье — и все станут любоваться и говорить: какая красивая девочка.

Саша втайне уверена, что и сейчас Анюта очень красивая. Вот дядя Толя тоже восхищается. Стоит над коляской и говорит:

— Красавица! Подумать только! Давай иди домой, я тут пригляжу!

Саша поднимается наверх. И тут-то все на нее опрокидывается: обед, пеленки, нечищеные кастрюли… Каша всегда подгорает. Молоко убегает, на кухне чад, и соседка Ольга Сергеевна неодобрительно поводит носом. Она укоряет Сашу тайно, но упорно. Она безмолвствует, но Саша отчетливо слышит: "Чем в окно глядеть на свою Анюту, приглядела бы лучше за молоком".

Очень хочется спать. Вот тут прямо на кухне растянулась бы и заснула.

Бездельница я, бездельница, — думает Саша. Уж если не самого Софокла, так хоть бы хрестоматию почитать. И как я буду сдавать экзамены? А в ухо кто-то шепчет: "Ляг и усни".

Но в эту минуту раздается телефонный звонок.

— Саша, это ты? — говорит Юля. — Ну, как ты там? — И не дослушав:

— Сейчас бегу на лекции. Я спешу. Володя сегодня вечером к вам не заглянет?

Мне бы ваши заботы! — думает Саша, положив трубку.

Надо кормить Анюту, надо гулять с Анютой, Сперанский велел гулять не меньше шести часов! И о чем он только думал, когда велел такое? Где их взять, эти шесть часов?

Первый звонок в дверь. Бездельница Саша открывает.

— Ну, как ты тут? — говорит Нина Викторовна и тотчас берет Анюту на руки. Сразу становится легче.

И пошел кружиться вечер. Леша, папа. Леша приносит хлеб и триста граммов масла. Папа — рыбу на завтрашний обед. Врывается в дом Юля. Она начинает деятельно помогать. Хватает пузырек с вазелиновым маслом и сует его на кухне в чужой чайник. На беду это оказывается чайник Ольги Сергеевны.

— Я, конечно, ей ничего не сказала, — говорит Нине Викторовне Ольга Сергеевна, — но подумайте сами: чай с вазелиновым маслом. Я понимаю, ребенка надо смазывать теплым вазелиновым маслом. Но все же немного внимания. Ведь ребенок не захиреет, если вы поставите свое вазелиновое масло в свою же собственную кастрюлю.

А Юля забыла о вазелиновом масле. Она сидит перед зеркалом и очень внимательно смотрит на себя.

— Константин Артемьевич, — говорит она, — ну как, по-вашему… Я интересная? Или нет? По правде!

— Если по правде, интересная — это, пожалуй, несколько сильно. Но в тебе есть изюминка. А это гораздо важнее. Вот я тебе расскажу про себя. В Эривани у нас была одна девушка. Училась она в гимназии Шах-Арутюновой. Так вот она…

Юля уже не слышит: возвращаются из академии Андрей с Володей.

— По-моему, этот Володя совсем забыл дорогу домой, — говорит открывшая им дверь Ольга Сергеевна.

— А вам-то что до этого? — сердито отвечает Саша.

— Боже! Боже! — стонет соседка. — Была такая тихая, такая кроткая девочка, такой обаятельный ребенок, слова грубого, бывало, не услышишь. Нет, замужество не каждую женщину облагораживает.

Саша, которую замужество нисколько не облагородило, косится на нее исподлобья. У Саши зуб на соседку. Она не забыла и вовек не забудет, что Ольга Сергеевна сказала сегодня утром: "Никогда в жизни не видела такого беспокойного ребенка, как эта Анюта".

Саша стирает пеленки, Андрей полощет и выжимает. Леша в коридоре кричит в телефонную трубку:

— Эй, что сегодня задано по алгебре? Что? С ответом не сходится?..

В столовой Юля поет под гитару:

— "Ночь светла-а! Ночь тепла-а!"

Константин Артемьевич очень горячо и очень громко рассказывает Нине Викторовне, какой интересный случай был сегодня в их юридической консультации.

Понимаешь, приходит женщина и говорит…

Странно, — обращаясь к стене и насыпая в кофейник кофе, произносит соседка Ольга Сергеевна, — от шума у меня опухают ноги. Это нервы… да, нервы… Андрей Николаевич, — голос соседки вдруг становится ласковым, — разве это мужское дело — стирать пеленки?

Самое что ни на есть мужское. Вы разве не знали?

"Ночь тепла-а!" — поет в столовой Юля.

Леша, который давно привык готовить уроки под аккомпанемент Юлиной гитары, бросает ей через плечо:

— Юлька, давай вот эту, про поцелуй, под нее здорово решать уравнение с двумя неизвестными.

— "Поцелуем дай забвенье!" — послушно поет Юля.

Остроумный Володя молчит и во все глаза смотрит на Юлю. Ужин. Андрей утверждает, что никто не умеет так жарить картошку, как Саша.

— Я тоже люблю свою жену, — говорит Константин Артемьевич, — но никогда не теряю объективности. Будем суровы и откровенны: картошка пересолена и пережарена.

— Попробуй, — говорит Нина Викторовна, — попробуй кормить, гулять, убирать, стряпать…

…готовиться к экзамену по политэкономии, греческой литературе… — вставляет Саша.

— Да, и греческой литературе. Что бы ты запел?

"Ночь светла-а, ночь тиха-а!" — отвечает Константин Артемьевич.

…Они идут по коридору — впереди Саша, за нею Андрей. В руках Андрея горка тарелок. Саша несет чайную по суду.

— Кто самый красивый на свете? — спрашивает не оборачиваясь.

— Ты! — не задумываясь, отвечает Андрей.

— Кто самый умный?

— Ты!

— Кто самый образованный?

— Ты!

Саша уже не знает, что бы такое еще придумать:

— Кто лучше всех на свете жарит картошку? — спрашивает она.

— Конечно, ты! Кто же еще?

— То-то! — говорит Саша.

Тепло. Пахнет детским мылом. Комната переполнена сонным дыханием. Тихо. Они только что искупали Анюту и уложили ее. Уснула и Саша.

Сняв сапоги, он шагает по комнате. Он должен сказать. Если она пошевелится, он ей скажет сейчас. Саша вздыхает сквозь сон, и он замирает, притаившись в своем углу. Не проснулась. Ладно, он скажет ей утром.

Какая длинная ночь! Анюта и Саша тут, и он с ними рядом и все же один со своими мыслями. Андрей раскрывает тетрадь дневник. Так велит Чуковский, если отец культурен — записывай. И он пишет:

"20 мая 1937 года.

За отчетный период Анюта четыре раза ездила в трамвае, два раза побывала в метро, один раз не без удовольствия слушала пластинки Шаляпина (Володя приносил) и ежедневно, без заметного удовольствия, слушает перепалки и споры на кухне. Уже давно реагирует на звук, попросту говоря — слышит.

Когда ей было десять дней, ее легко успокаивал "Евгений Онегин", особенно первая строфа. А теперь Анюта впадает в детство: от Онегина интерес перешел к погремушкам. Зато все осмысленнее смотрит своими круглыми глазищами и довольно внимательно следит за целлулоидным попугаем. Иногда смотрит поочередно на папу и на маму, не придавая, впрочем, большого значения присутствию этих товарищей. По ночам еще кричит, но, кажется, Сперанский прав, понемногу она сдается…"

Словно услышав эти слова, Анюта принимается громко орать.

— Молчи, — говорит Андрей строго, — разбудишь маму. Мама устала.

Наклонившись над коляской, он внимательно смотрит в лицо своей дочки.