Живи - Зиновьев Александр Александрович - Страница 42

Регистрация брака происходила во Дворце бракосочетаний. Дворец — типичное советское учреждение. Портреты классиков марксизма и наших руководителей. Лозунги «Семью — на службу коммунизма!», «Здоровая социалистическая семья — залог нашего победоносного шествия вперед к коммунизму». Плакаты. На одном из них плакатно — стандартные, красивые и здоровые молодые родители держат на плечах пару пузатых младенцев, а другую пару пышущих здоровьем крепышей — за ручки. Надпись на плакате: «И это — не предел! Нам, советским людям, и это по плечу!». Вышла толстая вульгарная баба с красной лентой — распорядительница торжества. Объявили, что процедура бракосочетания начинается. Грянул оркестр. Десять пар бракосочетающихся с толпой родственников и друзей двинулись по широкой ковровой дорожке во Дворец.

Потом нас разъединили — мужчин с женихами попросили в комнату женихов, а женщин с невестами — в комнату невест. Бракосочетающиеся по очереди вызывались в зал, где им в присутствии свидетелей и близких родственников вручались брачные свидетельства и обручальные кольца (последние были куплены по специальным талонам заранее и принесены сюда). Все выпивали по фужеру шампанского, которое (как и оркестр) было оплачено заранее. Толстая баба с красной лентой через плечо произносила речь о здоровой социалистической семье. Щелкали фотоаппараты (тоже заранее оплаченные). Потом молодожены с друзьями и родственниками на машинах, украшенных лентами, воздушными шарами и детскими игрушками (все это тоже было оплачено заранее), совершали поездку по городу. Первым делом — к памятнику Ленину на площади Ленина, где молодожены возлагали цветы. Затем — к Могиле Неизвестного Солдата, где тоже возлагали цветы. Наконец — по историческим местам.

Вечером была пьянка в ресторане. Солдат держался чинно и почти совсем не пил. Зато мать его упилась основательно, дурным голосом орала вместе со всеми старые песни и плясала. Им было весело — они были пьяны. Я ускользнул потихоньку. На мой уход никто не обратил внимания.

Крах надежд

Заведующим отделом меня все-таки не назначили. Решили, что у меня образования маловато. Назначили кандидата наук из Политехнического института. Он собрал сотрудников отдела и два часа без передыху болтал об исторических решениях ЦК КПСС повысить эффективность работы всех учреждений и предприятий страны, о том, что надо перестроить всю работу отдела в духе решения ЦК, что пора кончать… что пора начинать… что надо развернуть… что надо положить конец… Мы слушали и жалели, что Гробового от нас взяли. Хотя он и сволочь порядочная был, но все-таки не мучил нас пропагандистской демагогией.

Позвонила Невеста. Спросила, можно ли меня поздравить с повышением. Я ответил, что у меня теперь может быть только понижение. Она сказала, что очень жалеет об этом. Значит, у меня не будет отдельной квартиры. А ей так хотелось пожить в отдельной квартире хотя бы один год. Потом мы, конечно, развелись бы и квартиру поделили бы. Но год она вытерпела бы ради квартиры.

— Ладно, — наконец сказала она, — я выйду за тебя замуж. Но у меня есть условие.

— Какое?

— Я не обещаю тебе быть верной. Я остаюсь свободной, и ты не устраиваешь мне сцен ревности. Это же справедливо! Я здорова и красива. А ты… Согласен?

— Нет. Мне ты нужна целиком и полностью. Я тебе отдам себя тоже без остатка.

— Ты хочешь слишком много. Соглашайся на мое условие, пока я не передумала. Согласен?

Конец Клуба

Жертвой антиалкогольной кампании пал наш Клуб. Его снесли с лица земли. Во дворе сделали маленький скверик. В центр скверика перенесли бронзовый бюст покойного секретаря ЦК КПСС Портянкина. Винно-водочные магазины на нашей улице закрыли, оставив лишь один, да и то в таком виде, что местные алкоголики утратили к нему интерес. Говорили, будто Клуб возродился в районе психиатрической больницы. Но мне ходить туда далековато. Да и желание пропало.

Я иду на бульвар. Сажусь на скамейку. Наслаждаюсь солнцем. Сидящий рядом со мной старик кормит хлебными крошками воробьев.

— Тысячекратно прославили соловьев, — произносит старик. — Самая гнусная птица — голубь — превращена в символ мира и святости. Для меня же все самое чистое и непорочное в мире символизирует обыкновенный русский воробей.

— Какой же он русский? Воробей везде водится.

— Пусть! Но то, что он для меня — символ, это наша русская национальная черта.

— Когда-то у русских символом был двуглавый орел…

— Чужой. Если бы у нас во главе страны были русские, наверняка воробей был бы вместо орла.

Старик разбрасывает крошки. Разговаривает с воробьями, как с детьми или старыми знакомыми.

— Смотрите — ка! Эти молодые совсем обнаглели. Прямо из рук рвут. А старики осторожные. В сторонке сидят. Схватит молодой кусок не по силам, они тут как тут. Теперь я прямо-таки кожей ощущаю смысл выражения «старый воробей». Мы, старики, все такие. Зазеваются молодые или схватятся за дело не по силам, мы налетаем и растаскиваем. Что поделаешь, закон природы. Глядите — ка, что вытворяют, стервецы! Маленькие, совсем вроде бы беззащитные, а живучие. Ничто их не берет!

— В Китае вроде вывели их совсем.

— Опять появились. Поразительно живучая птица. Мы вот скоро умрем, а тут по — прежнему будут прыгать и чирикать воробьи. Война пройдет… Может быть, все люди и животные погибнут. А эти пострелята выживут!

— Крысы, говорят, тоже выживут.

— Возможно. Крысы — умные животные. Но и воробьи уцелеют.

— Почему вы так думаете?

— Не могу представить себе мир без воробьев. Без орлов, кур, голубей — могу. Без воробьев — нет. А вы?

— Тоже не могу.

— Значит, уцелеют.

Старик бросил последние крошки и ушел. Встаю и я. Воробьи пугаются скрипа моих ног, вспархивают на деревья. Они не знают, что они для меня значат. Я для них чужой.

Апофеоз

Наконец-то у нас в Комбинате наладили отечественное производство глазных протезов по китайским образцам. Их переименовали в «Свет идей Октября». Причем это сделали без всякого юмора. Начальство Комбината совместно с представителями райкома и Обкома партии заседало восемь часов, прежде чем одобрили это название. Мне удалось устроить для Слепого пару глаз из первой же партии. И вот мы, нарядно одетые и с цветами, собрались у центрального входа больницы. Сестры вывели испуганного и бессмысленно улыбающегося Слепого. Без черных очков. С огромными небесно — голубыми немигающими и невидящими глазами марки «Свет идей Октября». Я это зрелище не забуду вовек. Ничего страшнее я не видел за всю свою жизнь. Мы все окаменели от неожиданной ужасности того, что должно было бы быть прекрасным. Выручала Невеста.

— Смотрите! — закричала она весело (хотя по лицу ее ручьем текли слезы). — Какой красавец-мужчина!

Мы бросились обнимать Слепого, говорили ему комплименты о его прекрасных глазах, о том, как они ему к лицу. Слепой плакал от счастья. Но — без слез. И не мигая.

Вечером собрались у Слепого. Остряк фотографировал хозяина в различных позах. Слепой грозился разослать свое фото красивейшим женщинам города и покорить их таким образом. Моралистка сказала, что теперь Слепому надо отрастить усы и бороду. Сейчас это модно. У Слепого будет густая черная борода с проседью. Это будет очень эффектно в сочетании с большими голубыми глазами. Было очень уютно. На мгновение возникла неповторимая душевная близость.

— Я был круглый идиот, — произнес Слепой, — когда стремился обрести способность зрения. Теперь я займусь более важной проблемой: как научиться испускать настоящие слезы.

Если бы Будда выслушал Слепого, он исключил бы все болезни и уродства из списка человеческих страданий.