Система - Чапек Карел - Страница 1

Карел Чапек, Йозеф Чапек

Система

Солнечным воскресным утром мы вступили в Сент-Огюстине на палубу пароходика «Генерал Годдл», который отправлялся в увеселительную морскую прогулку, – не подозревая, что очутимся в обществе индепендентов[1] (1). Через полчаса после отплытия из Сент-Огюстина, когда этим набожным людям чем-то не понравилась наша общительность, они за какую-то непристойность вышвырнули нас в море. Мгновение спустя к нам слетел господин в белом костюме, а примерные христиане по доброте душевной скинули вниз три спасательных круга и, распевая религиозные гимны, удалились, предоставив нас воле волн.

– Хвала господу, спасательные пояса фирмы Слэнка – вещь надежная, – попытался было завести разговор господин в белом костюме после того, как мы втиснулись в резиновые круги.

– Это пустяки, господа, – успокаивал нас новый попутчик. – Надеюсь, часов через шесть, если не переменится юго-восточный ветер, мы выберемся на сушу.

После этой тирады он представился по всей форме: Джон Эндрю Рипратон, владелец плантаций и фабрик в Губерстоне. Владелец плантаций гостил у своей двоюродной сестры в Сент-Огюстине. На пароходе он запротестовал против нашего удаления и вскоре получил возможность короче познакомиться с нами – в условиях, правда, несколько необычных.

Мы обменивались любезностями, а безбрежное море гудело равнодушно и ритмично; ленивое течение относило нас к берегу, то поднимая на гребнях волн, то низвергая в глубины вод.

Меж тем мистер Джон Эндрю Рипратон развлекал нас рассказом о том, как он изучал в Европе экономику; в Лейпциге он слушал Бюхера[2] (2); в Берлине – Листа и Вагнера; штудировал Шеффле, Смита, Кери и Тейлора, покорно посещал все капища промышленности, пока эта богоугодная жизнь не была прервана странным и диким происшествием: взбунтовавшиеся рабочие убили его отца и мать.

Тут мы – люди праздные – в один голос воскликнули:

– Ах, рабочие, опять рабочие! Вы – социальная жертва, мистер Рипратон. Рабочий – производственный продукт девятнадцатого столетия. Что с ним делать после векового перепроизводства! Ведь теперь их миллионы, и каждый из них человек, каждый – проблема, загадка и постоянная опасность. Рука рабочего – это бутон, из которого грозит кулак. Нас, избранных, испокон веков – десяток тысяч; мы вырождаемся, а рабочих становится все больше и больше. Вас, мистер, они лишили родителей, а девятнадцатый век – традиций. И раз уж они посягнули на жизнь ваших родителей, то скоро дойдет черед и до нас: убьют вас, убьют нас, наших милых приятельниц за морем – эта опасность уже нависла над всеми нами.

– Осторожно, волна, – любезно предупредил мистер Эндрю Рипратон и самодовольно улыбнулся. – Pardon, господа, но меня они не тронут. Мои заводы, мой Губерстон – приют архиспокойствия. Я провел там культурные преобразования. Благородный цветок промышленности я привил к грубому стволу рабочей проблемы.

– А – а, – вскричали мы, колеблемые волнами, – так, значит, вы реформатор! Вы организуете воскресные школы, народные университеты, кружки домоводства, воюете с пьянством; учреждаете общества, оркестры, стипендии, дискуссионные клубы, проповедуете теософию, дилетантизм – словом, стремитесь облагородить рабочего, пробудить к новой жизни, дать ему образование, приручить и привить любовь к культуре. Но, уважаемый, позволив ему вкусить от плодов цивилизации, вы разбудите в нем зверя. В любом из нас дремлет сверхчеловек. И в один прекрасный день на земле некуда будет деться от вождей и проповедников; миллионы спасителей, интеллектуалов, идеологов, папы и просветители устремятся на нас с фабрик и заводов; и набег их будет сокрушителен. Все, что не спасется бегством, будет уничтожено. Мир, достигнув апогея, обратится в небесную пыль. Последнее сердце – единственное твердое тело во вселенной – пролетит метеором.

Мистер Джон Эндрю Рипратон выслушал эту декламацию, достал из непромокаемой сигарницы сигару и, закурив ее, предложил нам:

– Не желаете ли, господа? Весьма приятно в столь влажной среде. Что же касается ваших взглядов, то лет двадцать назад я согласился бы с ними. Продолжайте!

Покуривая и ритмично покачиваясь на волнах, мы развивали свои идеи дальше.

– Но ведь можно себе представить идеального рабочего. Это – жаккар, маховое колесо, сельфактор, ротационная машина, это локомотив. Жаккар не желает ни судить, ни властвовать, не объединяется в союзы, не произносит речей; единственная его идея, но сильная, великая и руководящая идея, – нити, как можно больше нитей! Маховик ничего не требует, ничего, только бы ему позволяли вращаться; у него нет иной программы или иных желаний. Вращение – вот величайшая мировая цель, господин Рипратон. Вращение – это все.

– Превосходно, господа, – ликовал Джон Эндрю Рипратон, отталкивая от себя какое-то скользкое морское животное. – Если вы самостоятельно пришли к такому заключению, то наверняка сможете по достоинству оценить мою систему, мое решение рабочего вопроса, конструкцию типа Operarius utilis ripratoni.

Господа, термин «фабрикация» происходит от слова «febris», что означает «лихорадочная деятельность». Да, господа, крупная промышленность – это вам не какой-нибудь мелкий промысел, крупная промышленность – это лихорадка, порождаемая энтузиазмом, взлетом фантазии и честнейшими устремлениями. Уважаемые слушатели! Обработать пятьдесят тысяч мешков хлопка – дело нешуточное, а для того чтобы представить миллион таких мешков, нужна прямо-таки необузданная фантазия художника-энтузиаста. И этот миллион надо обработать! Надо обработать весь мир! Ибо мир – это сырье, не больше. Цель индустрии – обработать мир, господа! Небо, земля, человечество, время, пространство, бесконечность – это всего-навсего сырье для промышленности. Превратить мир в товары!

И мы беремся совершить это. Чтобы справиться с такой грандиозной задачей, необходимо ускорить все процессы. Но дело тормозит проблема рабочей силы, рабочий вопрос. Поэтому мы объявляем войну социализму, туберкулезу, снижению рождаемости, воскресным школам, восьмичасовому рабочему дню и алкоголизму! Ничто не смеет мешать нашему движению вперед! Рабочий должен стать машиной, от него требуется только движение, ничего больше! Любая идея – грубейшее нарушение рабочей дисциплины! Господа! Система Тейлора – это систематизированное заблуждение, ибо эта теория прошла мимо вопроса о душе. Душа рабочего – это вам не механизм; ее необходимо устранить. И это удается в моей системе! Моя система предлагает кардинальное решение всех социальных проблем!

С самого начала своей деятельности я грезил о рабочем, который был бы лишь рабочей единицей – и только. Поэтому я брал к себе на службу людей по строгому отбору – тупиц, убогих, флегматиков, неграмотных, альбиносов, орангутангов, гидро-, макро- и микроцефалов, представителей неполноценных рас и так далее, то есть исключительно тех, кто, пройдя специальный экзамен у профессора Мюнстерберга, обнаруживал полное отсутствие мыслей, знаний, увлечений, кто не имел понятия о поэзии, астрономии, политике, социализме, истории, забастовках и организациях, чья жизнь состояла исключительно из наследственных пороков и благоприобретенных привычек. С помощью своих агентов я выискивал эти редкостные экземпляры по всему миру. Теперь мой Губерстон работает безотказно.

– Эге-ге, мистер Рипратон, осторожнее, как бы вас не задело вон то бревно! – воскликнули мы. – Конечно, ваша система превосходна! Но вас не пугает, что ваш идеальный рабочий со временем выродится и деградирует? Скажем, разве вследствие неких пагубных влияний он не может испортиться и настолько опуститься, что примется изо всех сил искать применение своим душевным силам? Не считаете ли вы целесообразным раз в неделю проводить медицинские освидетельствования? Не наблюдаются ли у ваших рабочих случаи внезапного прозрения?