Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 92

Объясняя, Гекубов размахивал рукой и любовался, как гибко она у него двигается, вверх, и вниз, и в сторону. Он не решился обратить внимание комиссии на свою руку, но сам незаметно увлекся, и поэтому на следующий вопрос председателя комиссии ответил замечательно. Председатель спросил с коварным подтекстом:

— У вас, Илларион Пименович, везде такой образцовый порядок? — Видимо, он имел в виду поломанные стулья и пианино, опиравшееся одной половиной на стопки старых журналов. Гекубов ответил:

— За весь в целом организм сейчас ответить не могу, а руки и ноги двигаются превосходно. Я всегда, когда просыпаюсь, делаю для них утреннюю зарядку. Раньше на левой ступне у меня было плоскостопие, но теперь оно исчезло.

Гекубов снял ботинок и продемонстрировал комиссии плавный и высокий изгиб нижней части левой ноги.

— Любопытно еще вот что, на левой ноге волосы у меня гуще растут, на икре, чем на правой.

Председатель не стал дожидаться, пока Гекубов задерет штанину, и увел всю комиссию обратно в исполком. В справке он написал, что управдом производит впечатление человека, выбитого несчастным случаем из колеи, и ему требуется, видимо, немедленное санаторное лечение. В общем же, дом нуждается в капитальном ремонте.

Неудивительно, что такой человек не заметил, в каком состоянии возвращался из аптеки Верховодов. Однако по иронии судьбы именно он оказался последним свидетелем, беседовавшим с Петром Иннокентьевичем. И к нему же прибежала соседка Верховодова по лестничной площадке — пенсионерка Акимовна. Она явилась на дом к управдому в субботу около полудня и с испуганным лицом заявила, что по ее мнению, с подполковником что–то «наделалось». Утром он не вышел на свою обычную прогулку за газетами и не отвечает на звонки в дверь. Она‘звонила ему четыре раза, первый раз около часа назад. — Ну, спит человек, — предположил Гекубов, которому никак не хотелось прерывать субботний отдых. — Я всегда, когда сплю, ничего не слышу. Хоть из пушек вокруг пали. Вон Фрося может подтвердить.

— При чем тут вы, Илларион Пименович, — старая Акимовна вся дрожала. — Он в шесть утра обычно на ногах. И ходит по комнате, и ходит. Уж я‑то знаю. Сколь лет соседствуем.

Гекубов уразумел, что старуху не унять.

— Никакого покою от людей нету, — пожаловался жене. — Мне сверхурочные не платят, между прочим.

Все–таки он пошел с Акимовной, событие его заинтересовало. Во дворе к ним присоединилось еше два- три человека из числа близких уличных приятелей Верховодова. Среди них был и Федор Мечетин, постоянный оппонент Верховодова по вопросам охраны окружающей среды. Мечетин считал, что чем быстрее всю природу сотрут с лица земли, тем больше будет пользы человечеству, потому что тогда оно наконец–то протрет забубенные больные зенки и возьмется за дело.

— На голой планете напляшутся, — злорадно изрекал Федор Мечетин. — Пусть, пусть! Устроят себе вселенскую танцплощадку из бетона.

Мечетин был стихийным врагом научно–технического прогресса и в своем осуждении меры не знал. Он даже отказался установить у себя в квартире телефон, и повлиддь на него не сумели ни дети, ни внуки, ни домовая общественность. В пылу разногласий Петр Иннокентьевич иной раз обвинял Федора в махровом сектантстве, но был неправ. Мечетин в бога не верил.

— То–то и плохо, что бога нет, — сокрушался он. — Нет его, батюшки, и остановить некому обезумевшего человека. Несется он сломя голову к своей погибели. Напридумывали игрушек, какими шар могут в пыль развеять. И развеют, мы еще дождемся с тобой, погоди. Обязательно дождемся. Я нарочно дождусь. Ты, старый чурбан, кусты с палкой охраняешь и мыслишь — герой… Нет, ты не герой, а чурбан, пень на опушке. Люди себя опередили, от сердца своего бегом оторвались. Сердце людское отдельно живет и дышит, и уж теперь не угонится за убегающим человеком. Ум остался, сердца нету. Это страшно представить, что творится. Словно мир весь целиком в горячке бьется. А ты кустики охраняешь. От кого, зачем? Руби все под корень! Может, на голом, обнаженном пространстве люди–то и прозреют, убедятся, как их мало и необходимо всем друг за дружку придерживаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты злостный человек, Мечетин Федор. Как же ты всех людей в одну кучу свалил? Где ты прежнюю жизнь прожил? Ничего не понял.

Федор Мечетин — горячий человек, но в спор вступал не со всяким. Верховодова он специально по утрам караулил, чтобы отвести душу. Душа у него болела от усталости и предчувствий. Верховодов ему втолковывал доброжелательно:

— Самые вредные и опасные такие шарашники, как ты. Я всего один пускай куст спасу — это польза, реальная польза. Ты же ни одного деревца от беды не заслонишь, зато с толку сто человек собьешь. Юродивый ты, Федька, какие раньше на площадях слепой народ мутили. Провокатор, если хочешь.

— Докажи!

— Ты сам про себя знаешь. Люди истинной души имеют цель, и сердце они не потеряли. Они мир оздоровляют, которому ты конец предрекаешь. Ты, Федор, паникер, и на фронте тебя бы под трибунал отдали. Я бы сам и отдал.

— Умеете ярлыки вешать, помню.

Верховодов бледнел до синевы, лицо его опускалось, как падающий сумрак. Эти стычки ничем не кончались и затухали внезапно, когда оба утомлялись от крика. Предмет их перепалки был понятен далеко не всем, но они–то оба хорошо знали, о чем речь. С незапамятной поры начали они этот затянувшийся диспут. Для посторонних их слова могли показаться попросту бессмысленным стариковским бредом. Но только не для них. Они разговаривали друг с другом так, словно по очереди на сходке читали прокламации. И там, в этих никем не написанных прокламациях каждое лыко было в строку. Они разговаривали о таком давнем, но по–прежнему таком важном, что заставляло вздрагивать их подсушенные временем сердца.

Нынешним субботним утром Федор Мечетин, как всегда, стерег Верховодова на углу дома, да так и не дождался. Это его не насторожило, мало ли что могло быть: уехал куда–нибудь или заболел. Но когда мимо просеменила утиным галопом Акимовна и на ходу сообщила, что Верховодов дома и не отпирает на звонок, Мечетин обеспокоился. Конечно, он представил первое, что можно представить, услышав про семидесятилетнего не слишком здорового старика, что тот не откликается на вызов. «Загнулся, что ли?» — подумал Мечетин и испытал сначала нечто вроде облегчения. Как же, свидетель многих его крамольных, в пылу полемики высказанных суждений благополучно покинул земную обитель. «Помер», — повторил про себя Мечетин и с недоумением оглянулся по сторонам. Ничего не изменилось. Дома стояли на обычных местах, прогуливались по зеленым дворовым скверикам мамаши с детишками, мужчины забивали в козла за одноногим столом. Но ему, Мечетину, не было теперь надобности здесь находиться. Некого ему было ждать, если с Верховодовым случилось это. Куда же пойти? А пойти–то было и некуда. Во всем Федулинске у Мечетина был только один собеседник, и если его не будет, то что же… Федор Мечетин почувствовал ознобную пустоту. «Почему же обязательно помер? — подумал Мечетин, выкарабкиваясь из пустоты. — Надо сперва проверить. Вчера я видел Верховодова утром, он был в полном здравии, хотя и мерклый. Что он мне сказал? Ах, да. Он меня спросил: «Все злобствуешь, Федор?» А чего я ему ответил? Вроде ничего. Ну да. Я сегодня собирался ему ответить, да вон как оно поворачивается», Мечетин не мог зайти к Верховодову самостоятельно, не те у них были отношения: в случае, если Петр Иннокентьевич живой и произошла ошибка, он бы подумал, что Мечетину позарез необходимо с ним повидаться. Федор Мечетин был горд и не искал ничьего расположения. Он терпеливо ждал. К нему присоединились двое безымянных доминошников, нюхом учуявшие, что происходит необыденное. Такой компанией во главе с управдомом Гекубовым они и поднялись к квартире Верховодова.

— Звони! — велел Гекубов старухе. И тут же сам нажал кнопку. Звонок у Верховодова был оглушительный, старинный. На лестничной клетке он отдавался звонким эхом, возносясь, возможно, под самую крышу. Гекубов позвонил несколько раз, остальные прислушивались, затаив дыхание. Изнутри никакого движения, шороха — тишина.