Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 20

Их проезд на такси по федулинским улицам получился триумфальным. Народ густо двигался со службы, домохозяйки делали последние покупки к ужину, дети резвились повсюду, как стайки птиц. Был час пик. Латунный череп и медальное лицо Эрнста Львовича в глубине салона и сияющие по бокам две девичьи мордочки многих заставили остановиться. Мужчины понимающе ухмылялись, тень зависти сгоняла усталость с их лиц; домохозяйки с полными сумками суровели, а самые морально устойчивые выкрикивали вдогонку обидные слова. Детишки подхватывали эти слова хором и долго бежали следом за медленно ползущей машиной. Как ни склонял почти до сиденья свои могучие плечи Эрнст Львович, его, конечно, узнавали. Главная неприятность случилась на выезде из города. Эрнст Львович уже собирался облегченно вздохнуть, как — о, ужас! — дорогу им преградила пожилая дама в ярком цветастом платье. Дама, слегка покачиваясь, брела как раз по середине проезжей части. Таксист резко тормознул.

— Это она! — молвил Эрнст Львович, сползая с сиденья.

Да, это была теща Эрнста Львовича, старуха Карина, женщина дикой воли, необузданных страстей и первозданного мировоззрения, дочь степей, ничего не забывшая из прошлого скитальческого устава. Старуха Карина давно порвала всякие отношения и с дочерью и тем более с развратным зятем, жила одиноко в старом бревенчатом доме за городской чертой. Карина разводила на своем маленьком участке невиданной сладости и раннего созревания клубнику и сдирала на рынке с федулинских жителей баснословные деньги. Причем установленные законом пределы рыночных цен ее как бы не касались. Попытки угомонить старуху, ввести ее в общее торговое русло всегда кончались плачевно, она попросту делала вид, что не понимает русской речи. А когда однажды молодой и ретивый милиционер Никаноров вежливо пригласил ее проследовать за ним в отделение, старуха взялась так истошно вопить и метко плеваться, что на рынок сбежалась половина Феду- линска. Оплеванный в прямом и переносном смысле, добросовестный Никаноров сочинил один за другим три рапорта по инстанции и был удостоен личной беседы с капитаном Голобородько.

— Оставь ты это дело, дружок, — отечески посоветовал Голобородько, — старуха, конечно, ядовитая и ненормальная, но особого беспокойства от нее не исходит. Скажи, дружок, ты купишь клубнику по десять рублей кило? И я не куплю, — капитан ухмыльнулся. — Купят только те, у кого крайняя необходимость либо нечестно нажитый капитал. Кстати, ты бы, милок, не к старухе, а к этим последним приглядывался.

— Закон есть закон! Он для всех общий. Или я ошибаюся? — с вызовом спросил сержант.

— Не ошибаешься, — капитан обрадовался встрече с грамотным подчиненным и вышел из–за стола, — но иногда закон добродушен по отношению к ненормальным пожилым старухам нерусского происхождения. Учти еще и то, милок, что клубнику она выхаживает сама, своими дрожащими старческими руками. А это нелегкий труд.

— Она оскорбила в моем лице представителя охраны порядка.

Голобородько нагнулся к самому уху сержанта и сказал совсем иным свистящим шепотом, словно по секрету.

— А вот за то, что ты допустил такую ситуацию, я должен наказать тебя самым суровым образом, сер» жант — И прогремел: — Как ты смел опозорить славные милицейские погоны?!

Сержант Никаноров попятился, отдал честь и покинул кабинет.

На такси с веселыми купальщиками старуха Кари* на наткнулась, разумеется, случайно. Она любила, когда водители проклятых смердящих автомобилей с руганью сворачивают и уступают ей дорогу. Ни один мускул на ее лице не вздрагивал, даже если она оказывалась на волосок от гибели.

Сейчас она мгновенно зоркими татарскими очами различила в глубине машины и девочек, и своего низкого душой зятя. Ни слова не говоря, она, семеня, обогнула машину сбоку и, крякнув, врезала по железному колпаку сухим старушечьим кулаком. Звонкий гул потряс кузов.

— Едем! — простонал Эрнст Львович,

Водитель среагировал правильно, не стал распинаться и качать права, а сразу дал полный газ, гырвав машину за пределы досягаемости озверелой бабули.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вскоре шоссе сделало поворот, и Федулинск исчез за деревьями где–то позади. Еще поворот, и машина заскользила по земляной проселочной дороге, утрамбованной до крепости асфальта. Света первая прервала неловкое молчание:

— Ах, Эрнст Львович, что же вы нас не предупредили! Ведь бабушка могла бы расколотить казенную машину вдребезги.

— Ведьма она, а не бабушка, — откликнулся повеселевший водитель. В открытые окна потянуло свежими лесными запахами. Сразу стало прохладней, будто из одной погоды переехали в другую.

Эрнст Львович вдруг обиделся не на шутку.

— Прошу не отзываться так о Карине Ипрагимов- не, тостойной и скромной женщине, — сухо обратился он к водителю.

— Она, конечно, видать, что скромная женщина, — согласился тот, — сразу видать. У меня у самого теща такая же. Скромничала, скромничала, а потом подлила мне в четвертинку — я ее на опохмелку с вечера приготовил — подлила, стерва, купоросу. С ними, соскром- ницами, всегда ухо приходится наготове держать… — водитель увлекся своими рассуждениями, бросил баранку и начал прикуривать. Машина запетляла между деревьями, как пьяная. Девушки завизжали, а Миша на переднем сиденье успел крикнуть:

— Прощайте, девушки–подружки!

— Не бойсь, — успокоил водитель, выравнивая автомобиль. — Бог не выдаст, свинья, значит, не съест.

Озеро открылось неожиданно, выкатилось перед дорогой чудесным зеркалом, с трех сторон четко обрубленным застывшим в вечерней неподвижности сосновым бором. Казалось, сказочный гигант обронил невзначай в зелень и прохладу огромный осколок мутноватого стекла.

…На пляже и в воде резвились солдаты, в сторонке, в тени деревьев, спрятался их зеленый грузовичок. Крики и хохот дробили воздух, гулко отражались or воды. Увидев такое скопление молодых людей, Эрнст Львович растерялся. Ему представился неминуемый скандал, он сам в роли рыцаря, защитника поруганньк девиц, и, возможно, побои. Как–то тревожно складывался у него вечер. Непривычно.

— Вы постойте минут тесять, — обратился он к водителю. — Мы пыстренько искупаемся, и домой.

— Не хочу быстренько, — закапризничала Света. — Ой, сколько солдатиков. Наташка, гляди, и офицерик с ними.

Действительно, пожилой майор–артиллерист сидел поодаль на бугорке и наблюдал за купающимися. Это несколько успокоило Эрнста Львовича. Сам он в армии не служил по причине таинственной болезни суставов, но понаслышке знал, что дисциплина — основа воинской жизни.

Майор, заметив их, приблизился.

— Вам бы лучше немного отъехать вон туда, — показал он с улыбкой. — Но вы не волнуйтесь — мы скоро отбываем.

Среди крика и гомона чуткое ухо Эрнста Львовича стало различать отдельные, хорошо знакомые ему крепкие юмористические фразы.

Пришлось, вопреки энергичным возражениям Светки, взять метров на сто влево. Здесь пляж был похуже, дно быстро переходило в вязкую торфяную жижу, зато крики солдат слились в нестройный ликующий гомон, напоминающий фырканье незаводящегося трактора.

Наташа наотрез отказалась купаться. Она жалела, что увязалась за Светкой. Может быть, думала она, ее сейчас разыскивает Афиноген. Она уселась под кустик и подставила лицо заходящему солнцу. Егор опустился рядом, лег на живот.

— Как чудно, Наташка, — сказал он. — Природа, эх!

Светка Дорошевич в купальнике предстала юной богиней, бронзовой, с худыми руками, узкими бедрами и смеющимся нахальным ртом. Эрнст Львович разоблачался медленно, с такой гримасой, точно собирался не купаться, а принять на пляже мученический венец. Постепенно обнажались его покрытые пухом жирные плечи, волосатая спина и грудь, и, наконец, открылись взорам ровные, массивные колонны ног, прикрытые до колен зелеными синтетическими трусиками. Увидев жениха в первозданном виде, Светка упала на траву и некоторое время перекатывалась с боку на бок.

Потом она вскочила на ноги, протянула ладонь Эрнсту Львовичу — он обеими руками поддерживал резинку трусов — и властно сказала: