В объятьях олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 82

Сперва он выронил пистолет, потом, печально закряхтев, разлегся на полу.

Несколько минут я был словно не в себе, отрешенно любуясь делом рук своих, в чувство меня привел голос Трубецкого:.

— Помоги–ка сесть, Витя. — Я оторопело наблюдал, как

из перекореженного туловища высунулась голова и насмешливо сверкнул одинокий глаз.

Я помог. Трубецкой, цепляясь за меня, уселся, оперся спиной о стену. Не мигая, разглядывал лежавшего рядом своего истязателя.

— Он живой, это неправильно, — сказал глухо. — Подай–ка его пушку.

Я подал. Трубецкой поднял руку, будто подтянул каменную плиту, и дважды нажал курок. Наконец–то я воочию убедился, что значит прежде только читаное выражение «снес половину черепа». Зрелище не для нервных любительниц латиноамериканских сериалов.

— Только Лизе не говори, — попросил майор как–то вяло. Он вообще произносил слова затрудненно, возможно, у него была сломана челюсть, а может, обе. Велел достать из саквояжа походную аптечку и, когда я принес, показал, как перетянуть жгутом плечо. Рубашку снял сам. Кровь уже запеклась, не текла. С перевязкой я справился сносно, Трубецкой похвалил:

— Молодец, Виктор. Еще пара ходок, и станешь боевиком. Какого быка завалил.

— Сам удивляюсь, — признался я.

— Что ж, двигаем дальше. Привал окончен.

Я сомневался, что ему удастся встать. Но он проделал это без особой натуги. Стоял, покачивался, привыкал к неустойчивости. Улыбнулся одним глазом (второй не открывался пока).

— Все в порядке, не волнуйся. Минут на двадцать меня хватит.

Лизу нашли, пройдя через спальню, в боковой, освещенной малиновым плафоном комнате, похожей на малахитовую шкатулку, увеличенную в размерах. Она мирно почивала на полосатом поролоновом матрасе, укрытая до талии серым пледом. На полу хрустальный графин, наполненный коричневой жидкостью (квас?), и хрустальный стакан. В спящем лице, в прикрытых голубоватыми веками глазах сосредоточилась вся безмятежность мира, давно отлетевшая от наших палестин. Вздохнув, я опустился на колени и прикоснулся губами к прохладному лбу. Лиза очнулась сразу, обвила мою шею руками и пылко ответила на поцелуй, воскресив в памяти недавние, лучшие времена.

— Родной мой, как я тебя заждалась, — пролепетала едва слышно.

— Вставай, маленькая. — Я бережно разнял ее тонкие руки. — Нам пора идти.

— Конечно, конечно… — Лиза поспешно села — и тут увидела стоящего в дверях Трубецкого. Испуганно ойкнула.

— Володечка, что с тобой? Опять с кем–то подрался?

— Ничего страшного… Поторопись, Лиза. Все расписано по минутам.

…По дому пробирались медленнее, чем шли сюда. Майор был в неважной форме, хотя бодрился. Он с досадой отстранился, когда я попытался его поддержать. Я уже понял, что случай свел меня с человеком редкостной живучести, известной мне лишь понаслышке. После таких побоев и с такой раной я сам, наверное, пролежал бы месяц бездыханный, а Трубецкой передвигался, разговаривал и улыбался почти прежней очаровательной улыбкой. И заботился не о себе, а о нас с Лизой. О Лизе, точнее сказать. Я ему ни сват, ни брат, увы.

Минут пять подождали Лизу у ее комнаты. Она появилась переодетая в дорожные брюки, куртку, с кожаным чемоданом средних размеров. Если сравнивать с нашим первым бегством, то багаж, конечно, пожиже. Я хотел взять чемодан — не отдала.

— Витенька, он легкий, не надо…

У выхода на улицу, возле стрельчатого высокого окна спиной к нам стоял коренастый крепыш со стриженым затылком, одетый в форму десантника. Обернулся на наши шаги — Гата Ксенофонтов. У меня кишки заныли, но ничего особенного не произошло. Нас с Лизой начальник безопасности будто не видел в упор, зато с Трубецким перебросился несколькими фразами.

— Наследил крепко? — хмуро спросил.

— Не очень, но прибраться надо.

— Вижу, что не очень. Иди ляг. Сам провожу.

— Нет. Извини, Гата. Хочу посмотреть, как уедут.

— Ладно… — Тут он изволил наконец заметить меня. —

Видишь, писатель, сколько из–за тебя хлопот добрым людям. Мой совет, никогда не связывайся с миллионщиками.

Лиза за меня заступилась.

— Что вы такое говорите, Гата Анатольевич? Разве Виктор Николаевич мог предположить, что угодит в гадюшник?

Полковник не ответил, опять повернулся спиной: дескать, делайте что хотите, я вас знать не знаю.

В поместье царило оживление, как на огромной стройплощадке. Множество турок–рабочих, переодетых в шотландцев, сновали среди техники: подъемных кранов, грузовиков со стройматериалами, лебедок, фур непонятного назначения. До гаражей было недалеко, метров сто по липовой аллее, но по дороге наткнулись на управляющего, на Мендельсона, выступившего из кустов можжевельника как бы случайно. Вид у него был деловой: очки на лбу, руки в краске. Встреча получилась такой же, как с Гатой, с той разницей, что Осип Федорович из всей троицы выделил как бы одного меня. Вежливо поинтересовался:

— Кажется, опять в добром здравии, Виктор Николаевич? Был слух, приболели? Я волновался.

— Перемогся кое–как… Осип Федорович, что за сооружение вон там, сбоку от бассейна? Чем–то удивительно напоминает виселицу.

— Виселица и есть. В натуральном виде.

— А почему такая большая? Полк можно разместить.

— Американский аттракцион, новинка сезона. Называется «Повесь сам». Никто еще в действии не видел. Говорят, эффектная штука. Для любителей острых ощущений. Вечером подвезут десяток пенсионеров из приюта на пробу. Ежели будет охота, сможете сами опробовать…

Я не понимал, говорит ли он серьезно, но учтиво поблагодарил и сказал, что коли обернусь к вечеру, обязательно для смеха вздерну собственноручно парочку стариканов. Лиза толкнула меня локтем в бок, довольно чувствительно.

В гараже стояло с десяток иномарок разных калибров, от трудяги «фордзона» до темно–вишневого, устремленного в будущее «феррари». Худенький молодой человек в джинсах

и светлой рубашке полировал замшей капот голубого «Ситроена». Увидев нас, засуетился, открыл заднюю дверцу.

— Валера, — представил его Трубецкой. — Довезет до вертолета… Валер, не подведи, вся Европа на тебя смотрит.

Юноша засмеялся, сверкнув ослепительно белыми зубами. Можно сказать, был копией Трубецкого, только пожиже. Не заматерел еще. Трубецкого шатало. Он держался рукой за створку гаражных ворот.

— Давайте, ребятки, с Богом. Когда–нибудь увидимся.

Мне хотелось его обнять, но я лишь осторожно тронул за плечо.

— Спасибо за все, брат. Выздоравливай скорее.

— Не сомневайся… Береги эту куклу.

Я сидел в салоне на заднем сиденье, Лиза все еще прощалась с Трубецким, поднявшись на цыпочки, гладила ладошками его опухшие щеки. Я поймал себя на мысли, что почти не думаю о ней. Какая–то красивая юная девушка, куда–то вместе бежим. От кого? Зачем?

За ворота поместья выехали без проблем. Лиза тихонько всхлипывала, привалившись к моему боку. Чудно. Я опять ничего не чувствовал, как–то внутренне обмерз. Не прочь бы закурить, но лень доставать сигареты. Какая–то вязкая накатила усталость. Как после большой температуры.

Ехали недолго, минут десять, и все лесом. Подмосковный лес полон неодолимого очарования для тех, кто понимает. Европа и Азия тут дышат рядом. Лиза перестала хныкать, спросила:

— О чем думаешь, Витенька?

— Слишком много трупов, — сказал я. — Непривычно как–то.

Она крепко сжала мою ладонь.

Небольшой частный аэродром открылся неожиданно и весь целиком: две взлетно–посадочные полосы — бетонная и грунтовая, домик с диспетчерскими службами, с круглой стеклянной башней, ретрансляторная вышка, радары… На стоянке две «сессны», как уснувшие стрекозы, а чуть поодаль — зеленый вертолет, похожий на земляного жука, размером чуть побольше нашего «ситроена», вероятно, спортивная модель, я в этом не разбираюсь.

Пилота звали Степан Степаныч, мужчина лет около сорока, веснушчатый и курносый. Встретил нас как родных. Они о чем–то коротко пошушукались с водителем Валерой, потом он (Степан Степаныч) помог нам подняться через неудобный люк в салон (?) и усадил на кожаные полу- кресла лицом друг к другу. Отсюда, если вытянуть голову, была видна приборная панель. Зарокотал двигатель, зашуршали лопасти, будто град обрушился на крышу, и мы взлетели. Когда поднялись повыше, началась качка и у меня возникло неприятное ощущение, будто мои хрупкие почки окликают одна другую с целью опять поменяться местами. Наверное, я побледнел, и Лиза мгновенно отреагировала.