В объятьях олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 37

— Круто, — восхитился Митя. — На ходу подметки режут.

Он подошел к решетке, подергал — настоящая или морок? Вроде настоящая, прочная, руки холодит. Если только он сам не проекция, не подобие прежнего Климова. Если они все — и он, и «матрешка», и все остальное не перемещены в условный мир, где только кажутся себе реальными. Или ему одному показана новая условность как прежняя реальность. Или… Если… Очень много «или» и «если»… Чтобы сохранить рассудок (если это рассудок, а не что–то тоже уже иное), следует утвердиться в чем–нибудь одном: либо ты в первоначальной жизни, либо витаешь в инете. Совмещать два полюса, пребывая в расщепленном сознании, долго невозможно. Он помнил, как это бывает. Раздвоенный подходил к стойке, брал кружку пива, подносил к губам — и бесшумно взрывался, аннигилировался, оставляя после себя облачко сизого дыма и расколотую кружку на полу. Раздвоенные, расщепленные — самые безобидные и недолговечные существа.

— Эй, Дашута. — Митя стряхнул мозговую мутоту. — Как думаешь, кто тут колдует? Против кого мы бессильны?

— Их много и они разные. — Даша подошла и тоже подергала решетку. — Митенька, а мне здесь нравится. Здесь лучше, чем в других местах.

— Чем лучше?

— Больше некуда бежать. Добегались. Каюк. Давай напоследок займемся сексом. Если нам позволят.

В ее глазах переливалась лиловая невменяемость, предвестница абсолютной свободы.

— Возьми себя в руки, — разозлился Митя. — Нельзя поддаваться.

— Почему нельзя, Митенька? Как раз можно. Поддашься — и уже в раю. Пусть сопротивляются измененные, а мы с тобой опять люди… Хочешь верь…

Досказать она не успела — осветился монитор, на нем незатейливые слова: «Еще не подох, придурок?»

Митя поспешил к столу, опустил пальцы на клавиши.

«Почему обзываешься? Я же не называю тебя механической скотиной, какая ты есть на самом деле».

По экрану прошла голубоватая рябь, выражающая, возможно, удивление.

К о м п ь ю т е р: «У тебя есть самолюбие? Этого не может быть».

Митя: «Много ты понимаешь, электронная чушка».

Компьютер: «Сосредоточься, парень, на связи судьбоносный».

Митя: «Насрать на вас на всех».

К о м п ь ю т е р: «С прибытием на независимую территорию, Дмитрий Федорович».

От этих слов Митя ощутил тягостную истому, как при гипнозе. «Кто ты?» — с усилием отбил ответ.

Компьютер: «Не важно. Узнаешь, когда приготовишься к постижению. Пересчитай пальцы на руках. Сколько их?»

Митя: «Десять. Я человек».

Компьютер: «А теперь?»

Митя поднес руки к глазам, пальцев стало много, лес густой. Даша подсказала:

— Куражатся, Митенька. Хотят ошеломить.

Множеством пальцев, раскоряченных в разные стороны, Митя напечатал: «Чего добиваетесь?»

Компьютер: «Как себя чувствуешь, Дмитрий Федорович?»

Митя: «У вас ничего не выйдет. Я не сойду с ума».

Компьютер: «Почему так уверен?»

Митя: «По опыту. Мозг законсервирован».

К о м п ь ю т е р: «В каком состоянии эмоциональный фон?»

Митя: «По шкале Багриуса — 8 единиц».

Компьютер: «Откуда такие познания?»

Митя: «Переподготовка в центре Клауса. Пересадка гипоталамуса».

Компьютер: «Когда вернулась память?»

Митя: «Окончательно только сейчас».

Даша пихнула кулачком в спину.

— Митя, Митя, очнись! Почему дрожишь?

— Заткнись, — цыкнул Климов. — Не лезь не в свое дело.

Он сознавал важность происходящего. Компьютерный допрос был не просто допросом, каким–то новым переходом. Он действительно обрел дальнее зрение и припомнил свое пребывание в суперсекретном центре по кардинальному перевоплощению. Увидел себя тонущим в канализационной жиже, с двумя крысами–гигантессами, вцепившимися в правое бедро. Впоследствии, утратив память, гадал, откуда взялись узорчатые, будто наколка, шрамики.

Компьютер: «Истопник знал об этом?»

Митя боролся с нахлынувшей сонной одурью. Значит, этот бункер не что иное, как испытательный стенд. «Не знаю никакого Истопника».

Компьютер: «Не сопротивляйся, побереги силы. Мы друзья. Мы не причиним зла».

Митя: «Вы — друзья? Поймали в каменный мешок, подсунули яд вместо воды — и вы друзья? А враги тогда кто?»

Экран пожелтел: признак смущения, что ли? Митя все больше воспринимал компьютер как живого собеседника, улавливал его настроение. Может, зря похвалился, что не сойдет с ума? Может, это уже пройденный этап?

— Посмотри на себя! — Суетливая Даша поднесла сбоку круглое зеркальце (откуда взяла?). Митя поглядел и не узнал своей рожи. Что–то чужое, с вздыбленными волосами, с потухшими глазами, с фиолетовыми полукружьями до середины щек.

— Не понимаешь, да? — прошипела бесценная «матрешка». — Они высасывают, высасывают.

Компьютер: «Не обижайся, Дмитрий Федорович. Обычная проверка. Мы не вступаем в контакт без предварительного обследования. Нам нужна ваша кровь. Без принудительной блокировки».

Кто бы с ним ни разговаривал, он был прав. В свободной России, где Митя прожил двадцать с лишним лет, всякая незнакомая вещь могла нести в себе смертельную опасность. Что уж говорить об одушевленных существах. Принадлежа к порабощенной расе, Митя знал об этом лучше других. «Кровь берите, девушку оставьте со мной», — пе

редал дрожащими от недавнего размножения пальцами. «Условие принято», — мгновенно отозвался экран.

— Митя, держи меня! — истошно крикнула Даша. Повернувшись, он едва успел подхватить ее на руки и вместе с ней повалился на пол. Бункер потихоньку завибрировал, а потом заходил ходуном, как вагончик подземки на допотопных электрических рельсах. — Обними меня крепче, любимый, — вот что услышал Митя напоследок.

ГЛАВА 15

НАШИ ДНИ

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

Оставалось попрощаться с родителями и оставить им хоть сколько–то деньжат. Бежать было некуда. После истории с Зосимом Абрамовичем, беги не беги, догнали бы все равно. Суть простая: я свидетель преступления, но прямого участия в нем не принял. То есть стал косвенно опасным насытить его неистощимое любопытство к вывертам человеческой психики. В том, что это любопытство, наравне с жаждой власти, присутствует в Оболдуеве и частенько подталкивает его к неординарным поступкам, я не сомневался.

Заехав сначала домой и выудив из–под стрехи все свои сбережения (около трех тысяч долларов), я сел в машину и без звонка отправился на улицу Кедрова. Старики наверняка были дома, где им еще быть в половине двенадцатого ночи.

Да что там в половине двенадцатого, они теперь всегда были дома, если только не выбирались на прогулку, поодиночке или дружной парой. Эти прогулки имели отнюдь не оздоровительное значение, цель была всегда одна и та же — пополнить запасы спиртного. Что скрывать, мои любимые спивались. Но делали это деликатно, с достоинством, никого не обременяя своими проблемами. На еду и питье им вполне хватало пенсий и того, что я подкидывал, у них была приличная двухкомнатная квартира в элитной (по прежним временам) двенадцатиэтажной башне, шмотками они обеспечили себя на две жизни еще при совке, когда оба были уважаемыми членами общества, — донашивай на здоровье. Отец всю жизнь преподавал физику в институте, имел профессорское звание, матушка с медицинским образованием, работала терапевтом в «районке», и оба принадлежали к славной плеяде интеллигентов–шестидесятников, а этим многое сказано. Поднаторевшие в чтении самиздата, много лет подряд внимавшие ежевечерним руладам радиостанции «Свобода», они были по–настоящему счастливы при правлении Горби и даже некоторое время после воцарения пьяного Бориса. Хотя в их восторженные души уже исподволь закрадывалось подозрение, что все опять пошло как–то наперекосяк в Датском королевстве. По инерции они еще долго посещали демократические тусовки, и еще долго заклинания о свободе, правах человека и общечеловеческих ценностях отзывались в их сердцах щемящей, истомной нотой, вызывая слезы умиления. Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой. Как известно, все закончилось быстро и подло. Как и миллионы одураченных в который раз руссиян, прозрев, мои драгоценные родители с изумлением обнаружили, что, как всегда, наподобие знаменитой пушкинской старухи, очутились у разбитого корыта, а власть в бывшей великой державе принадлежит вселенскому ростовщику с погано ухмыляющейся мордой образованного хама. И впереди у вольнодумцев, как встарь, замаячила колючая проволока и дробный перестук через глухие стены каземата.