В объятьях олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 23

Помнится, я разозлился.

— Что вы все как сговорились? Каркаете, каркаете. Не такое уж он чудовище. Дочку любит, жену любит. Ничто человеческое ему не чуждо.

Баба Груня совсем пригорюнилась.

— Мне не веришь, погляди, как охрана к тебе относится.

Тут она в точку попала. Охраны в поместье было, по моим прикидкам, человек двадцать, в основном осетины и латыши, командовал ими маленький темноглазый крепыш Гата Ксенофонтов, бывший полковник спецназа. И все они, включая Гату, старательно избегали контакта со мной, неохотно вступали в разговоры, подчеркнуто уважительно здоровались, но старались поскорее отделаться, словно я нес в себе какую–то заразу. Я не придавал этому значения, думал, их поведение объясняется специальными инструкциями, но, возможно, ошибался.

— Как же быть? — спросил я у бабы Груни.

С улыбкой сострадания она поставила передо мной новую порцию пирогов, только–только из печки.

— Деревенская баба что может посоветовать? Кушай побольше, авось пронесет. С книжкой не торопись. Пока книжку пишешь, не тронет. Аванс дал?

— Небольшой.

— Это не важно. Хозяин денежки считать умеет. На ветер копейки не бросит. Пока не отработаешь, беречь будет.

— А потом?

— Миленький, все в руце Божией. Молиться надобно почаще. Ты хоть крещеный?

После таких разговоров пироги в рот не лезли, но медовуха шла хорошо… Ах, Лиза, Лиза, душа моя, что же нам делать с тобой?

…Кто не знает Арину Буркину? Ее знают все. Красавица, умница, всем режет правду–матку в лицо, самым высокопоставленным персонам. Ничего не боится. Никого не боится. В вечерних новостях запросто общается со всем миром. Всегда возбужденная, порывистая, страстная, настроенная на мозговую атаку, на скандал, на духовное парение — в зависимости от темы. Шоу «Под столом» побило все рекорды, рейтинг перешагнул все мыслимые пределы. После блистательной программы «За стеклом» — второе точное попадание прямо в сердце обывателя. Самое поразительное, в новом шоу не было стриптиза или актов дефекации перед камерой, столь притягательных для вписавшегося в рынок руссиянина. Коллеги с других каналов с завистью взирали на триумф Арины Буркиной, но никто не мог внятно объяснить причины столь ошеломительного успеха. Арина не раздавала призы, не оголялась, не выпытывала с пристрастием у очередного гостя, как он поступит со своей женой, если случайно застукает ее с Рексом. Более того, в передаче редко появлялись знаменитости, властители дум. Возможно, тут и крылась отгадка. Просто наступило время, когда очумелого зрителя, измученного бесконечной рекламой прокладок и пива, идиотскими спорами политиков и экономистов, задыхающегося от потоков крови, льющихся с экрана, наконец потянуло на что–то необременительное для души, не переперченное, с дымком уютного домашнего очага. Плюс — обаяние самой Арины Буркиной, умеющей так натурально рыдать и смеяться, как если бы она была вашей близкой подругой. В конце нельзя не впасть, как в ересь, в неслыханную простоту, писал поэт, и был, разумеется, абсолютно прав.

Мы заперлись в кабинете, заставленном всевозможной аппаратурой, и Арина на скорую руку меня проинструктировала. Как сидеть, что говорить. Предполагалось, что эпизод с моим участием займет четыре минуты, и надо было успеть сделать все, что заказывал Леонид Фомич. Слушая ее быструю речь, глядя в тоскующие коровьи, с поволокой глаза, я почему–то припомнил Арину образца 1993 года, когда она металась на экране в разорванной кофте, простоволосая, с подозрительными ржавыми пятнами на щеках и, заламывая руки, заклинала: «Борис Николаевич! Неужто допустите?! Это же не люди, звери!»

После того как танки сокрушили парламент и чернь угомонилась (услышал Боря, услышал!), Арина появилась в новостях только две недели спустя, счастливая, с горячечным блеском в очах, как будто еще не отдышавшаяся после великой победы. Такой она впоследствии оставалась постоянно, словно сию минуту с баррикады.

Проводя инструктаж, Арина выкурила подряд три сигареты. Я от сигареты отказался, чем, по всей видимости, поставил на себе крест как на личности. Интересно вообще, за кого она меня принимала? Наверное, Гарий Наумович отрекомендовал меня писателем, но таковым я быть не мог: писатели начинались для нее лишь после получения премии Букера, подтверждающей масштаб и лояльность их дарования. Скорее всего, Арина видела во мне обыкновенного (не курит, может, и не пьет?) недотепу, который, если не подстраховать, обязательно выкинет что–нибудь непотребное, совковое… Главный наводящий вопрос звучал так: а что вы, дорогой, думаете о состоянии нынешней политики? Ответ я записал на шпаргалке и показал ей. Арина осталась довольна, хотя наморщила носик.

— Можно смягчить выражения, — поспешно заметил я.

— Ничего не надо менять, — резко сказала она. — У нас свобода слова, каждый имеет право на собственное мнение.

— Это верно, — согласился я и решил сразу покончить со вторым пунктом программы. — Хотелось бы после передачи, мне намекнули… пригласить вас… э-э…

— Да, да, я в курсе. — Арина раздраженно выпрямилась. — Попозже поедем в гостиницу. Не знаю только, зачем это нужно. Надоели бесконечные проверки.

— Совершенно с вами согласен. — Я учтиво поклонился и был награжден теплой коровьей улыбкой…

Мизансцена шоу примитивна, без затей, но выстроена в точном соответствии со сценарием. Что–то вроде комнаты в деревенской избе. Стулья с высокой спинкой (а-ля рюс, XIX век), на столе самовар, чашки, корзинка с черными сухариками. Из одного угла наполовину высунулось обшарпанное пианино, знак приобщения к культуре. Стена завешена иконками и фотографиями в рамочках, на которых трудно что–либо разобрать. На другой стене огромная репродукция квадрата Малевича, но почему–то в алом цвете. Над головами собеседников угрожающе нависает мраморная (из папье–маше) столешница, как бы опирающаяся на три тесаные ножки–бревна. Столешница обозначает, символизирует крышу мира, куда обыкновенному человеку подняться не дано. И тут еще изюминка. Два–три раза в течение передачи гремит гром, крыша раскалывается пополам и сквозь ломаную трещину в студию врывается звездное небо. Происходит это вне всякой связи с тем, что делается внизу, под столом. Выше я упомянул, что Арина Буркина не раздаривает призы, но это не совсем так. Везунчикам, над которыми распахнулся небесный купол, тут же вручается гостевая виза на проживание в США. Некоторые не выдерживают свалившегося на них счастья. Я сам видел, как в одной из передач самоуверенный молодой человек атлетического сложения, знаменитый стриптизер из ночного клуба «Розы Каира», получив из рук Арины визу, свалился от сердечного удара и скончался у нее на руках. Вот и верь после этого, что от радости не помирают.

Мой выход был после двух премилых лилипутов и перед бабушкой Матреной, колдуньей из Люберец, «нашей Вангой». Для разрядки, сказала Буркина. Я не понял, что она имела в виду. Лилипуты, оба мужского пола, вдохновенно рассказывали о своих невзгодах в мире больших людей, о том, какие несправедливости им постоянно приходится терпеть. «Начать с того, — сетовал один из лилипутов, — что никто из наших никогда не избирался в парламент. Мы и не пытались. Кто, интересно, будет за нас голосовать? Вопиющая дискриминация. И так во всем». Арина Буркина умело направляла беседу, задавая вопросы, которые наверняка больше всего интересовали телеаудиторию. К примеру, спросила, эффектно выкатив силиконовую грудь: «Скажите, мальчики, а мог бы кто–нибудь из вас полюбить обыкновенную женщину нормального размера, вроде меня?» Мальчики (вместе им, думаю, было за полтораста) заулыбались с пониманием. «В этом нет ничего особенного, — рассудительно ответил один. — Женщины к нам тянутся, они скорее, чем мужчины, способны понять наш духовный мир, но им приходится скрывать свои чувства. Общественность косо смотрит на подобные связи. Ведь это только на словах мы теперь самая демократичная страна в мире после Америки. На самом деле… Хотя, вспомните, совсем недавно с таким же предубеждением относились к гомосексуалистам, и к лесбиянкам, и к серийным убийцам». «Да, да, — поддержал второй лилипут. — Общество постепенно освобождается от пещерных стереотипов, но все же чересчур медленно…»