Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович - Страница 47

Сиракузянин уже вполне дружелюбно признает правоту Сократа: «Клянусь Зевсом, ты прав Сократ. Сейчас я устрою спектакль, который вам доставит удовольствие». Разговор между ними завершается, сиракузянин встает и уходит готовиться к своему выступлению [34].

Уже самый первичный анализ данного диалога показывает нам, как минимум, три вещи:

— Сократ был не только явно огорчен тем, что вокруг него скапливалось общественное непонимание, но и по сути дела оказался не готов к ведению дискуссии на тему ложной передачи его деятельности в изложении Аристофана: видя именно такого Сократа, на помощь к нему приходят его друзья, а ему самому пришлось даже вводить «технический перерыв» на хоровое пение, чтобы собраться с мыслями;

— Сократа так сильно задело то, что люди запомнили его аристофановское определение как «мыслильщика», что даже будучи раздраженным, он из принципа постарался довести разговор с сиракузянином до логического конца и все–таки изменить мнение о себе в положительную сторону.

— Во время дискуссии с сиракузянином Сократ не стал заявлять, что все высказанное у Аристофана — вранье и это означает, что ему было трудно отказываться от того, чем он занимался. Судя по всему, изучение Сократом естественных вопросов (физики), высмеянное Аристофаном, действительно имело место: в противном случае Сократ бы не приводил соответствующих именно натурфилософских примеров: «почему это фитиль, оттого что имеет блестящее пламя, дает свет, а медный резервуар, хоть и блестящий, света не производит, а другие предметы, видимые в нем, отражает. Или почему масло, хоть оно и жидкость, усиливает пламя, а вода потому, что она жидкость, гасит огонь?»

Очевидно, что такое поведение Сократа на пиру у Каллия, когда он грубовато запрещает своим друзьям участвовать в дискуссии об «Облаках», требует, чтобы они молчали за обедом, и предлагает петь, вместо того, чтобы дискутировать, показывает нам неожиданно другого Сократа, несколько отличающегося от привычного облика философа, донесенного до нас в диалогах Платона и остальных работах Ксенофонта. В этом смысле можно согласиться с некоторыми исследователями, которые высказывают мнение, что «Сократ одного из его учеников, Ксенофонта, и Сократ другого его ученика, Платона — совершенно разные люди, и мы никогда не узнаем, каким был подлинный Сократ», и допустить, что Ксенофонт не сумел донести до нас аутентичного Сократа, внес в его облик некие искажения [35]. Однако, даже допуская это, нам не следет забывать, что той главной задачей, которую ставили перед собой и Ксенофонт, и Платон являлась задача защиты, апологии Сократа. И соотнося то, что мы видим в «Пире» Ксенофонта, с необходимостью достижения данной цели, мы видим два довольно противоречивых момента.

С одной стороны, апологическое значение «Пира» Ксенофонта несомненно: доведение Сократом разговора о своей «мыслильне» до своего логического конца сыграло все–таки положительное значение: уходя с пира у Каллия, присутствовавший на пиру отец любимца Каллия — Автолика, Ликон, судя по всему являющийся случайным человеком в данной компании, и, видимо, до того не знакомый с Сократом лично, выходя из зала, оглянулся и сказал Сократу: «Клянусь, Герой, ты — благородный человек, Сократ, как мне кажется» [36].

Нет никаких сомнений в том, что это высказывание по сути дела от противного, вопреки мнению большинства — «ты благородный человек, как мне кажется!», было подготовлено тем, что во время Пира Сократ много раз положительно высказывался о сыне Ликона, победителе в чемпионате по панкратиону Автолике. Однако важно и другое: не зная Сократа лично, к моменту встречи с ним на пиру Ликон явно уже имел о нем какое–то сформировавшееся негативное мнение, которое и было преодолено (как это чаще всего и бывает) после личного общения. И тем не менее, сколько в Афинах было таких вот Ликонов и сиракузян, пообщаться с которыми лично и убедить их в неправоте Аристофана Сократ не смог бы просто физически, можно только догадываться…

С другой стороны, апологичность тех моментов ксенофонтовского «Пира», где Сократ явно находится в растерянности и не может возразить сиракузянину и Аристофану по существу задаваемых вопросов, находится под большим вопросом. И с нашей точки зрения, именно трансляция данной явно неудобной для Сократа ситуации очень серьезно подтверждает достоверность сообщений Ксенофонта, позволяет воспроизвести общественную реакцию на деятельность Сократа и ее освещение Аристофаном с высокой степенью научной полноты.

Давайте еще раз процитируем тот момент диалога, где за Сократа заступаются его друзья Антисфен и Филипп.

Фраза Филиппа о том, что критик Сократа похож на многих других, судя по всему, также являющихся критиками, является более чем показательной и свидетельствует, что уже в 423 году до н. э. окружение Сократа сталкивается с критическо–ругательным отношением к философу достаточно часто, оно к этому уже явно привыкло. А фраза Филиппа, что он может сравнить критика Сократа (сиракузянина) с другими критиками — «людьми, которых все считают прекрасными и наилучшими», свидетельствует и о том, что негативное отношение к Сократу имело место не только среди необразованных граждан, но и среди афинской элиты, к числу которой, несомненно, относился и сам создатель «Облаков» Аристофан.

Таким образом, имеющийся в нашем распоряжении некий комплекс из комедии Аристофана «Облака» и «Пира» Ксенофонта дает нам возможность не просто увидеть сорокасемилетнего Сократа в зеркале критики, но и одновременно получить информацию как о том, каким образом искаженная и извращенная Аристофаном информация о деятельности Сократа была воспринята в широких слоях афинского общества, так и о том, какова на все это была реакция самого легендарного мыслильщика. При этом, если мотивация Аристофана прозрачна — это убийственная критика того человека, чья деятельность не вписывалась в представления о жизни «рупора необразованного афинского демоса», то правомерен вопрос: для чего в своем «Пире», в целом посвященном рассуждениям на тему любви и красоты, примерно одну сороковую часть всего текста Ксенофонт отдал внешне вполне мимолетному разговору Сократа и попавшего под чары Аристофана сиракузянина?

Рассуждая об этом, мы знаем две вещи: Ввиду своей молодости Ксенофонт не мог присутствовать на данном пире (если он имел место на самом деле), а кроме того, создавая это произведение (примыкающее непосредственно к его «Воспоминаниям о Сократе» и «Защите Сократа на суде»), он уже знал как собственно текст выступления Сократа на суде, так и его интерпретацию в «Апологии Сократа», сделанную еще одним великим учеником казненного философа — Платоном. И для лучшего понимания всей ситуации напомним те высказывания и оценки Сократа, произнесенные им во время процесса над собой, в которых он специально говорит о том принципиальном значении, что сыграли в его судьбе «Облака» Аристофана.