Лонтано - Гранже Жан-Кристоф - Страница 10

Телефон завибрировал. Крипо.

– Вернулся из отпуска?

– Только-только сумку поставил. Поправлял здоровье в Верхнем Рейне.[28] Чего звонил?

– Уезжаем завтра утром.

– Куда?

– В район Финистера. Крещение новичков, которое плохо обернулось.

– А местные пинкертоны сами утрясти не могут?

– Все произошло на воздушно-морской базе: они потребовали присутствия Угро.

– Военные не возражают?

– Вроде нет.

– А пресса?

– Еще не в курсе. Нам поручено выдвинуть официальную версию.

Эрван заранее представлял себе комментарии журналистов: «Новый промах в армии», «Дедовщина: бич ударил снова». Опять на Ассамблее будут тянуть руки, из-под сукна извлекут проекты законов, на телевидении пойдет передача за передачей. Обычное лицедейство.

Крипо вздохнул:

– Все было б хорошо, но у меня встреча во вторник в полдень.

– А перенести не можешь?

– Я уже два раза переносил.

– И с кем?

– С дисциплинарной комиссией.

Эрван не очень представлял себе, какие у его заместителя могут быть проблемы с «полицией над полицией». Еще меньше – что он будет свидетельствовать против кого-то из коллег. Крипо, пятидесяти одного года, старый холостяк, которому оставалось несколько лет до пенсии, был дилетантом. Несмотря на кучу дипломов, он так и не поднялся выше лейтенантского звания, относясь к своей профессии полицейского как к хобби и вкладывая душу в то, что обычно считается хобби: игра на лютне, пение ренессансных мадригалов, изучение династий позднего Средневековья…

– В честь чего?

– Моя проблемка с оружием.

Шесть месяцев назад Крипо потерял служебное оружие. В бригаде все запаниковали. В результате пистолет обнаружился в футляре его лютни. История наделала достаточно шума, чтобы рапорт был составлен и, очевидно, передан по инстанции. Наверно, было бы разумней позвонить кому-то другому, но Эрвану хотелось своего крючкотвора.

– Слетаешь туда-обратно во вторник.

– За счет заведения?

– Я разберусь. Наверняка надо будет передать что-нибудь на анализы в Париж.

– Как пожелаешь. Во сколько выезжаем?

– На рассвете. Мы должны быть там до полудня.

– На чьей машине – твоей или моей?

– На моей. Буду ждать тебя внизу в пять утра. А пока пришлю тебе все, что у меня есть по делу.

Свежий кофе. Эрван решил поискать в Сети все, что есть об издевательствах над новичками, «крещениях» и неуставных отношениях. Снаружи доносился глухой рокот машин и шум дождя на стекле. Он поежился – от удовольствия.

Вдруг осознал, что у него не осталось ни малейшего воспоминания о собственном отпуске. Он отказался присоединиться к Морванам на острове Бреа и чуть не взял в последний момент билет на лоукостер в Турцию. В результате он уехал на две недели в маленький отель в Стране Басков с запасом книг и DVD. Единственным приключением там стала молодая женщина, выдававшая напрокат доски для серфинга на пляже в Бидарте. Имени ее он уже не помнил. Вот и говори об уважении…

Достаточно было набрать «неуставные отношения» и «издевательства над новичками», как высветились тысячи эпизодов. Общие определения сводились к следующему: традиция, назначающая новичку очень высокую цену за входной билет в школу или корпорацию. Подколки, унижения, оскорбления, пытки и преследования – и все это под видом шутки. Этот обычай вызывал цепную реакцию: на следующий год жертвы с особой радостью сами становились палачами и так далее.

Началось это не вчера. Согласно мнению историков, обычай коренился в примитивных ритуалах инициации и обрядах посвящения, восходящих к Античности. Кстати, он оказался вполне универсальным. В английских колледжах говорили о fagging, в США – о hazing, в Италии – о nonnismo и, наконец, во Франции – о bizutage… Дурь границ не знает.

Он перешел к хронике происшествий и удивился частоте несчастных случаев. В сентябре 2011-го в Бордо один из «уик-эндов интеграции», как принято сегодня говорить, вышел за рамки: унижение обнаженных девушек, выжженные на коже кресты… Два месяца спустя в одном из парижских университетов на теле первокурсников вырезали инициалы группы организаторов. В предыдущем году было заявлено об изнасиловании в одной из коммерческих школ в Лотарингии. В 2009-м констатировали сексуальные домогательства в лицее в Пуатье. В 2008-м говорили об «унижениях сексуального характера» на медицинском факультете в Амьене… Каждое начало осени смахивало на адский сезон охоты.

Эрван представил себе, как директора, профессора и прочие надзиратели запирали двери подведомственных зданий, едва монстры внутри спускались с цепи, – на манер того, как одни члены банды стоят на стреме, пока другие насилуют девушку.

Эрван, который ни в коей мере не утратил способности испытывать отвращение, в данный момент испытал его в полной мере. И не он один. Эта практика была отныне запрещена. Постановление 1998 года объявляло противозаконными любые «посвящения». Ассоциации и комитеты встали плечом к плечу. Циркуляры Министерства образования ежегодно напоминали о запрете. Результат: новым веянием при посвящении стало заставить новичка сожрать эти бумаги – в качестве испытания. No comment.

Он выключил компьютер и решил поспать несколько часов. Положил в дорожную сумку рубашки, носки и трусы. Пока он занимался своими делами, перед его глазами неотрывно стояла одна и та же картина: молодые ребята нагишом перед ангаром дрожат под градом тухлых яиц, муки и дерьма, снося оскорбления от людей в масках.

Он спросил себя, действительно ли это расследование обеспечит ему тот глоток свежего воздуха, на который он так надеялся?

8

Грегуар Морван шел по пляжу: темная галька, небо как черный мрамор. На самом деле это была не галька, а яйца, крупные, как мячи для регби, и наверняка скрывающие внутри мерзкую рептилью жизнь. Он продвигался с осторожностью, чтобы их не раздавить. И опять он ошибся: это оказались не яйца, а головы. Бритые человеческие головы. Он опустился на колени (он был еще молод) и попытался очистить их от вулканического песка.

Они были живыми: бритые женщины с вытатуированной на лбу свастикой, зарытые по самую шею. У некоторых глаза были большие, белые, без радужки и зрачка. У других – раскосые, как при болезни Дауна. У третьих – множество крошечных зубов вокруг пепельного языка.

Женщины его жизни.

Женщины его смерти.

Когда одна из них попыталась его укусить, Морван резко проснулся и тут же вскочил, как будто у него свело ногу. Несколько секунд его шатало, так что пришлось опереться о стену спальни. Голова кружилась. В горле пересохло. Ему всегда казалось, что бессознательное мстит во время сна за ту цензуру, которая мешает ему проявиться во время дневного бодрствования. Самого Морвана эта теория не касалась: его кошмар был не сном, а воспоминанием.

Он глянул на часы: шесть утра. Заснуть снова не удастся. Он на ощупь нашел свои антидепрессанты. Минеральная вода. Таблетка. Глоток. Он уже не знал, что позволяет ему держаться: химические молекулы или просто привычный жест, когда он их проглатывал.

Сделал еще несколько шагов в темноте. У него так давно была отдельная спальня, что он уже и не помнил, когда делил спальню на двоих. Ванная. Увлажняющий крем. Несколько долгих минут он втирал его в кожу. Сказал бы ему кто, что когда-нибудь он будет мазать морду чем-то подобным…

Он встал у окна и отодвинул штору. Нет ничего более пустого и пустынного, чем авеню Мессины в этот час. Он посмотрел на свое отражение в стекле. Композиция в стиле Хоппера. Синяя сентябрьская ночь. Свет фонарей. Жесткие ребра тротуаров. И он, стоящий в правом углу картины в подчеркивающем наметившийся живот спортивном костюме от Кельвина Кляйна.

Его ночные сотоварищи уже здесь: мусорщики. Негры, собирающие городские отходы без единого слова, без единого лишнего жеста. Под платанами слышно только пыхтение мусоровоза и скрип тормозов. Каждый год жители квартир, выходящих на дорогу, требовали, чтобы сбор мусора начинался позже, не на рассвете. Каждый раз он делал все возможное, чтобы к ним не прислушались. Пусть не забывают о собственной грязи – и пусть кому-то платят за то, что он ее убирает.