Одна ночь - Быков Василь Владимирович - Страница 3

Иван пристально смотрел на врага, не зная, как поступить дальше, и лишь инстинктивно чувствуя, что надо быть начеку. Немец закатал штанину повыше и стал осторожно забинтовывать колено. При этом он мерно покачивался, то и дело подставляя под пучок света щеку с широким косым рубцом возле уха — давнишним следом осколка. Иван, увидев этот след, про себя улыбнулся: такой же рубец носил и он на левом боку — память о боях под Курском. Немец, в свою очередь, несколько озадаченно с заметным беспокойством поглядывал на Ивана.

Но долго рассматривать друг друга им не пришлось. Землю снова сотрясли взрывы: очевидно, пальнула «катюша» или шестиствольный немецкий миномет. Иван вскинул голову и напряженно прислушался. Немец застыл с натянутым у ноги бинтом и тоже ждал, уставив взгляд в потолок. Но взрывы постепенно утихли, ссыпались последние струйки песка из щелей, и снова стало спокойно и глухо. Один только лучик косой дымчатой ленточкой скупо цедился в подземелье.

Эти звуки, однако, обеспокоили Ивана. Надо было что-то делать, как-то выбираться отсюда. И занесло же сюда этого немца! Но немец был беззащитен, подавлен и, кажется, изрядно пострадал при обвале. Иван держал в руках автомат, чувствовал себя уверенно и полагался на свою силу. К тому же он видел рядом не какого-нибудь самоуверенного гитлеровца первых дней войны, а пожилого, усталого и, очевидно, немало перестрадавшего человека. Хотя тот и молчал, нетрудно было предположить, что он чувствовал теперь, и только его солдатская форма не позволяла Волоке забывать, что перед ним враг. Поглядывая исподлобья, боец закинул за плечо автомат и полез по завалу к полуразрушенному, потрескавшемуся потолку.

Надо было искать выход.

3

Щели в некоторых местах были довольно широкие, в них кое-как можно просунуть пальцы, но ухватиться там было не за что. Запрокинув голову, Иван долго разглядывал потолок, потом сильно надавил снизу обломок, возле которого цедился луч света. Из щелей сразу посыпались песок, щебенка. Морщась, Иван отвернул в сторону лицо и еще больше напрягся, чтобы как-нибудь расшатать плиту.

Ни на минуту не забывая о немце и искоса поглядывая вниз, он следил за каждым его движением. Немец сначала с любопытством смотрел на Ивана, затем несколько неуверенно встал. Иван сразу оставил плиту и взялся за автомат. Но тот добродушно улыбнулся и хлопнул по кобуре. «Найн, найн», — успокаивающе произнес он, махнув при этом рукой. Кажется, кобура у него действительно была пуста. Иван, однако, с недоверием, медленно опустил автомат и выругался про себя — у него снова зашевелилась неподвластная ему настороженность к этому человеку-врагу. А немец тем временем, взмахивая руками и сильно прихрамывая, взобрался на щебенку, задрал голову, осмотрел щели и в одном месте просунул в излом пальцы.

Две пары рук уперлись в один кусок бетона.

Очень странно было все это.

Если бы кто-нибудь рассказал Ивану такое — не поверил бы, но теперь все получалось как-то само собой, и он, пожалуй, ни в чем не мог упрекнуть себя. Всего несколько минут назад, не видя и никогда не зная один другого, они насмерть дрались в этом подвале, полные злобы и ненависти, а сейчас, будто ничего между ними и не произошло, дружно расшатывали кусок бетона, чтобы выбраться из общей беды.

Плита едва шевелилась — немного вверх, немного вниз, мусор из щелей продолжал сыпаться, и Ивану казалось, что ее удастся расшатать и выворотить. Время от времени украдкой он поглядывал на немца, который, вытянув руки, старался соразмерить свои движения с усилиями Ивана. Загорелое щетинистое лицо немца с сильно развитой нижней челюстью кривилось от напряжения и слабости: на переносье густо высыпали капельки пота. Изредка он вытирал лицо рукавом. Его волосы, пропотевший воротник и плечо с оторванным погоном были густо усеяны пылью. Иван ощущал неровное дыхание немца, хруст щебня под его сапогами, и то ли от этой близости, то ли от слаженности общих усилий то враждебное, что все время жило в нем по отношению к этому человеку, начало помалу ослабевать. Неясно ощущая эту перемену в себе, Волока терялся, все еще чего-то не понимая.

Они дергали плиту минут десять, но та так и не поддалась им. Немец устало дышал, да и Иван уморился и наконец опустил руки. Тонкий, запорошенный пылью лучик упруго уперся в засыпанный пылью сапог немца.

— Зараза! — сказал Иван, озабоченно посмотрев в потолок. — Силенки маловато.

— Я, я, — тихо отозвался немец. Он также с сожалением оглядел потолок и неожиданно для Ивана произнес: — Мале силы.

Иван повел запыленными бровями, удивленно посмотрел на немца — понимает, черт!

— Что, форштей по-русски?

— Мале, мале, — сказал немец и улыбнулся. — Русска фрау… гражданка мале-мале училь.

— Гляди ты! Вот так фокус!

Иван спустился с кирпичной кучи, устало присел на конец согнутой балки и полез в карман — захотелось курить, «прояснить мозги». Автомат он все же держал меж колен. Немец, словно ожидал этой передышки, также с готовностью сел, где стоял, под самым лучом вверху. Раненую ногу осторожно вытянул перед собой.

— Фокус, фокус… Не знай, что есть такой, — говорил он, кривясь от боли.

— Эге! — впервые улыбнулся Волока. — Это, брат, не сразу и поймешь…

Заскорузлыми пальцами боец развязал расшитый петушками кисет, достал сложенную гармошкой бумагу, оторвал на цигарку, насыпал и разровнял махорку. Потом крутнул раза два тесемкой-завязкой, но остановился, исподлобья взглянул на немца и бросил ему кисет:

— Лови!

Немец, видно, не понял смысла слова, но все же возле самых сапог подхватил кисет.

— О, рус махорка! — сказал он и поочередно одной и второй ноздрей понюхал это незамысловатое солдатское курево. Потом неумело разобрал тесемки и как-то неуклюже свернул цигарку.

Прикуривали каждый в отдельности — Иван от спички, которая нашлась в его помятой, расплющенной коробке, немец — от зажигалки, искусно сделанной наподобие маленького блестящего пистолетика. Насладившись первой затяжкой, Иван внимательно посмотрел на немца.

— Так что же делать будем? Как выбираться?

— Я, я, — согласился немец. — Иди. Надо иди. Туда, навэрх, — показал он пальцем в надломленный, но еще прочный потолок.

— Чудак! — удивился Волока. — Конечно, наверх. Не вниз же. Но как вылезешь?

Неизвестно, что немец понял из этой фразы, но с какой-то особой заботой обвел взглядом стены, темный закуток за ступеньками, осмотрел потолок.

— Арбайт надо, — кивнул он головой в самый мрачный угол, заваленный кирпичным хламом. — Арбайт… Мнега арбайт.

— Арбайт, конечно… А ты кто? Рабочий или это… бауэр? — спросил Волока.

— Я, я, — поняв вопрос, радостно откликнулся немец. — Арбайт! Как ето русски?.. Тышлер.

Не припомнив нужного русского слова, он обеими руками сделал такое движение, будто строгал доску, и Волока удивился.

— Столяр?

— Я, я, — подтвердил немец.

— Вот так фокус! И я тоже столяр! Я — столяр! — тыча себе пальцем в грудь, крикнул Иван, будто громко сказанные слова можно было лучше понять.

И все же немец, видно, понял, коротко улыбнулся сквозь дым и экономно дососал цигарку.

— Их хауз дом арбайт. Мнего, мнего хауз, — говорил он, делая какие-то движения в воздухе.

— И я это, хаузы строил, — сказал Иван и, показывая, положил ладонь на ладонь. — Срубы ставил. Русский угол. И немецкий рубили. Знаю…

— Гут, гут, — довольно закивал головой немец.

— Все знаю, да. Это еще ригель, рейсмус, наверно, ваши названия?

— Я, я. Ригель, рейсмус, — как эхо повторил немец знакомые слова. Потом он задумался и, выждав, пока Иван докурит цигарку, встал. — Надо иди! — подняв вверх палец, сказал он.

Иван тоже поднялся, взял в руки автомат, недоумевающе посмотрел на него, не зная, куда пристроить оружие, и, подумав, закинул его за спину.

Немец взобрался на самый верх завала, съежился там в темноте и начал бросать вниз обломки. Во всем его облике Иван не видел теперь ни тени былой враждебности, немец был прост, деятелен, по каким-то неуловимым признакам в нем чувствовался открытый, незлой человек, и это успокаивало. Иван тоже влез на завал и, подавляя в себе остатки недоверия, спросил: