Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина - Страница 54

Зудит.

Гудит.

Мухою надоедливою осенней.

Сила… она ж сила и есть… как молот кузнечный. Небось, при умении им и подкову сотворить можно, и цветок железный. А шваркни молотом по голове, и всяк загудит… и ежели я… как учили…

…я закрыла глаза.

Так-то оно спокойней, ежель не видеть тварюку, которая ухмыляется, дескать, скоро свидимся, Зослава. И обниму тебя так, что косточки сахарные захрустят.

Нет уж.

Сила… с медитациями у меня по-прежнему не ладилося. И в классе учебной не спешили раскрыться внутренние потенциалы и возможности. Но ныне — вот и вправду переполохалася я знатно — почуяла вдруг силу свою.

Огненным комом.

И ветром.

И землею сразу, ветром тем иссушенною…

Была она сила, что колодец бездонный. Ведрами черпай, кадками — а все одно не вычерпаешь, не высушишь. И я потянулася к ней.

Выпустила.

Выплеснула в оскаленную харю тварюки вихрем огненным, бурей ледяною. Как оно выходило все и разом — сама не поняла, да только вышло.

И загудело пламя, вцепилось в шерсть… может, конечне, саму силу тварюка и пила, но от огня шарахнулася. А он, вцепившись в шкуру, пополз вьюнком рыжим. Запахло паленой шерстью, травами и зельями, будто бы вновь загорелася лаборатория.

— Зослава…

А земля вдруг закрутилась-завертелась. И небо покачнулося, точно вот-вот рухнет и аккурат на мою дурную голову… солнце выглянуло.

Нас же не хватилися.

Позабыли?

Или не сподобилися отыскать… скорей бы сподобилися, а то ж и вправду… косточки белые, сахарные. И с бабкой так и не замирилася. Надо будет показаться в доме, который навроде и мой, а все одно чужой, потому как мой истинный в Барсуках остался. Эти ж палаты — дареные, а что жаловано царскою рученькою, то и разжалованным быть может.

— Зослава… остановись, — голос Евтигнеев доносился по-за бурю огненную.

А хорошо горит.

Вот бы все полыхнуло… камни эти… да так, чтоб потекли слезами гранитными, хотя ж люди кажуть, что камень не способен плакать. Огня мало.

Мало.

Не хватит на тварюку, вона, катается, сбивает пламя, а не собьет. Цепкое оно у меня.

Голодное, что волк по зиме.

— Зослава, остановись!

Зачем?

Солнце вон горит. Пылает. А я чем хуже?

Солнце — это звезда, так Мирослава сказала. Но каждому ведомо, что Солнце — это свет в Божинином оконце. Сидит она, прядет пряжу из сотен жизней, а потому свечей палит много: надо ж разглядеть, кому и чего дать.

Каждому по заслугам.

— Зослава… — голос отвлекал от мыслей премудрых. Вот же, кажная мне по нраву ныне была. И сама себе дивилась, до чего разумна, до чего прозорлива сделалась… а всего-то год отучилася.

Что ж после будет?

— …извини, но…

И солнце, то ли звезда, то ли хоромы Божинины с нею разом, рухнули да прямо мне на темечко. Отчего стало темно и спокойно.

Последнее, что помню — скулящую тварь, которая, на брюхе распластавшися, ползла к нам.

Глава 23.О гостях и памяти причудах

Ксения Микитична маялась.

Она не могла б сказать, что не так… то сердце прихватит, запнется, то вдруг будто бы воздуха не станет. И кричит тогда она девкам, чтоб отворяли окна. А оне, дуры, только суетятся, квохчут, что куры… и от того голова болью наливается тугою.

Целителей звала.

Да вновь же, без толку… мол, слабость у ней от возраста… годы уже не юные. И что? Ксения Микитична вовсе не чувствовала себя старой.

Напротив.

Только очнулась будто бы, ожила… будто пелена с глаз упала… освободилась от супруга дорогого, чтоб ему век по Огненной реке плутать, изменнику.

И вновь кольнуло вовнутрях. Ксения Микитична руку приложила.

— Все ли ладно, боярыня? — с беспокойствием поинтересовалась собеседница, и Ксения Микитична с трудом удержалась от того, чтоб не цыкнуть на наглую бабу.

Ишь, ровняется…

Вырядилась…

Думает, что коль пожаловала царица ей поместие от доброты душевной, то ныне она Ксении Микитичне ровня. Вырядилася… летник шелковый, расшитый фирузой… на шее — ожерелье жемчужное в пять рядов. И жемчужины-то гладенькие, одна к другой подобранные и по цвету, и по величине. А стало быть, стоит оное ожерелие немалых денег.

Откудова оне у старухи?

На пальцах перстни сверкают ярко. В ушах — серьги тяжеленные. Ни понимания, ни вкуса. Всего слишком много, все слишком ярко… и яркость эта глаза режет.

Так бы и зажмуриться.

Отвернуться.

…азарское золото.

…азары богаты… и за девку-потаскуху ей неплохие деньги некогда предлагали, едва ль не по весу… а то и каменьев… и мальчишку взяли б… только Ксения Микитична не продала. Что золото? У самой полны сундуки добра. А вот месть — дело иное.

Сладкое.

И обида было попритихла, унялась, когда девки не стало, а после с новою силой полыхнуло, после того как услышала, об чем дворня шепчется. Дескать, истинная жена за мужем и смертною тропою ушла… истинная…

…тварь.

— Сердце пошаливает, — с вымученною улыбкой произнесла Ксения Микитична и руку к груди прижала. — Годы…

— Какие ваши годы, — отмахнулась собеседница. — Вы, уж простите за прямоту, я к словесам не приучена, в деревне-то все иначей, по-простому…

И оставалась бы в своей деревне.

Нет, вылезла.

Развалилась… кофей пьет и морщится, закусывает куском колотого сахару. Еще и молока плеснула, хотя ж все ведают, что азарский кофий неслащенным пьют. И без молока.

А сердце и вправду колет… да мысли путаются, будто ворожит кто… вот сидит Ксения Микитична с чашкою кофию, мизинчик оттопырила, да пытается понять, как очутилась в этом доме.

Приехала?

Когда и с кем? Нет, ныне одна… давече подвозила сродственника… сестрица дальняя челом била, чтоб приглядела за мальчиком… а тому мальчику годков не меньше, нежель Игнатушке.

— …вам еще жить и жить… вам бы замуж, — старуха не унималась, трещала, что сорока.

Назойливая.

…и в первый раз Ксения Микитична явилась из пустого любопытствия. Или не пустого? Уж больно много Игнатушка о девке той говорил… а про невест, матушкой отобранных, и слышать не хотел.

Конечно, рановато ему о женитьбе думать, но…

…наследник.

…единственный сын.

…и как знать, не найдутся ли завистники… родичи те же… вон, батюшка Ксении Микитичны так и не простил ей, что, овдовев, отказалась она возвращаться в дом отчий. А уж уговаривал-то… небось, поддайся она на уговоры, мигом бы оказалась в тереме батюшкином заперта. И Игнатушка мал был, неразумен. Не сумел бы он земли сберечь… разорили б… а после сказали б, что так и было…

…нет, надобно его оженить. У Хавронских девки хороши. Высоки. Сильны и с даром… слабеньким, но не даст состариться до сроку. Опять же, коль детки пойдут, то одаренные. Одна беда, род велик, но беден. Пока Ксения Микитична жива, не позволит Игнатушку окрутить, но… вдруг да и вправду час ее выходит?

Тогда налетят вороньем.

Набьются в дом бедными родичами.

Растащат все, что плохо лежит…

…Разумовские тоже хороший род, древний. И числом невелики. Девка у них подросла, правда, не сказать, чтоб хороша сильна. Тощевата и лупоглаза. Ума опять же невеликого, но на кой жене ум? Игнатушка сам ученый…

Или еще Выхвятины. Соседи… ежель девка в мать пошла, то плодовита будет. Небось, та десятерых родила, что выплюнула, и все живы остались… да, пожалуй, Выхвятины лучше прочих будут. У них девок семеро… старшенькие две уже замужем и неплохо устроилися… а вот Третьятушка только-только шестнадцатый годок разменяла, самое оно время сговориться.

Многого не дадут, но если спорный лужок уступят, то и ладно.

Правда, девка без дару, скоро состарится, но… это ли беда? Одну жену схоронит, другую сыщет, коль охота будет…

Ксения Микитична потерла глаза.

Об чем она думала?

Ах да, о старухе, которая, губы вытянув, пила кофий из блюдечка. Шумно вздыхала. Всхлюпывала. И девка у ней такая же… велика и безголова… только куда порошок заветный подевала? Ах, до чего ладно вышло бы… отрава — не отрава… просто прах.