Дело Кристофера (СИ) - Гейл Александра - Страница 38

Тот внезапно отмирает и вдруг поворачивается к стоящей рядом и пепельно-бледной Бекс.

— Съезди ко мне домой, возьми из верхнего ящика прикроватной тумбочки черный мешочек и привези его, — велит ректор Ребекке и отдает ключи от машины. Не от дома. Она прячет глаза, на меня не смотрит, просто молча уходит. Изобилие информации взрывает мне мозг… Может, это сон? Кажется, логика во всем происходящем отсутствует напрочь. За последние несколько минут я узнал об обитателях университета больше, чем за два с половиной года учебы!

Пока мы ждем скорую, Клегг держит Док за руку. Его губы беззвучно шевелятся, думаю, он молится. А Картер, просто неподвижно стоит. Не двигается, не разговаривает. Просто стоит. Неуютно. Сам я смотреть не могу, кровь все не останавливается, на узоре линолеума прекрасно видно, насколько больше стало алое пятно.

Когда приезжают врачи, Клегг выдыхает так, будто все это время ему не хватало кислорода. А медики первым делом начинают делать переливание.

— Я могу идти? — спрашиваю я с надеждой.

— Нет уж! Ты звонил родителям Конелл — тебе с ними и объясняться!

Но наш спор прерывают.

— Простите, — вмешивается врач. — Кто-нибудь из вас знает, насколько ей был важен ребенок?

— Я… я думаю… — начинает Клегг. — Лучше спросить… у…

— Спасайте Конелл и к черту ребенка, — рявкает ректор.

— Картер, иди к черту. Джоанна всегда хотела иметь детей, просто это ты, черствый ублюдок, об этом не знаешь! Тебе же было от нее нужно лишь одно — секс. Ты понятия не имеешь, что для нее имело или имеет значение!

Мгновение Картер смотрит на своего визави, и я вижу, как его пальцы сжимаются в кулаки.

— Но, в отличие от тебя, я осознаю, что еще несколько минут, и у нее не будет ни детей, ни мозга. Как по-твоему, из нее выйдет хороший инкубатор? Не перекладывай с больной головы на здоровую. То, что у вас с Мадлен детей нет, не означает, будто Конелл рискнула бы жизнью ради собственного убийцы.

После этого он просто разворачивается и выходит из аудитории. А сказанное остается, оно старит Роберта Клегга сразу на много-много лет. Я ничего не знаю о личной жизни заведующего кафедрой параллельного программирования, но, кажется, ректор попал в яблочко, потому что внезапно защитник интересов Док занимает диаметрально противоположную позицию и обреченно произносит:

— Делайте как он сказал.

***

Джоанна

Пробуждение болезненно. Мир в тумане и все плывет, но я запоминаю слова, которые произносят доктора. Это не трудно, мама страдала тем же. Отслоение плаценты на ранних сроках. Потом говорят много страшного. Что-то про остановку сердца во время операции… Знаете, туннеля со светом я не помню, я ничего не помню с тех пор, как прямо во время экзамена отключилась. Будто тот промежуток времени, когда я была без сознания, меня не существовало вовсе. Пугающее открытие.

Спасти ребенка было невозможно. Врачи посоветовали "не повторять опыт оплодотворения". Они не верят в то, что я смогу выносить ребенка. Что я сделала не так? Неужели за каждую крупицу счастья мне придется пройти огонь, воду и медные трубы?

Боже, а ведь я надеялась. Я рассчитывала, что больше не буду одинока, что моя жизнь станет более… осмысленной. А мое тело оказалось не в состоянии меня поддержать. Глупое, бесполезное тело, которое даже не может выполнить свое единственное предназначение — подарить жизнь.

Или это я виновата? Может быть, дело не в дурной генетике, а в том, что я годами убивала свой гормональный фон противозачаточными препаратами, стрессами… Неужели меня погубили мои же амбиции? Я бы хотела заплакать, но слез нет. Это потому что я на обезболивающих или просто стала настолько черствой? Глаза горят, горло сжимается, но хотя воздуха нет, а из груди рвутся рыдания, слезы не приходят.

Я не хочу двигаться. Я не хочу шевелиться. Я запрещаю пускать ко мне посетителей, коих под дверью, по словам персонала, собралось немало. Я хочу перевернуться на бок, свернуться калачиком, но боль ужасная, она не дает шевелиться. Внутри меня покопалась толпа людей в масках. Они вернули жизнь мне, но забрали ребенка и надежду. Я лежу и задыхаюсь, я захлебываюсь отсутствующими слезами. И так продолжается, пока мне не вкалывают успокоительное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Вам нужно поговорить с родными. Станет легче, — мягко говорит медсестра.

Я поворачиваю голову и вижу на тумбочке кольцо. Оно не Брюса, но напоминает мне о нем. Я не могу и не хочу видеть родителей. Они меня не поддержали. И трагедия случилась сразу после сообщения мамы, мне очень хочется обвинить в случившемся ее, переложить хотя бы часть ответственности. Но правда в другом: я должна была больше заботиться о себе и ребенке. Я должна была больше его хотеть. С первого дня мечтать и желать, а теперь я наказана. Все заслуженно! К тому же родители непременно воспользуются ситуацией и попытаются свести нас с Брюсом снова. И будут жалеть-жалеть-жалеть. Теперь все будут жалеть, и Мадлен с Робом, и студенты, которые видели меня чуть ли не при смерти, и весь персонал университета, ведь слухи распространяются очень быстро…

— Позовите Керри и Лайонела Прескотт, — прошу я, готовясь принять на себя все оплеухи под названием "счастливое семейство".

У них трое детей, отличные отношения. Я не выдержу. Нет, я определенно не выдержу! У них есть все, чего нет у меня. Они просто олицетворение моей разбитой и уничтоженной мечты, но они же единственные люди, которые помогут и не станут топить в жалости… Кроме них у меня тут только Шон, но он меня скорее застрелит, чем станет заботиться…

Лайонел входит в мою палату очень неуверенно, а Керри как всегда решительна.

— Врачи говорят, что некоторое время я не смогу сама о себе заботиться. Можно… можно пожить у вас?

— Ты уверена? — настороженно спрашивает Керри. — Дом с тремя детьми — не лучшее место для послеоперационного восстановления.

— Керри! — восклицает Лайонел. Упоминание детей точно ножом меня режет, но я знаю, что Керри выделит мне отдельную комнатку, где я смогу скрыться ото всего мира и плакать, пока не полегчает. В этом местечке не будет детей. Она не бесчувственная. Думаю, у нее даже найдется плеер с супердепрессивными треками. Они заглушат детские крики. Хотя бы те, которые звучат вне моей головы…

— Не надо, — обрываю я Лайонела. — Просто да или нет?

— Конечно, да. Ты что, Love Mississippi, думаешь, что я отдам тебя какой-нибудь сердобольной матроне вроде твоей матушки или Мадлен Клегг?! Живо возьми свои слова назад.

Я сама это выбрала, но почему-то от энтузиазма Керри хочется спрятаться под одеялом. В общем, она ждет, что я улыбнусь, а я вместо этого начинаю реветь (без слез, только всхлипы). Керри удивительная женщина, готова воспитать столько детей, сколько выпадет. И не имеет значения, что некоторым из них по двадцать шесть… Наверное, именно за это судьба к ней так милостива… И именно поэтому я такая несчастная. За всю свою жизнь я заботилась разве что о Франсин, но, как вы знаете, выходило у меня из рук вон плохо. Может быть, это за нее мне досталось такое кармическое наказание? В таком случае, сколько я должна вытерпеть, чтобы вернуть свое право на счастье?

Я ведь даже имена в столбик выписывала… Все новые и новые всхлипы.

Керри плюхается на кровать и пытается меня обнять, успокоить, но я пытаюсь отбиваться от ее рук, вяло, заторможенно, через боль, но не могу иначе… Я не хочу, чтобы меня обнимали, не хочу, чтобы трогали. Я хочу побыть одна, хочу, чтобы они ушли. Я хочу наказать себя одиночеством и вечными страданиями.

— ШОН! — выкрикиваю я, чтобы остановить подругу. Помогает. Керри в ступоре смотрит на меня, думает, что я зову Картера. — Шон здесь был?

— Он… приезжал, — отвечает Керри и протягивает мне какой-то черный мешочек. — Чтобы передать тебе это. Сказал, что ты сама знаешь, что делать с подарком.

Пальцы не слушаются, я не могу развязать тесемки. Ничего не понимаю, но чертов мешочек — единственное, что спасает меня от новой истерики. Приходится попросить Керри о помощи. Однако, как только у нее в руках оказывается кольцо Брюса — то самое, которое настоящее, не фальшивое (да здравствует ирония!), я начинаю жалеть о своей просьбе. И чтобы не объяснять происходящее и не признаваться в своей слабости, я снова начинаю реветь — сначала понарошку, чтобы Керри и Лайонел ушли, а потом плач становится до боли правдивым. И, наконец, приходят слезы.