Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 37

– Это что? – выдохнула мать.

– Я упала.

– Зачем?

– Затем, что я стояла на камне и упала в кактус.

– Какая мужественная девочка! – констатировала тётка.

«Какая мужественная мать», – парировала про себя курортница. Меньше всего сейчас она думала о том, больно дочери или нет. Ей хотелось треснуть светловолосое чудо по заднице и выругаться матом. «Какого хрена ты лезла в кактусы? – вопила она про себя. – Какого хрена?!» Хрена – не хрена, а обработать израненную разрушительницу материнского кайфа было необходимо.

– Сиди, сиди, я промою, – пришла на помощь старшая сестра и потащила племянницу в комнату.

Через несколько минут появилась пострадавшая, тщательно разрисованная зелёнкой.

– Смотри, мам, – выставила она ногу.

– Смотрю. Классно. Пойдёшь ещё?

– Конечно, – обуваясь, чётко произнесла девочка. – Постараюсь больше не падать, – как-то неуверенно добавила она, волоча ногу.

Как только дверь балкона захлопнулась, раздался топот. Понеслась!

Вечер тянулся по прежнему расписанию: эвакуация сменялась «возвращением на родину», уединение нарушалось вторжением младоэкстремистов, одна пивная бутылка заменялась другой, исчезала еда, дымились сигареты. И всем было хорошо, потому что пришло чувство настоящего отдыха.

Судак – город абсолютно непривлекательный для экскурсий. (Конечно, можно возразить, сославшись на генуэзскую крепость, но нас этим не удивишь.) Судак – это город, привлекательный для желудка. А о чём мечтает желудок курортника, когда слышит столь гастрономическое название? Он мечтает о тарелке борща или куриной лапши. Только реализация столь примитивной мечты оправдывала поездку в самое пекло в этот наводнённый голыми отдыхающими населённый пункт.

Ещё в Судаке был рынок. Дорогой по ценам, бедный на ассортимент и лишённый торгового азарта. Здесь никто не торговался. Как только покупатель просил сбавить цену, продавец скучнел и переводил взгляд на стоящего следом клиента.

Судакский рынок не был живописным. Персики, виноград, яблоки, помидоры лежали в ящиках с фирменными этикетками. Не случайно торговцы, заглядывая в глаза покупателя, доверительно нашёптывали: «У меня персики – крымские, помидоры – свои, а у остальных – всё импортное, турецкое, испанское» и т. д. В начале своего отдыха потребитель ещё покупался на разоблачающие заявления, а уже через неделю сам безошибочно шёл к истинно крымской продукции. Обычно рядом с ней сидела с гордым видом скучающая тётка. На вопрос, а крымские ли это (персики, виноград, помидоры и т. д.), надменно отвечала: «Над моим виноградом пчёлы роятся, а над её (кивок в любую сторону) – мухи». Купить не предлагала, в торг не вступала и производила впечатление абсолютно равнодушного создания.

Если что и радовало на рынке, то это малограмотные весёлые надписи. Так, на дынях выставлялась картонная табличка: «Мёд молчит», «Сахар добывается здесь», «Обалденная дыня», «Перед вами был немой покупатель» и т. д. На груду арбузов обычно водружалась табличка, аналогичная дынной.

Покупателей на рынке было много. Часть из них вообще не выясняла, что почём, брала то, что хотела, и безэмоционально отсчитывала гривны. А часть методично кружила между прилавками, уточняла цены, сравнивала, пробовала, а потом покупала. Торговцы радостно приветствовали первых и грустили при виде вторых.

В общем, поход на рынок сложно было назвать приятным мероприятием.

Но существовал и другой взгляд на Судак. Это был взгляд семилетней барышни, рвущейся в город мечты, город соблазнов в виде развешанных бус, браслетов и безвкусных сувениров. Дорогу в него прокладывала тётка, в отличие от матери, согласная одарить племянницу. Эта парочка застревала около каждого прилавка, перебирая украшения, примеряя понравившиеся. Слившиеся в предвкушении счастья, они вибрировали в такт, не обращая внимания на истосковавшихся в ожидании спутников.

Дабы не раздражаться, мать девочки держалась на расстоянии, поэтому до неё нежное воркование доносилось отдельными фразами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Тебе нравится? – терпеливо спрашивала старшая сестра подпрыгивающую от удовольствия племянницу. А той нравилось всё: пестрота дешёвых самоцветов казалась ей бриллиантовой россыпью.

Постепенно мечта стала обретать конкретные очертания и материализовалась в браслете, увешанном красными камнями подозрительного происхождения.

– Ну как тебе? – с гордой хрипотцой в голосе спросила мать девочка. Та критически посмотрела на обвитую браслетом щиколотку исцарапанной ноги:

– Главное, чтобы тебе нравилось.

– Да. Главное, чтобы мне нравилось, – согласилась девочка. – Знаешь, – продолжала счастливая обладательница браслета, – мне кажется, эти босоножки здесь не подходят. Нужно подобрать более открытые.

Вопросительно посмотрела на мать.

– Обойдёшься, – бросила та.

– Мама, ты на меня сердишься? – с тоской спросила девочка.

– Да не то слово! Возмущена.

– Мама, извини меня, пожалуйста.

– Не извиню.

– А когда ты меня извинишь?

– Когда остыну. И появится желание с тобой общаться.

– А когда оно у тебя появится?

Женщина вспомнила произошедшее двумя часами ранее, и подавленный усилием воли гнев начал поднимать свою голову.

– Отойди, – выдохнула она.

И дочь понуро поплелась к тётке, взяла её за руку и пошла с той рядом. Девочка понимала, что мать злится, что дело – швах, но желание во что бы то ни стало исправить ситуацию лишало её поведение здравого смысла. «Мама, – вновь и вновь подбегала она к держащейся на расстоянии матери-героине. – Ну когда?» – «Да никогда!» – хотелось заорать в ответ и воспользоваться старым дедовским способом, то есть ремнём, розгами, скакалкой, тапочкой, рукой, наконец. В общем, чем-то таким, что могло бы оставить отчётливый след на детском тельце.

В этой семье дитя не били, его воспитывали, периодически консультируясь с психологом. Правда, несколько раз дочери всё равно доставалось по мягкому месту. Причём мать всегда мучилась угрызениями совести, наедине с собой плакала и клялась никогда-никогда… «Я не автомат. Я тоже имею право на чувства», – уговаривала она себя. Но это не успокаивало: злопамятный ребёнок периодически подогревал материнское чувство вины в доверительных беседах. И тогда мать строго спрашивала:

– Скажешь, не по причине?

– По причине, – вздыхала пострадавшая.

В этот раз рукоприкладства не было, хотя повод имелся, с точки зрения матери, более чем уважительный.

Дело было так. Разомлевшая после пляжа, она мирно крапала свои заметки, наслаждаясь тишиной и покоем. Дочь в комнате, подражая матери, обмазывала себя густым слоем крема и мурлыкала под нос нечто невообразимое. Это были редкие минуты дочерне-материнской идиллии.

– Мам, дай гривну.

– На что тебе гривна?

– Очень хочется чупа-чупс.

– Тащи кошелёк, обжора.

Гривны не было, ребёнок получил пять.

– Сдачу принесёшь.

– Конечно, мамуль, – пропело смуглое чудо и вылетело по направлению к бару. И исчезло. Вместе с ним исчезли и деньги.

Спустя час дверь на балкон приоткрылась, и мать увидела перепуганное лицо. Дочь собиралась произнести явно заготовленную заранее тронную речь: «Мамочка, прости, я не удержалась и купила… Вот». В руке был зажат кулёк с орехами в разноцветном шоколаде.

– Это стоит шесть гривен. Мы должны ещё одну.

– Кто это «мы»?

– Ты.

– Кто разрешил?

Дочь молчала.

– Я тебя спрашиваю, кто разрешил?

– Никто, – выдавила из себя девочка.

– Дай.

Ребёнок с готовностью протянул кулёк матери. Та взяла и походкой железного дровосека двинулась в комнату. Дочь – следом. Мать вошла в душевую, остановилась около унитаза и высыпала в фарфоровую пасть разноцветные камушки.

– Вкусно?

Девочка молчала и следила глазами за матерью.

– Я тебя спрашиваю – вкусно?

Подрагивала детская губка, корчилось смуглое личико:

– Мамочка, прости меня.