Фотография с прицелом (сборник) - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 53

– Значит, так, – сказал Анфертьев, когда они оказались достаточно далеко от заводоуправления, – я еду в командировку. На четыре дня. В Запорожье.

– Там хорошие пейзажи? – спросила Света.

– Нет, пейзажи там в основном индустриальные. Но у них сломался какой-то кран, и запорожцы прислали возмущенное письмо. Дескать, наш завод виноват. Подчуфарин велел заснять все поломки вдоль и поперек, а он здесь по фотографиям будет принимать решение – с кого стружку снимать.

– Завидую я тебе, Вадим! Я никогда не была в Запорожье и никогда там не буду.

– Почему?

– Потому что я кассир.

– Поехали со мной, – сказал Анфертьев бесстрастно.

– Куда?

– В Запорожье. Я уже все обдумал. Туда два часа лету.

– А работа?

– Гори она синим огнем. Ты вылетаешь в пятницу вечером. И в пятницу вечером мы встречаемся в Запорожье. Гостиницу я беру на себя. Суббота и воскресенье – наши. Возвращаемся в понедельник первым самолетом. Берем такси и успеваем к началу рабочего дня.

Все это Вадим Кузьмич проговорил монотонным голосом, глядя на кирпичный забор, на мокрые стволы деревьев, на капли, срывающиеся с зонтика. Если бы он кричал или шептал горячо и страстно, если бы он хватал Свету за плечи, таращил глаза, убегал вперед и возвращался, она бы не согласилась. А так…

– Ты с ума сошел! – Это единственное, что она нашлась сказать.

– Немного есть. Договорились?

Они прошли до конца тропинки, выбрались на улицу, для чего им пришлось сложить зонтик, потом они снова расправили его перепончатые крылья над своими головами. Анфертьев молчал, давая Свете время привыкнуть к его сумасшедшему предложению.

– Погода нелетная, – сказала Света.

– Погоду беру на себя.

– Ты не будешь об этом жалеть?

– Не знаю. Но будет очень жаль, если ты откажешься. Тогда вообще все пойдет наперекосяк.

– Думаешь, это возможно?

– Да. Все возможно.

– Я боюсь.

– Я тоже. Я тоже боюсь, – повторил Анфертьев. – Я боюсь, что у нас с тобой ничего не будет, кроме щели в кирпичном заборе, кроме вонючих макарон в вонючем буфете, кроме жалких встреч в тени Сейфа под перекрестными взглядами десятка женщин, которые давно забыли, что это такое, но наверняка знают, что должны нас обсуждать! – Анфертьев почувствовал, что его охватила нервная дрожь. – Как все это мило, как мило! Чистота наших отношений заслуживает всяческого одобрения! Мы показываем пример добропорядочности и высокой нравственности! Да, мы чисты, но наступает момент, когда о чистоте лучше молчать. Стыдно! Ты заметила – люди бахвалятся несуществующими грехами и пороками, но о чистоте молчат. Заметила? О чистоте молчат. Она постыдна. Ею можно гордиться… Я не знаю, где ею можно гордиться. Да, можно все оставить как есть, можно все пустить на самотек, можно подождать. Чего, Света?! Чего ждать? Счастливых перемен? Их не будет! Света, их не бывает! Перемены наступают, если ты их сделал сам, обливаясь потом и кровью, продираясь сквозь зависть, зло и насмешки, падая от подножек и кусая за ноги тех, кто тебе эти подножки делает!

– Тише! Ты кричишь на всю улицу!

– И ладно! Пусть все знают! Пусть не надеются! Их надо предупредить, пока не поздно. Счастливых перемен не бывает, граждане! Не надейтесь! Они не приходят сами. К ним нужно продираться сквозь предубеждения и страхи! Боже, сколько страхов нужно перешагнуть! Страх показаться не таким, каким тебя хотят видеть, страх не оправдать начальственное мнение! Поступить не так, как положено! Страх оскорбить чей-то слух, взгляд, осязание, оскорбить чью-то тупость и невежество! Страх показаться умнее, чем положено, образованнее, чем дозволено, смелее, чем допустимо! И мы боимся, боимся, боимся! Страшимся произнести слово, которое годами вертится на языке! Опасаемся одеться так, как нам хочется! Трусим сказать, поступить, подумать – вдруг не так!

Анфертьев замолчал и шагал упруго и быстро, даже не заметив, что давно уже держит зонтик только над собой.

– Слушай, ты весь дрожишь. – Света осторожно завела его руку с зонтиком над собой.

– Я давно дрожу.

– Ты хочешь, чтобы я прилетела в Запорожье? Хорошо. Я прилечу. В пятницу вечером.

– Точно?!

– Если точно прилетит самолет, – сказала она, глядя на Анфертьева исподлобья. – Но ты не прав, Вадим. Не все страхи стоит крушить. Перед некоторыми можно и остановиться. Мне бы не хотелось, чтобы у нас с тобой все было ясно. Пусть будет неопределенно и запутанно, пусть будет зыбко, пусть все висит на волоске, но упрощать не надо. Я не хочу избавляться от своих страхов, понимаешь? Пусть они будут, я сама с ними справлюсь, если они станут слишком уж досаждать. Понимаешь? Не знаю, кому из нас сложнее… Но я не хочу, чтобы мне стало совсем легко и просто.

Анфертьев молчал, пристыженный. Ее решимость была тверже, Света готова была идти дальше, чем он. За его порывом было нечто неустойчивое, кратковременное.

– Ты права, Света, – сказал он. – Меня выводит из себя… Все остановилось, вот в чем дело… Нет движения. Нет перемен. Нечего ждать. Это ужасно, когда нечего ждать!

– Ты тоже улетаешь в пятницу?

– Нет, в среду. Мне нужно прихватить два рабочих дня. А в пятницу я встречу тебя в запорожском аэропорту.

– Неужели это возможно, Вадим? – улыбнулась Света первый раз за всю эту их весеннюю дорогу под частым теплым дождем.

Анфертьев не успел ответить – в этот момент прозвучал вопрос Следователя, прозвучал у него в мозгах, в сердце, в печенке. Да, в Анфертьеве уже всю зиму жил Следователь. Не очень часто напоминал о себе, но и забыть о себе не давал. И нет в этом ничего удивительного. Разве вы не замечали, как в нас поселяется ненавистный враг и вы ругаетесь с ним каждый раз, когда остаетесь одни, когда вспоминаете его ненароком? Разве не поселялась в нас девушка с соседней улицы? Разве друзья не живут в нас? Сколько народу мы прописали в себе: книжных героев и продавцов из соседней лавки, живых и мертвых, знакомых и тех, кого никогда не видели! Дай нам Бог удачи разобраться со всеми, для каждого найти слова и силы.

«Скажите, Лунина, с кем из заводоуправления у вас сложились наиболее близкие, доверительные отношения?» – спросил Следователь.

«У меня со всеми хорошие отношения».

«А тут кое-кто называл Анфертьева… Вы с ним встречаетесь чаще, чем с другими?»

«Анфертьев – наш фотограф, и вход в его лабораторию из бухгалтерии, поэтому мы просто вынуждены встречаться с ним каждый день».

«Как вы думаете, он мог «это» сделать?»

«Анфертьев? Никогда. Он… Он слишком слаб».

Такой вот разговор вдруг ворвался в сознание Анфертьева, пока он, ссутулившись, стоял под мокрым зонтом и смотрел Свете в глаза. И тут же все в нем затихло, как ничего и не было – ни Следователя, ни его вопросов, ни его подозрительности. Но тут же словно кто-то повернул ручку настройки приемника, и в него болезненно остро вошел вопрос самой Светы:

«Вадим… Но это же подло. Отвечать-то мне».

«Я сделаю так, что тебе не придется отвечать».

«Так не бывает. Кому-то отвечать все равно придется. И так ли уж важно, посадят меня или кого-то другого?»

«Это важно. Сидят миллионы людей, но я не чувствую себя от этого несчастным. Не велика беда, если к ним прибавится еще один. А ты останешься на свободе в любом случае».

«Ты уверен, что мне захочется после этого остаться на свободе?»

Анфертьев не стал отвечать, он повернул ручку настройки и тут же поймал волну Натальи Михайловны.

«Вадим, – проговорила она низким сипловатым голосом, – зачем тебе столько денег? На кой черт они тебе?»

«Какие деньги, ты о чем?» – удивился Анфертьев.

«Те самые, которые ты задумал взять в этом дурацком Сейфе».

«Не знаю… Я не думал о деньгах».

«Врешь. Как же ты не думал, если собираешься все это провернуть в день зарплаты и премии, когда Сейф будет полон. Зачем они тебе?»

«Понятия не имею. Куплю Таньке большой мяч, раскрашенный под земной шар. На нем будут материки, океаны, проливы, острова… Я куплю этот мяч и подарю Таньке. И скажу ей – тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч».