Фотография с прицелом (сборник) - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 20

– Появилось что-нибудь новенькое?

– Вас трудно удивить. Новенькое может быть только у вас.

– Ну, что ж. Всегда вам рада. Я на месте.

Евдокия Ивановна встретила Пафнутьева у калитки. Расположились они за столиком в саду.

– В дом не зову. Грустно там, – пояснила женщина.

– Понимаю.

– Девочек похоронили. Вы, наверно, знаете, народу было – чуть ли не полгорода.

– Знаю.

– Врач сказал, что каждая получила камнем по голове. Но все оставались живы. Значит, засыпали их прямо так. Умерли они от удушья. Пуговичка помогла?

– На пуговичку вся надежда.

– Значит, Света вас поддерживает?

– Говорю же – на нее вся надежда. Приходил ко мне мужичок, на вас ссылался, Иваном назвался. Ваш человек?

– Мой. Не забывают они меня.

– Зачем приходил – не сказал.

– Познакомиться хотел. Вы ему понравились. «Теперь я спокоен». Это он так сказал, когда от вас вернулся.

– Надо же!..

– Все бы хорошо, но вот обедню вы, Павел Николаевич, нам маленько подпортили.

– Это как же?

– Спрятали убийц в надежное место. Нам теперь до них не добраться.

– Не переживайте, Евдокия Ивановна. Не вы, так другие доберутся. Разговор у них будет покруче вашего.

– Может, и покруче, да не наш. А мне бы хотелось самой с ними побеседовать по душам.

– От общения с вами им не уйти! – произнес Пафнутьев странные слова.

– Это как же вас понимать, Павел Николаевич?

– А вот так и понимайте, как слышали. Вы мне не все выкладываете, и я от вас таюсь. Профессиональная тайна. Так это называется. Но должен вам и замечание сделать. Слишком многие знают и про курточку, и про пуговку, и про то, какие мы с вами весточки получаем с того света. Я вас хорошо понимаю. Трудно все это в себе носить, но поосторожней бы надо, Евдокия Ивановна!

– А теперь-то, Павел Николаевич, чего мне бояться?

– Что? Совсем нечего?

– Совсем!

– Ошибаетесь. С вами в доме кто-нибудь ночует?

– А зачем?

– Надо.

– Да ладно вам, Павел Николаевич!

– Повторяю – надо. Вот пусть бы Иван и поставил раскладушку.

– Обязательно передам ему ваши слова! – с усмешкой проговорила женщина.

– Сегодня же!

– Да, конечно, Павел Николаевич!

Едва Пафнутьев вернулся в свой кабинет, ему тут же доложили, что один из подозреваемых, а именно Игорь Зайцев, которого он совсем недавно привез из Ростова, хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное, такое, что может перевернуть с ног на голову весь ход расследования.

– Так и сказал? – удивился Пафнутьев.

– Видите ли… – Оперативник чуть помялся и продолжил: – Вообще-то, он выразился гораздо грубее, но я решил немного смягчить его обороты.

– Ну что ж, надо выслушать человека, – сказал Пафнутьев и пожал плечами. – Хотя, честно говоря, я очень сомневаюсь в том, что он и в самом деле все перевернет с ног на голову. Что делать, надо уважить его искреннее желание. Давайте подследственного ко мне. Побеседуем.

Зайцев вошел в кабинет Пафнутьева походкой решительной, деловой. Так шагает человек, действительно принявший важное решение, которого никто от него не ждет.

– Присаживайтесь, гражданин Зайцев. – Пафнутьев указал на стул. – Мне сказали, что вы хотите сообщить нечто важное в нашем деле. Слушаю вас внимательно.

Зайцев яростно потер ладони друг о дружку, сдул с них невидимую пыль, поднял глаза на Пафнутьева и заявил:

– Мне кажется, что вы в своем расследовании пошли по неверному пути. – Игорь замолчал и уставился воспаленными глазами на Пафнутьева.

Видимо, он ожидал, что следователь его перебьет, а то и в гневе запустит в голову чем-нибудь, не особо тяжелым.

Но Пафнутьев не сделал ни того, ни другого.

– Продолжайте, – негромко сказал он. – Я слушаю вас.

– Вы решили, что уж коли эта разнесчастная курточка принадлежит мне… Это действительно так. Мне выдали ее на летных курсах. Это можно уточнить. Тамошний начальник подтвердит данный факт. Вы меня слушаете?

– Я слушаю вас очень внимательно, – заверил Пафнутьев Зайцева. – Продолжайте, пожалуйста. Все, что вы сейчас говорите, чрезвычайно важно для меня. Давайте знаете как поступим. Чтобы вы не сомневались в моем внимании и искреннем расположении, я дам вам чистую бумагу и ручку. Вы сядете вон за тот маленький столик и подробно изложите все, что хотите сказать. Я не буду вас перебивать своими вопросами, сомнениями, уточнениями и комментариями. Вы приведете те подробности, которые покажутся вам серьезными, назовете людей, которых захотите упомянуть. Все случившееся вы изложите в таком порядке и виде, в каком они представляются именно вам, а не кому-то еще. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, я все понимаю.

– Я прочту ваши записки очень внимательно, не один раз. Они лягут в основу тех выводов, которые я должен буду сделать по долгу своей службы. В этих ваших записках не будет случайных, лишних, опрометчивых слов. Вы согласны со мной?

– Да, вы правы.

Пафнутьев лукавил и прекрасно знал это. Дело в том, что устные показания подозреваемого и его же слова, изложенные на бумаге, – совершенно разные вещи. Письменные показания – это уже документ, который можно подшивать в дело, ссылаться на него, цитировать. Поскольку под письменными показаниями стоит подпись человека, дата, какие-то пояснительные слова, отказаться от него, отречься уже не так просто.

А что касается устных показаний, то тут можно сослаться на плохое самочувствие. Вы неверно, дескать, меня поняли. Я совсем не то имел в виду, оговорился, а вы, уважаемый Павел Николаевич, ослышались.

И так далее.

Есть тут еще одно очень важное обстоятельство. Чисто психологический фактор. Бумага жаждет подробностей. Она просто требует имен, фамилий, дат, названий. Поэтому человеку, который дает письменные показания, бывает очень трудно уйти от всех этих деталей, пренебречь ими, сделать вид, что ему они попросту неизвестны.

Когда Пафнутьев подсовывал Зайцеву чистые листы бумаги, он прекрасно знал, что делает. Павел предвидел, какие трудности сейчас придется преодолевать простодушному арестанту.

Тот писал долго, потея и тяжко вздыхая.

Когда он закончил, Пафнутьев подошел сзади, пробежал глазами последнюю страницу и напомнил:

– Подпись и дата!

Убедившись, что Зайцев проставил в конце страницы и то и другое, Павел легко подхватил листочки и быстро прошел с ними к своему столу.

– Почерк неважный, но разобрать можно, – извиняющимся тоном пробормотал Зайцев.

– Не переживай! Все прекрасно читается. Если я правильно понял, то суть твоих сегодняшних показаний сводится к тому, что твоя белая форменная курточка в ту развеселую ночь была не на тебе, а на Мастакове. – Пафнутьев положил тяжелую ладонь на странички, исписанные Зайцевым. – Значит, ты утверждаешь, что Свету убивал Мастаков.

– Ну что вы такое говорите, Павел Николаевич! Как я могу подобное утверждать?!

– Послушай меня, мальчик! Тогда тебе было восемнадцать с копейками, а сейчас – под тридцать. Твои дети в школу пошли? Отвечай, когда я спрашиваю!

– Да, пошли.

– Ну так и веди себя как взрослый мужик! Твоя курточка на Мастакове. Он, видишь ли, решил в ней перед девочками покрасоваться. Что-то там у вас случилось. К этим вашим минутам мы еще подберемся, а сейчас вот о чем. Ты тут пишешь, что Мастаков добивал Свету…

– Я этого не писал!

– А я это прочитал!

Зайцев рванулся было через стол к своим страничкам.

Пафнутьев ожидал этого и успел сунуть бумагу в ящик.

– Повторяю, я прочитал то, что там написано, – проговорил Павел. – Так вот. Когда Света в предсмертном ужасе, пытаясь спастись, отталкивала Мастакова от себя, она в беспамятстве наткнулась на пуговицу, ухватилась за нее и вырвала, как говорится, с мясом. Девочка так и умерла, не разжимая кулачка. Мастаков добивал Свету, лупил камнем по голове. Фотографии черепов видел? Головы проломлены у всех троих. Про Мастакова мы с тобой все выяснили. А кого добивал ты? Катю? Машу?