Иная судьба. Книга I (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 46

— Простит. Веруй.

— Верую. Но почему… — Глаза умирающего вдруг в страхе расширились. — …почему я вижу не ангела? Почему — за твоим плечом стоит другой, тёмный? О-о, он грозит мне, он улыбается, я вижу его оскал… Спаси! Брат Тук, ты же обещал, спаси меня от Сатаны! Ты же говорил — простит!

Брат Тук поднялся.

— Он простил тебя, Август-Доминик, разве я мог солгать? — голос монаха наполнился силой. — Посмотри! — Он указал справа от себя. — Вот он, твой Ангел, которого ты ждёшь. Но пойдёшь ты сейчас не за ним.

— Почему? — По лицу пастора покатились слёзы.

— Господь — отец наш любящий. А отец, увидев не в меру расшалившееся дитя, сперва накажет его, чтобы то поняло тяжесть проступка, и только потом приголубит и прижмёт к сердцу. Ты будешь прощён, брат мой. Принимай же заслуженное наказание, но не бойся: когда получишь своё сполна, когда искупишь…

Голос его куда-то отдалился.

— …Тогда я приду за тобой, сын мой, — явственно шепнул пастору на ухо голос нежный, как свирель. На щеку умирающего капнула слеза златокудрого ангела, кого-то удивительно напоминающего. — Приду. Ты только вытерпи, как они терпели. Дождись меня. Будь мужественным.

— Можешь петь, сколько угодно, — насмешливо фыркнул сгусток тьмы, вооружённый пучком розог. — Он куда более слаб, чем ты думаешь. Вот увидишь, как он будет корчиться и проклинать — тебя и бога, тех, кто его оставил. А он так на вас надеялся!

— Но ведь и Он усомнился и воскликнул: «Зачем ты оставил Меня?» — напомнил Ангел вечному своему сопернику. — Тело может кричать, что угодно, сомневаться и проклинать, важно то, что в душе…

— Изыди, — мрачно ответил Демон.

— Я буду рядом, — не обращая внимания на его слова, сказал Ангел Глюку. — Даже если ты меня не увидишь — я рядом. Помни и верь. Для тебя есть надежда.

Госпожа Доротея, «тётка Дора», сестра грешного пастора Глюка вздрогнула — и приложила руку к сердцу.

— Умер, — сказала безжизненно. — Господин Модильяни… Мне нужно идти. Прошу извинить. Он был не слишком хорошим священником, но хорошим братом, и я должна отдать ему последний свой долг.

Капитан Винсент не стал открывать ей глаза на происходящее. Зачем? Иной раз, если человек лишается последней иллюзии, мир для него рушится. Пусть живёт с тем, что у неё сохранилось.

Он проводил женщину до скорбного одра. Не стал вслушиваться в рыдания, причитания — у брата и сестры в любом возрасте в такую минуту найдутся друг для друга очень личные слова, не для чужих ушей. Брат Тук читал заупокойную молитву. В спаленке явственно пахло ладаном… и почему-то — серой.

— Останешься с госпожой Доротеей Смоллет, — строго сказал Винсент рейтару. — Будут бузить местные — говори, что дом под защитой господина герцога.

— А должны бузить, ваша милость? — осклабился Мишель. Осёкся. — Прошу прощенья, кэп. Просто скучно без дела-то, кровь бы разогнать… А тёт… госпожа что же, из благородных? А я думал — их сословья, поповского…

— Много болтаешь, — беззлобно ответил Винсент, окоротив более для порядка. — Дама сия — бывшая графиня, и, может статься, Фортуна к ней ещё повернётся. Судьба — она такая…

«…и крестьянок в герцогини выводит», — добавил капитан, естественно, мысленно.

— Вот что, Мишель, — достал из кошелька несколько золотых, вручил солдату. — Один себе возьмёшь за труды, остальное — ей. Помоги с похоронами. Да не сам крутись — вызови старосту, пусть он распоряжается, а ты проследи, чтобы всё было достойно. И пусть староста пошлёт в Эстре гонца, прямо к архиепископу, с известием о смерти пастора и о том, что срочно нужна замена. Желательно…

Винсент Модильяни вспомнил широченные плечи отца Тука, его речи, полные достоинства, необычные способности…

— Впрочем, есть ещё время; я сейчас всё напишу сам.

Желательно, чтобы замену пастору Глюку подобрали из числа воспитанников Его Преосвященства Бенедикта Эстрейского, вот что он напишет. Как там с бароном де Бирсом сложится — неизвестно, наверняка Винсенту удастся из него многое выжать, но… Рейтары уедут — деревенька останется. Голодная, неприкаянная, да ещё попадёт под удар паралитика, у которого полно дворни с дубьём, то-то он отыграется, пусть и чужими руками… Отыграется. Ежели он, Винсент, не оставит тут хорошего подкрепление вроде надёжного служителя божия с крепкими кулаками, даром убеждения…

… и полусотней солдат в придачу. Временно, конечно, однако… хорошо известно, что доброе слово, подкреплённое двумя-тремя выстрелами из доппельфаустера, куда убедительнее, чем просто доброе слово.

Глава 7

Поспешая и оглядываясь — не видит ли кто — Марта пробиралась к знакомому просвету в живой изгороди. Она хорошо помнила просьбу нового друга — никому о нём не рассказывать, а потому не хотела привлекать к себе внимание. Кто их знает, этих садовников, где они прячутся. Увидят — замучают вопросами: куда это вы одни, госпожа, да не проводить ли вас, да не желаете шаль, в парке прохладно, да не застудите ножки… Впрочем, это не садовники, это Берточка с Гердой над ней так ворковали. Как будто не белый солнечный день на дворе, и она сахарная, чтобы растаять при первых капельках возможного дождя, или её унесёт порывом ветра… Еле отбилась.

Ей так хотелось поговорить со «своим» герцогом, чтобы он сам рассказал бы, чего от неё ждёт, как она должна себя вести, что делать… Да просто сидеть рядом, слушать, млеть от того, что кумир с ней разговаривает… Но утро не задалось. Сразу после завтрака сухопарый бровастый секретарь прорвался через заслон дворецкого и матушки Аглаи с нижайшей просьбой от городского суда: посетить сегодня заседание, ибо уже три дня откладывалось решение по нескольким весьма важным делам, требующим непременного высочайшего присутствия. Его светлость всю неделю был занят поисками пропавшей супруги, отложив государственные дела, но теперь, когда поиски столь благополучно разрешились…

— Прости, дорогая, — вздохнул Жильберт д'Эстре, который в предвкушении приятного разговора с милой жёнушкой уже рисовал себе в уме прелестные радужные перспективы и совсем при этом забыл об общественном долге. — Дела… Постараюсь вернуться пораньше. Не скучай.

Его светлость даже не подозревал, что положил начало традиционнейшей мужской отговорке…

Конечно, Марта огорчилась. Но не проситься же, как маленькой, взять себя с собой! Поэтому она лишь понимающе улыбнулась. И мило покраснела, когда на прощанье герцог нежно поцеловал ей руку, задержав в своей руке, словно и ему не хотелось расставаться. Марте оставалось лишь посмотреть в окошко на его отъезд, на то, как красиво потряхивают плюмажами из страусовых перьев лошади, как солнце весело скачет на стёклах кареты, как ловко вскакивают на запятки слуги в ливреях, расшитых витыми шнурами… Было очень красиво. И грустно.

Марта печально поглядывала вслед удаляющемуся солнечному пятну, когда его вдруг заслонил небольшой аккуратный возок. Он завернул, к немалому удивлению девушки, не к парадному входу, а к боковому, и чтобы рассмотреть, кто это там пожаловал, Марте пришлось почти наполовину высунуться из окна. Из распахнувшихся с обеих сторон дверок высыпались одна за другой, как горошины, четыре разнаряженных дамочки — одна ну очень уж красиво одетая, остальные попроще. Старшая, очевидно главная, звонко хлопнула в ладоши, и подскочившие слуги шустро начали доставать из багажного отделения возка какие-то тюки, рулоны ткани, круглые коробки… А через несколько минут матушка Аглая отвлекла «госпожу Анну» от этого увлекательного зрелища и радостно сообщила, что приехала сама Бланш, лучшая в Эстре модистка, и не желает ли её светлость заказать себе у неё что-нибудь, гардеробная ведь пуста, совершенно…

И началось…

Через два часа Марта изнемогла. Её утомил повышенный к ней интерес и бесконечные вопросы, предложения, уговоры, а от щебета модистки и её «девочек» она едва не угорела. Время еле-еле двигалось к полудню, а девушке казалось, что прошла целая вечность. Она не привыкла ни к праздной болтовне, ни к такому бессмысленному, с её точки зрения, времяпровождению. Её раздевали, одевали, крутили, вертели, снова переодевали…