Иная судьба. Книга I (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 44

И этот мозгляк, устроивший тут какой-то притон, бежал за возком и требовал вернуть девушку? Отчего-то верить в благородность сего порыва не хотелось.

…А на следующий день святого отца избили почти до смерти. Может ли статься, что эти события как-то связаны?

Капитан осмотрел соседнюю каморку со вполне удобным широким топчаном, застеленным лоснящейся потёртой медвежьей шкурой, со столиком, на котором сиротливо пустовал серебряный кувшин из-под вина и два кубка с засохшей на дне тёмно-красной жидкостью. Заслышав совсем рядом конское ржание, вышел во двор. Солдат уже привязал его коня к кольцу коновязи и теперь пристраивал к соседней чёрного великана, что совсем недавно легко нёс на себе увесистого брата Тука, отнюдь не изнурённого постами и молитвами.

Винсент задумчиво потеребил бородку. Была у него такая привычка.

— Вот что, Мишель, покарауль у двери спальни. Если я прав и начнётся исповедь — женщину брат Тук выставит вон, и никуда она не денется, будет вынуждена уйти. Веди её ко мне, незамедлительно, она должна знать, что здесь творилось. Ключи от храма где, знаешь?

— Сбоку от входной двери, под распятьем на стене, — доложил солдат. Молодец, толковый малый… — Будет сделано, господин капитан!

— Буду там. Но с чёрного хода, запомни, в центральный не ломись.

…Церковная дверь на хорошо смазанных петлях даже не скрипнула. Внутри помещения царил приятный полумрак: ставни большого окна были прикрыты, лишь в щели рассохшихся створок пробивались игольчатые лучи. Не прикрывая за собой дверь, Винсент окинул комнату быстрым взглядом и почти сразу нашёл, что искал: на столе у окна, заваленном книгами, новенькую масляную лампу, а рядом — огниво. Конечно, он не стал входить в основной придел, поскольку то, что ему могло пригодиться, обычно хранилось не в зале и не в алтаре, капитан не собирался кощунствовать, устраивая обыск на святом месте. Но вот примыкающая к нему рабочая комнатка пастора… Тут-то можно было найти многое. В том числе и книги записей о рождениях и смертях, крестинах и конфирмациях, браках и оглашениях…

Капитан затеплил лампу и прикрыл, наконец, створку двери. Нечего привлекать излишнее внимание. Не так уж часты в деревушке интересующие его события, вряд ли записи о них будут на виду, скорее всего, они освежаются нечасто, а потому искать их нужно где-то в хранилище… Он заглянул в небольшой пристенный шкафчик, поднёс ближе лампу. Тускло заблестела позолота буквиц на переплётах, зачернели ветхие безымянные корешки изданий попроще. И латынь, и галльский, и греческий…Пока ничего сверх того, чем мог бы занимать пытливый ум сельский священник: жития святых, мучеников, послания апостолов, апокрифы… Последнее неожиданно, хоть и понятно: хочешь бороться с ересью — изучи её. Впрочем, дозволенность или недозволенность — оставим решать брату Туку, это его епархия. А капитана больше заинтересовали две толстых книги, не стоящие, а лежащие особняком, и, немного знакомый с традиционными форматами архивных записей, Винсент вполне логически рассудил, что эти фолианты — более мирского содержания, чем их соседи.

Списки дат и имён. У пастора Глюка оказался чёткий каллиграфический почерк, ровный, красивый, и, к счастью, без завитушек и крючков, коими часто баловались любители чистописания. Нет, буковки тщательно подгонялись одна к одной и были в столь же идеальном порядке, ровны и чисты, как кирпичики местного храма. Тем лучше. Похоже, он нашёл то, что нужно. Остаётся лишь надеяться, что при малочисленности населения записей окажется не столь много, и он успеет их проштудировать и найти хоть что-то полезное. Не забыть, что книг две, нужно изъять обе. Иногда стоит покопаться в далёком прошлом, чтобы узнать причину настоящего. Что там его брат говорил о возможных нескольких поколениях семьи? Вот-вот, не будем забывать…

Дверь распахнулась, пропуская поток дневного света и заплаканную женщину. Капитан досадливо поморщился. Не ко времени предстоящий допрос, да ничего не поделать, сам распорядился…

— Присаживайтесь, сударыня, — сказал он изыскано-вежливо и отодвинул от стола единственный в комнате стул. — Сочувствую вашему горю. Но, возможно, от вашей откровенности будет зависеть, сможем ли мы покарать убийц вашего брата. Я говорю не о тех, что заперты сейчас в подвале, а об их господине. Давайте поговорим, сударыня Доротея, и чем больше вы мне расскажете, тем лучше.

— Покарать? — горько усмехнулась женщина, не совсем ловко усаживаясь. — Да будь вы даже самим…

— Винсентом Модильяни, капитаном рейтаров его светлости. К вашим услугам, сударыня.

Женщина судорожно вздохнула. Приподнявшись, не без изящества подхватила несколько потрёпанную юбку и присела в почти безупречном, с учётом её комплекции, реверансе.

— Доротея-Августа-Терезия Смоллет, сударь, в девичестве Глюк. Простите, что принимаем вас в подобном убожестве…

— Смоллет? — Капитан справился с приступом естественного удивления и нахмурился, припоминая. В цепкой памяти неожиданно всплыло одно странное дело, на которое он однажды случайно наткнулся в архиве, когда запрашивал данные по Александру Смиллету, фальшивомонетчику, а писарь перепутал папки. Пока канцелярист спешно искал то, что нужно, Винсент заинтересовался невольной подменой и зачитал материалы от корки о корки. Имя одной из главных подозреваемых, которая, впрочем, была оправдана быстро и без проволочек, отчего-то запомнилось.

Но встретить её — тут?

Неужели это она — вздорная опустившаяся женщина? Впрочем, почему — опустившаяся? Безденежье меняет людей разительно, бывает — против их воли…Просто, если это действительно та, о ком он думает… Удивительное совпадение.

— Поправьте меня, сударыня, если ошибаюсь, — осторожно сказал он. — Вашим супругом был Александр Смоллет-младший? И он…

Она вскинула на него глаза — прекрасные, живые, тёмные, глаза бывшей красавицы, столь неестественные на покрасневшем обветренном лице, и Винсент вдруг своим хвалёным чутьём понял: о н а. Пропавшая жена… нет, вдова восходящей звезды бриттской дипломатии, лет пятнадцать тому назад погибшей в самом расцвете карьеры.

— Он был отравлен, — сдавленно прошептала Доротея-Дора. — И все, кто в это время находились в гостинице. До сих пор не знаю, его ли смерть была главной целью отравителей или кто-то из постояльцев, говорят — зелье подлили на кухне, и в суп, и в соусы для жаркого, и в пунш, и даже в уксус, чтобы уж наверняка…

— Да, я читал об этом злодействе. — Капитан сочувствующе посмотрел на женщину. Вот теперь, несмотря на полноту и одутловатость, на нездоровый цвет лица, на руки, давно забывшие о перчатках, можно было угадать в ней прежнюю красавицу, несколько раз яркой кометой мелькнувшую на столичных балах — и исчезнувшую без следа. — Именно потому, что случайно остались в живых, вы и попали под подозрение. Однако насколько помню, вас оправдали ещё до суда, но затем вы исчезли и больше вас никто не видел…

Графиня Смоллет носила под сердцем первенца… так и не родившегося. По пути из Лондона в Эстре она была измучена сильнейшей тошнотой, морской болезнью, дорожной тряской, июльской жарой — и потому, едва упав на постель в лучшем номере Эстрейской гостиницы, забылась, пропустив и обед, и ужин, и проснулась лишь за полночь, в объятьях уже остывшего супруга, который тихо скончался во сне. Подобно ему, не проснулись практически все постояльцы и часть прислуги, коим перепало доесть с господского стола. Трудно было остаться беременной в настоящем склепе, где мертвец лежал на мертвеце…

— Я бежала, бежала к брату, как только меня освободили. Махнула рукой на деньги, на наследство, на… на всё. Была не в себе после потери ребёнка и вбила в голову, что тот, кто сделал это с Александром и остальными, непременно придёт и за мной. Понимаете?

Доротею затрясло от воспоминаний, и она плотнее закуталась в ветхую шаль. И вдруг, подавив рыдание, затихла.

— Бежали к брату… — Капитан задумчиво прошёлся из угла в угол. — Он уже тогда был в этом приходе?

— Нет, мы приехали сюда позже. После эпидемии, когда скончались местный пастор и католический священник, их ведь было двое, они несли службу по очереди. — Доротея глубоко вздохнула, справляясь с остатками горя. — Недавно брат Тук упомянул о булле… да, я слышала о ней, но ведь она лишь узаконила то, что было. Но всё равно, всё равно… — Она обречённо махнула рукой с зажатым платочком с обмахрёнными краями. — Видеть их не могу. В тот день они заполонили всю гостиницу, переворачивали мёртвых, что-то с ними делали, пытались и у меня что-то выпытать… Гадкое чёрное вороньё, стервятники. — Она отвернулась.