Иная судьба. Книга I (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 1

Вероника Горбачёва

Иная судьба. Книга I

Вместо пролога

У герцога Жильберта Анри Рене де Бриссака де Фуа д'Эстре пропала супруга. Это бы ещё полбеды, поскольку его светлость отнюдь не пылал нежными чувствами к златокудрой Анне де Бирс де Фуа д'Эстре, затмевавшей красотой многих прелестниц королевства, и нашёл бы в себе силы отнестись к данной потере если не стоически, то философски. Благополучно почий его половина в бозе или попади в грубые лапы разбойников, чудом пока не пойманных и не распятых на новеньких верстовых столбах, выстроившихся благодаря его же милости от Эстре до самой столицы — герцог недолго бы оставался безутешен. Претерпи дражайшая жестокое насилие и потерю чести, сдохни от чумы или угоди в лапы инквизиции — его сиятельство и бровью не повёл бы. Господь соединил, Господь разъединил, на всё его воля. К супруге Жильберт Анри Рене был по определённым причинам, мягко говоря, холоден, а выражаясь яснее — одно упоминание об очередных её шалостях заставляло светлейшего бледнеть от тихой ненависти. И тогда, пугая окружающих, багрянцем наливался безобразный шрам над верхней губой, темнели до черноты жгучие, слегка навыкате глаза цвета спелой вишни и дёргалась левая щека, парализованная давним магическим ударом, который оставил на челе светлейшего то самое украшение, из-за коего он и получил прозвище Троегубого…

Но не будем подражать в злословии зарвавшейся черни, что и святых готова вынести на поругание, ибо сказано в Писании: не суди, да не судим будешь; и ещё — каким судом судите, таким и вы будете судимы, какой мерою мерите — такой и вам отмерят. А прежде, чем в глазу светлейшего выглядывать сучок, вспомни: у герцога их наберётся на костерок для зарвавшегося наглеца.

Итак, ежели бы коварная соизволила всего лишь бежать с очередным любовником — его сиятельство от души перекрестился бы, возблагодарив Всеблагого, и отправил бы понтифику, недавно воссевшему на престол после распутной папессы Иоанны, прошение о разводе, подкреплённое фактами прелюбодеяний супруги. И уж будьте уверены, фактов, как и свидетелей, оказалось бы немало. Иное дело, что герцог и без того болезненно воспринимал малейшее пятнышко, грозящее осесть на белоснежные крылья его репутации, и значительную долю ежегодного дохода вынужден был выделять на раскрытие и сокрытие похождений любвеобильной половины. Ах, если бы она обнаружилась, к примеру, с перерезанным горлом в собственной — да демоны с ней, пусть даже в чужой постели! — можно было бы всё замять и сымпровизировать вполне благопристойную кончину, так ведь нет: скверно блудница жила — скверно пропала.

…Очень скверно. Ибо вскоре после исчезновения бесчестной, окончательно потерявший стыд супруги, секретарь герцога мэтр Фуке обнаружил, что тайник в кабинете его светлости вскрыт, несмотря на хитроумнейшие замки и магические капканы. А главное — похищены документы Особой Государственной Важности. Попадание хотя бы одного из них — а таковых набиралось тринадцать, скверное число, очень скверное — в руки недругов герцога, а так же представителей некоторых соседних государств, находящихся по отношению к прекрасной Галлии в состоянии весьма хрупкого и эфемерного перемирия, означало немедленное развязывание кровопролитной войны, на которую у государства не было ни денег, ни ресурсов. За блестящими позолоченными фасадами королевских резиденций скрывалось… Нет, опять-таки не будем бездумно повторять за злыми языками. Блажен муж, не идущий на совет нечестивых, и да вверит он бестрепетно судьбу свою в руце мудрых и безгрешных правителей.

Выражаясь сухим канцелярским слогом, дело запахло государственной изменой. И то, что одновременно с Особо Важными Документами пропали фамильные драгоценности любимой покойной матушки светлейшего, в протокол тайного следствия даже не заносилось. Ибо то — деяние низменное, воровское, недостойное огласки. Найдите мне документы, жёстко сказал герцог, а уж со всем остальным я как-нибудь разберусь. И добавил в адрес соглядатаев, прозорливо приставленных ранее к бесстыжей супруге, пару-тройку слов, также не вошедших в протокол. А потом приказал оных нерадивых шпионов повесить. Впрочем, сменил гнев на милость и распорядился лишь выдрать хорошенько; и те ещё и низко кланялись и благодарили, ибо поротые задницы скоро заживут, а ума прибавят, да и сами, дураки скудоумные, живы, и семьи без кормильцев не остались. Суров, но справедлив Жильберт Анри Рене де Бриссак де Фуа д'Эстре, да славится имя его после имени нашего Государя во веки. Аминь.

Глава 1

Что почувствует человек, проснувшись в незнакомом месте? Наверное — недоумение, а затем, если всё вокруг так и остаётся чужим — самую настоящую панику. Ещё не открывая глаз, Марта поняла: что-то не так. Вместо продавленного тюфяка, чьи бугры и впадины были давно пересчитаны её телом, она лежала на чём-то холодном, жёстком; и как бы не сыростью тянуло со всех сторон, как в погребе. Не слышно было привычного звяканья собачьей цепи во дворе и петушиного крика, пофыркивания Гнедка на конюшне и хрюканья поросёнка, гусиного гогота. Обычно скотина просыпалась незадолго до того, как Марта выходила к колодцу — умыться и попить, а потом уже таскать воду для всего дома. Когда начинал пронзительно скрипеть колодезный ворот, поднималась тётка — доить Зорьку, дать ей болтушки, приговаривая, что «молоко у коровы на языке», а Марта тем временем кормила остальную живность. Утро без этих привычных звуков и действий было невозможно; однако странная тишина царила вокруг, даже мухи не жужжали.

Где-то совсем рядом узнаваемо застрекотала сорока, которой нечего было здесь делать, на окраине села. Птицы не очень-то любили дядюшкину кузню и облетали её стороной. Ещё одна странность… Марта отчего-то с трудом разлепила глаза и тут же зажмурилась. Так светло? С чего ей приспичило заснуть среди бела дня, когда все добрые люди работают? Да свет-то какой яркий, и прямо в глаза бьёт… Девушка невольно заслонилась ладонью. И вспомнила, что утро уже миновало. Ну, конечно, она как обычно, отработала домашнее послушание, ей сунули кусок краюхи и наказали быстренько куда-то сбегать…вот только куда? Она спешила: тётка грозилась, что если задержится — оставит без завтрака и без обеда, а очень хотелось получить хоть несколько ложек горячей пшённой каши, что уже допревала в печи, наполняя избу и сенцы сытным духом, Марте ведь день и ночь хотелось есть… Вот она и заторопилась… куда?

Марта догадалась сместиться в сторону и попала в полумрак. Пошевелилась — и снова ослепла, а затылок отозвался болью. Охнув, девушка схватилась за голову, но тотчас отдернула руку, затем всё-таки прощупала, на сей раз осторожно. Под пальцами наливалась здоровущая шишка. Господи боже, кто это её так? Или сама приложилась?

Стоило чуть сдвинуться — и она опять угодила в темноту, не вся — плечо и голова, а второе плечо светилось неестественно белым. До Марты, наконец, дошло — она сидит в прямоугольнике света, льющего из окошка, вернее сказать — на самой границе солнечного пятна. В чужой какой-то избе… в развалюшке, прямо сказать, пустой, заброшенной, потому что жилым духом и не пахло, даже мыши не шебуршились, и не пойми где была дверь… Впрочем, когда глаза привыкли, Марта её углядела — низенькую, скособоченную — рванулась было встать, но зашипела от боли. Голова…

Сейчас-сейчас, надо сперва немного посидеть, подождать, когда пройдёт, а потом уже тихонько подниматься. Тогда будет не так стучать… Окошко-то какое махонькое, даже пузырём не затянуто, просто прорублена дыра под потолком, ничего не разглядишь. Свет дневной за ним видно, как птицы щебечут — слышно, как деревья шуршат, поскрипывают… а шорох сильный, не от одной кроны, от многих… она в лесу, что ли?

Как она сюда попала? Почему спала? Это же невозможно — так шарахнуться и ничего об этом не помнить!

И вдруг, похолодев от ужасной догадки, Марта едва не завыла в голос. Её оглушили, вот что! Подкрались со спины, пока шла по лесу, и ведь подобрались-то, что она и не заметила, и огрели что есть силы по голове, палкой или дубиной, да так, что сомлела. Много ли ей надо? Недаром поговаривали, что неподалёку новая шайка собралась, промышляет по ночам. А её, Марту, белым днём подкараулили, дуру беспечную, оглушили, притащили сюда и снасильничали — что ещё от плохих людей ждать, ладно ещё, что не убили… Она всхлипнула и тотчас в страхе зажала рот ладонью. Не реветь! Только не реветь, вдруг ОНИ ещё близко и вернутся, позабавиться или добить, чего доброго… Но вокруг было тихо, не считая голоса одинокой кукушки да частых дробей дятла снаружи. Никто не торопился завершать чёрное дело.