В тени луны. Том 1 - Кайе Мэри Маргарет - Страница 11

— Не беспокойся, это время приходит для всех женщин, кто из нас может этого избежать? Никто, моя птичка, никто! Это говорю тебе я, родившая много детей.

Эта полная женщина, свекровь Хуаниты, всегда казалась Сабрине странной, но сейчас, совершенно неожиданно, она увидела ее совершенно в другом свете. Она увидела в ее ярких глазах доброту и мудрость, ранее скрытые от нее под полной и морщинистой маской лица. В этих маленьких пухлых руках таились сила и твердость духа. Внезапно она увидела исчезнувшие прелесть и обаяние этой пожилой бесформенной женщины, которая всю жизнь была подругой Анн-Мари.

Повинуясь внезапному порыву, Сабрина схватила ее руку и прижалась к ней щекой. Бегам обняла ее. Удивительно, как приятно и успокаивающе было положить свою голову на пахнущее сандаловым деревом мягкое плечо.

— Теперь поспеши, дочурка, и возвращайся в дом своего мужа. Я пришлю тебе весточку, когда сын моего сына появится на свет. — Пожилая женщина потрепала Сабрину за плечо и незаметно смахнула слезу, появившуюся в уголке глаза.

Сын Хуаниты родился до восхода луны: крепкий черноволосый малыш со светлой кожей матери и темными глазами отца.

— Он родился в хороший час, — сказала Бегам. — Ну, ну, не плачь, крошка! Ты будешь великим королем, и у тебя будет семь сыновей.

Когда прохладный сезон подходил к концу, и снова стала наплывать удручающая жара, Сабрина все реже и реже стала выходить из дома. Ее маленькая фигурка потяжелела, ее формы исказил будущий ребенок. Она испытывала значительные неудобства от модных в то время узких платьев с тесемками, и Хуанита уговорила ее носить дома свободные и более удобные восточные одежды. Эта новость крайне шокировала леди Эмили, но с наступившей жарой Сабрина нашла свободные, легкие шелковые восточные наряды невероятно удобными по сравнению с плотно прилегающими платьями с множеством нижних юбок, согласно европейской моде.

Бартоны снова отбывали в Симлу, и Эмили хотела, чтобы Сабрина отправилась с ними, но та наотрез отказалась покидать Павос Реалес, несмотря на то, что Маркос поддерживал тетю.

— Тебе нехорошо оставаться здесь в жару, дорогая, — увещевал ее Маркос. — Ночи уже становятся душными, а сейчас только первая неделя марта. Апрель — плохой месяц на равнинах, а май еще хуже. Поезжай сейчас со своей тетей в горы, и я приеду к тебе в конце мая, обещаю.

Но Сабрина стояла на своем:

— Твоя мама не уезжала в горы, когда готовилась рожать, Хуанита тоже. Кроме того, моему сыну предстоит провести детство в этой стране, как и тебе, поэтому он должен быть привычным к жаре. Тебя ведь жара не беспокоит. Только я ее чувствую, потому что родилась и выросла в холодной стране. Это твой дом, и я хочу, чтобы мои дети родились здесь.

Но в конце концов она согласилась уехать, но только не в марте. В связи со своими делами, Маркос должен был оставаться в Оуде до мая. Она останется в Павос Реалес, пока он не закончит их, и затем они вместе отправятся в горы.

Таково было решение, и Бартоны, которые гостили в Павос Реалес на пути в горы, тепло попрощались с ней и отправились в Симлу.

Сабрина уже не могла участвовать в верховых прогулках с Маркосом и часто чувствовала себя одиноко в Каса де лос Павос Реалес в первые недели наступившей жары. Эмили была в Симле, а Хуанита не могла покидать Гулаб-Махал, а в доме на берегах Гумти редко появлялись гости. И все же Сабрина не находила свое уединение утомительным. Она любила высокие белокаменные комнаты, прекрасные портреты, резьбу и ковры, привезенные старым графом из Испании, темную, мерцающую дьявольщину прекрасного Валаскеса, картины которого висели на стене огромной гостиной, запахи апельсиновых деревьев и фонтаны воды, плещущие во внутренних двориках. Она любила цокот копыт, предупреждавший ее о возвращении Маркоса, и их совместные прогулки поздним вечером по вымощенной камнем набережной.

Она была переполнена счастьем, не подвластным никому, и его никто не мог испортить. Ей казалось, что ее окружает стена, искристая прозрачная стена, сквозь которую она могла видеть посторонний мир, но которая защищала ее от агрессивной внешней среды, как стеклянные стены теплицы охраняют молодые побеги от холодного восточного ветра. Она любила, и все ей отвечало взаимностью. Ее обожали, пестовали и охраняли. Ей казалось, что весь мир вокруг прекрасен, жизнь простиралась перед ней, как покрытая зеленой травой тропинка, окруженная цветами, по которой она пойдет вместе с Маркосом, рука об руку, спокойно, счастливо, не торопясь…

К концу апреля далеко на севере шах Шуя в сопровождении британского конвоя Макнатена вступил в Кандагар. Эмир Дост Мохаммед скрылся со своими людьми, не дожидаясь прихода тяжело вооруженной «Армии Индусов», а население Кандагара горячо приветствовало стареющего шаха Шую, что заставило Макнатена ошибочно предположить, будто все население Афганистана с радостью встретит марионеточного эмира и смещение Дост Мохаммеда. Это его убеждение не поколебал даже тот факт, что «Приветственная демонстрация», организованная двумя неделями позже, полностью провалилась, ввиду абсолютного отсутствия на ней возмущенного афганского населения.

В последнюю неделю апреля Маркосу снова предстояло уехать на юг. Отец Анн-Мари после ухода со службы в Ост-Индской Компании приобрел земли на побережье Малабара и начал новую жизнь плантатора. Его поместье приносило большой доход, и он умер состоятельным человеком. Анн-Мари была его единственной наследницей, и после ее смерти вся собственность переходила ее детям, Маркосу и Хуаните. Старый управляющий их дедушки, заботившийся о поместье многие годы, умер прошлой осенью, и именно этот факт заставил Маркоса поехать туда в начале прохладного сезона. Он назначил нового управляющего и вернулся довольный — поместье осталось под надежным присмотром. Однако сейчас он получил известие о том, что новый управляющий умер от укуса змеи, а также о недовольстве, зревшем среди кули, нанятых для работы в поместье.

Обсуждая эту проблему, Маркос и Вали Дад решили, что целесообразнее всего будет продать поместье Малабар и вложить деньги в Оуд, поскольку эта собственность располагалась слишком далеко, и ею трудно было управлять через вторые руки и на большом расстоянии (что подтверждали последние новости). Пообещав вернуться в конце мая, они выехали на юг в конце апреля.

— Я не задержусь, дорогая, — успокаивал Сабрину Маркос. — Я вернусь до конца мая, обещаю.

Но Сабрину это не успокоило:

— Почему ты должен ехать? Почему Вали Дад не может поехать один? Маркос, ты не можешь оставить меня одну сейчас! Я этого не перенесу. Я боюсь.

— Что случилось? Чего ты боишься, сердце мое?

— Я не знаю. Я знаю только, что не могу тебя отпустить. Пусть Вали Дад едет один.

— Мы должны ехать, моя дорогая, — сказал Маркос, нежно обнимая ее. — Если в одиночку и поедет кто-то, то это должен быть я. Вали Дад едет только помочь мне. Если он поедет один, у него будут неприятности с местными властями, ведь он родом не с юга, а из Оуда. Когда мы избавимся от этих поместий, у нас не останется никаких дел на юге. Разве это тебя не радует? Я никогда больше не уеду от тебя дольше, чем на день.

— Ты больше думаешь о деньгах, чем обо мне, — заплакала Сабрина.

— Это не так, дорогая. Но эта недвижимость действительно дорого стоит, и половина ее принадлежит Хуаните. Если мы промедлим, плохое управление и другие возникшие проблемы могут снизить стоимость поместья. Неужели ты допустишь лишить Хуаниту значительной части наследства, оставленной ее матерью, только потому, что я предпочел остаться со своей женой и отказался от трудной и утомительной поездки для решения деловых вопросов? Я не верю в это!

На время своего отсутствия Маркос намеревался отослать Сабрину к тете, собирающейся отправиться в горы, чтобы она находилась под присмотром. Но, к сожалению, сэр Эбенезер написал из Симлы, что леди Эмили перенесла сильный приступ малярии, и хотя она уже пошла на поправку, состояние ее здоровья все еще внушает опасение. Прочитав письмо, Маркос понял, что сейчас бессмысленно посылать жену под присмотр больной женщины. Леди Эмили была бы не в состоянии приглядывать за ней. Сабрина также не смогла бы ухаживать за больной женщиной.