Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер - Страница 21

Когда мы двумя часами позже подошли к сцене, нас и впрямь уже поджидали две дамы в сетчатых чулках. Их раздобыл для меня приятель, тот самый фотограф Фридерик Габович. Этим девчонкам, что выглядели, как шлюхи с Гербертшрассе, я сказал: «Запомните, если эта Нора полезет на сцену, вы тоже выходите. Я подам знак». А Томас объявил: «Если ты это сделаешь, я уйду со сцены».

Концерт начался в клубах сухого тумана. Первой песней была «Diamonds Never Made A Lady», и, конечно же, Норочка вышла вместе со всеми. Я жестикулировал, подавал знаки в направлении выхода: «Девчонки, давайте, на сцену!», но ничего не произошло. Отгадка проста: один из приятелей Томаса крепко держал обеих жриц любви за волосы, чтобы они не могли добраться до меня. В конце концов, они вырвались и, спотыкаясь, выбежали на сцену. В ту секунду, как Томас увидел это, он отшвырнул микрофон на пол и убежал. Три тысячи глоток засвистели разом.

Пивные бутылки и помидоры

Ситуация обострялась всё сильней. Мы прибыли в Киль, где нас поджидали 5 000 скверно настроенных фанатов, готовых забросать Нору яйцами и помидорами. Но то, что вначале было приготовлено для Норы, выплеснулось и на Modern Talking. В течение трёх лет нам удалось мутировать до шутов поп–музыки. Мы были чем–то, что никто больше не воспринимал всерьёз.

Настала трагическая кульминация. Мы пели в дортмундском Вестфалленгалле перед двадцатью тысячами фанатов, которые вместо восторга и плюшевых медвежат беспощадно освистали нас. Со свистом летели пивные бутылки, то там, то тут кто–нибудь показывал поднятый вверх средний палец. Ни один человек, кроме разве что футболистов, играющих на чужом поле, не может себе представить, как это, когда целый зал народа в бешенстве топает ногами и орёт: «Проваливайте, дряхлые сплетницы!»

У меня тряслись колени, я впал в панику. Люди были настроены так, что если им удалось бы схватить нас, Томаса с его цепочкой «Нора» и меня и меня с парусиновым спортивным костюмом разорвали бы в клочья. Мне больше всего хотелось убежать, но это было невозможно, ведь выступление транслировалось в прямом эфире, все камеры были 6 направлены на нас. Пятнадцать мучительных минут — улыбаться! — улыбаться! — играть! Наконец мы ушли со сцены под злобные выкрики и свист.

За кулисами не было никого из тех, кто в последние годы так нас расхваливал и сдувал с наших задниц пылинки. Ни Ганса Блуме, ни Энди. Правда, мы всё ещё и были суперзвёздами, которые выпустили пять мировых хитов и продали 60 000 000 пластинок с товарооборотом в миллиард. И вместе с тем мы не стоили ломаного гроша. Это положение было ужасно, оно причиняло невероятную боль.

«Geronimo's Cadillac» стал четвёртым синглом Modern Talking и вместе с тем первым, который не достиг первого места в чартах. Я чувствовал, что наша полоса везения, наконец, закончилась. Время распрощаться. Но фирма звукозаписи придерживалась другого мнения. «Запишите ещё один альбом! Вы оба чокнутые, раз позволяете себе сойти с дистанции!» — бушевал Блуме, который, понятное дело, заботился лишь о том, чтобы продолжать доить золотую корову Modern Talking, пока у неё в вымени есть хоть капля молока. Хотя мы с Томасом за несколько месяцев не перемолвились ни единым словом. Хотя я каждое утро харкал кровью. Я был истощён физически, не мог спать по ночам, и жрал желудочные пилюли как другие едят «Tic — Tac». Боли не утихали. Мне казалось, они вот–вот разорвут меня. Я думал: если ты протянешь так ещё месяц, то чокнешься.

Как–то ночью я решился поднять трубку и позвонить в газету «Бильд». Признаюсь, это было в какой–то мере глупое и трусливое решение, но я хотел положить поскорее конец мучениям. Я сам себя хотел поскорее поставить перед фактом. Я боялся съездить в BMG, боялся, что мне скажут: «Вот, Дитер, чек, получи миллион и поработай ещё три года». Тогда я, быть может, смягчился бы и дал себя уговорить, как давал уговорить нас с Томасом эти три года. Этот путь я сам себе хотел отрезать. Я не хотел, чтобы всё было по–прежнему. Я хотел, чтобы на утро вся Германия знала, что с Modern Talking покончено.

Эй, ты — заявил я шефу «Бильда» Гансу — Герману Тидье — так и запиши, я выхожу».

Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Этим внезапным аутом я хотел избавить Modern Talking от падения на общий уровень. Мы ушли, увешав свои стены золотыми пластинками, мы стали легендой.

Аут.

11.11.1987. На следующее утро, это была наша с Эрикой четвёртая годовщина, в газете появилась статья: «Дитер Болен (Modern Talking): я посрамлён».

Но стыд остался в прошлом. В будущем предстоял ноооовый проект! Я созвонился со своей фирмой в полной уверенности, что я — великий Дитер из Modern Talking. Я верил, что мне будут петь осанну, целовать руки, открывать передо мной двери, выкатят красную дорожку. Но вместо этого — суровый удар. Все жаждали поймать на крючок Томаса и записать с ним пластинку. Он был лицом Modern Talking и мог выбрать, какой контракт подписать. А я, истинный творец, был никому не нужен. Я был в шоке. Томас подписал контракт на два миллиона с East — West-Record, а мне позвонили из BMG, которой я три года подряд поставлял хит за хитом и повелели: «Создавай сколько влезет, но только больше не пой!» Как будто мне подставили подножку. Казалось, кто–то повернул время вспять, и я снова оказался в своём детстве, в школьном спортзале, где капитаны футбольных команд выбирали себе игроков, и я всегда оказывался лишним. Хотя музыкантам платят не за чувствительность, а за песни, нелояльность этой среды снова и снова поражает. Один евро завтра важнее, чем миллиарды вчера. И нет человека, а есть только акции.

5 ГЛАВА

C. C.Catch или эпилептический пудель

Разумеется, я хотел доказать Томасу, себе и всему миру, что способен писать хиты не только для Modern Talking, но и для других музыкантов. Ибо меня постоянно мучили сомнения, чем объяснить наш невероятный успех. Было ли всё дело в Modern Talking? Или в моих песнях?

Потому что дела обстоят примерно так: если бы Робби Вильямс напел «Alle meine Entchen» на испорченный плеер, а потом записал с этого пластинку, она была бы хитом номер один в силу его популярности и неповторимости. А если безымянный певец споёт то же самое, все в голос заявят: «Что это значит? Вовсе не круто».

Это, конечно же, было для меня — посмотреть, что получится, если я дам спеть кому–то неизвестному одну из песен Modern Talking. Для этой цели лучше всего подошла никому доселе неизвестная Каролина Мюллер из Рединггаузена, у которой кроме профессии швеи и весьма посредственного голоса была просто жуткая фамилия.

Наша первая встреча состоялась в 1985 году, в Дорфдиссе, неподалёку от Гамбурга, куда меня завлекли, пообещав показать безвестного талантливого певца. Едва я переступил порог, меня поприветствовал человек с уже наметившимся брюшком, похожий на торговца рыбой с гамбургского рыбного рынка. Вместо безвестного таланта он намеревался представить мне свою дочь, но я тогда об этом не знал.

«Здорово! Мюллер!» — представился он. Это должно было бы насторожить меня. Следующие два часа он занимался тем, что пытался уболтать и при этом основательно напоить. Но я уже давно вошёл бы в общество анонимных алкоголиков, если бы опустошал все стаканы, что подносились мне во время деловых встреч. В лучшем случае я могу пригубить, да и то лишь потому, что не люблю ничего кроме шампанского.

Так что мне пришлось в полном сознании перенести то, что случилось потом. Вошло стадо девчонок в четыре головы и начало плясать. Песни были ужасны, голоса звучали асинхронно. Точь–в–точь как четыре эпилептических пуделя, которым парикмахер неосторожно порезал голову. Другие гости, видимо, бывшие такого же мнения, закричали: «Раздевайтесь! Раздевайтесь! Да раздевайтесь же, шлюхи!» Прикольно, что в одном из интервью господин Мюллер потом сказал: «У Каро было три предпосылки для удачной карьеры: она может петь, может ритмично двигаться, наконец, она хорошо выглядит.» Н-да, спокойной ночи! С точки зрения торговца угрями это, может, и верно, но для поп–сцены такое просто смешно.