В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) - Уткин Анатолий Иванович - Страница 110

Соль русской позиции заключалась в том, чтобы представить дело так, что ситуация в Маньчжурии меняется для России к лучшему. Россия отнюдь не побеждена, да и принципиально не может быть побеждена. Если японцы будут настаивать на контрибуциях, то у России не будет альтернативы продолжению войны. Важно было показать, что Япония сражается за материальные выгоды и территориальные приращения. Если убедить наблюдающий мир в сугубой корысти островной нации, то нейтралы изменят свои позиции в антияпонском духе. Бравые маленькие японцы в глазах наблюдателей станут жадными и своекорыстными бойцами за деньги и территории.

Витте внимательно слушал ответ Рузвельта. Он видел, что президент, как и большинство американцев, склоняется в японскую сторону, и не мог не понять, что Рузвельт ожидает доминирования на предстоящих переговорах представителя побеждающей стороны — Комуры. Что касается контрибуций, то русской делегации, как представлялось президенту, придется изменить свою точку зрения. Рузвельт попытается умерить требования японской стороны, но, видимо, не все возможно. Сам ход событий ставит вопрос так: война или деньги.

В конечном счете русские участники переговоров возвратились в Нью — Йорк в еще более пессимистическом настроении. Витте шлет каблограмму министру иностранных дел Ламздорфу: «Ясно, что президент питает очень слабые надежды в отношении мирного договора».

Портсмут

Рузвельт знал, что обе стороны истощены финансово и испытывают внутренние трудности. Внутри России и внутри Японии отчетливо проявили себя партии войны и партии мира. Для обеих делегаций провалить переговоры означало попасть в жернова внутренней политики, стать жертвой своих политических противников как внутри России, так и внутри Японии.

В конфиденциальной переписке Рузвельт и не пытался скрыть, что симпатии Соединенных Штатов на японской стороне. Германскому послу он пишет: «Витте, и, прежде всего царь, должны отчетливо уяснить себе, что эта война проиграна; мир должен быть подписан лишь с ясным осознанием того, что японцы — победители». Николай Второй ошибался в надеждах, когда просил кайзера воздействовать на Рузвельта с целью изучить предварительные японские предложения и постараться уговорить императорское японское правительство снять крайние требования. Америка уже восприняла как факт смещение баланса сил на Тихом океане и ожидала лишь договорного оформления этого смещения.

В Нью — Йорк за двумя делегациями были посланы два абсолютно одинаковых крейсера. Американские военные корабли должны были доставить обе делегации на президентскую яхту Рузвельта «Мэйфлауэр», стоящую на рейде маленького городка в Нью — Хемпшире — Ойстер — Бея. Здесь в ожидании прибытия дипломатов с раннего утра ощущалось поразительная активность. Яхты, катера и мелкие суда прибывали в акваторию небольшой бухты неподалеку от «Мэйфлауэра», чтобы увидеть исторический момент. Погода стояла отменная, солнце не скупилось. При этом ощущалась высокая влажность, горизонт затянуло марево. Вскоре после полудня грохот салюта возвестил о прибытии на «Мэйфлауэр» президента Теодора Рузвельта. Он был одет торжественно в «форму» политических деятелей того времени — длинный сюртук с фалдами, серые полосатые брюки и высокая шелковая шляпа. Рузвельт легко по поручням взобрался на борт. Надраенная палуба яхты блестела как зеркало.

Салют палубной артиллерии звучал почти бесперебойно. Первой прибыла японская делегация, затем на борт поднялись русские. Солнце отражалось в немыслимых униформах и в золоте орденов. К удивлению тех, кто ожидал увидеть С. Ю. Витте мрачным и свирепым, тот просто сиял, буквально соревнуясь со светилом. Его любезность топила лед отчуждения, он безмерно улыбался окружающим и отдавал поклоны ближней и дальней публике, ставшей в конце концов аплодировать при упоминании одного его имени. По мере прибытия делегаций флаг их страны присоединялся к звезднополосатому знамени на мачте «Мэйфлауэра».

Президент Рузвельт ожидал глав делегаций не на безжалостном солнце палубы, а внизу, в тени большой зальной комнаты, в окружении американских адмиралов и своих адъютантов. Наверху прибывающих приветствовали жрецы протокола и вели к улыбающемуся (всегда) президенту. Рузвельт приветствовал их и просил садиться на заранее отведенные места. Нейтрализм должен был проявиться во всем. Поскольку Комура и Такахира прибыли в Соединенные Штаты первыми (и первыми же посетили Сагамор — Хилл), их провели вниз первыми. Рузвельт приветствовал дипломатов страны Восходящего солнца, он усадил их в приемной, а сам приступил к встрече российской делегации, ведомой Витте и Розеном. Представляющий гостей помощник государственного секретаря Герберт Пирс конечно же не преодолел сложностей произношения русских фамилий, на что не было выказано обиды. Знаменитое рузвельтовское «польщен» — «ди–лайтед» звучало как всегда энергично. Особенно выделил Рузвельт Федора Федоровича Мартенса, знатока международного права, книги которого он читал. Представив присутствующих американцев, Рузвельт предложил российской делегации познакомиться с официальными представителями Японской империи.

Дверь салона отворилась, и медленно вошли одетые в черное пятнадцать японцев. Представители величайшей империи мира воочию встретили своих обидчиков. Очевидна была сложная гамма чувств. Всех поразила удивительная при этой встрече бесстрастность представителей обеих делегаций, почти полное отсутствие того или иного выражения на лицах дипломатов. Рузвельт выступил вперед: «Барон Комура, я имею честь представить вас господину Витте и барону Розену». Пожав друг другу руки, две делегации отдалились друг от друга. Наступила неловкая тишина. Единственным человеком, не испытывающим наступившей неловкости был президент Соединенных Штатов. Жестами и собственным движением он подвигал обе делегации к салону, где был накрыт фуршет. Рузвельт развернулся в сторону русских: «Мистер Витте, не откажитесь ли вы от ланча с бароном Комурой?» Рузвельт, Комура и Витте вместе переступили порог обеденного салона.

Рузвельт специально убрал стулья, это позволяло избежать проблемы определения старшинства в делегациях и фигурального значения чиновничьего ранжира. Стояли все, ланч (включая вино) был холодным. С Комурой президент говорил по–английски, с Витте — по–французски. Рузвельт делал ошибки в французском, но он говорил быстро, и его французский был понятен, а на идеальную грамматику он и не посягал. (Здесь следует также заметить, что обычно обслуживающим персоналом «Мэйфлауэра» являлись обходительные американские японцы, но в особой значимости данной ситуации их поменяли на китайский персонал).

В бокалы налили шампанское, и Теодор Рузвельт вышел вперед, зная, что его слова разнесутся по всему миру. «Джентльмены, я предлагаю тост, который не может быть продолжен, и который я предлагаю выпить стоя и в тишине». Президент посмотрел в лицо Витте. «Я пью за благополучие и процветание суверенов и за народы двух великих наций, чьи представители встретились сегодня на этом корабле. Я питаю искреннюю надежду — и молю об этом в интересах не только этих дух держав, но и всего цивилизованного человечества, чтобы справедливый и прочный мир был незамедлительно заключен между ними». Как пишет исключительно по милости Рузвельта присутствовавший представитель издательского синдиката «Сан», он в этот момент ощутил, что все присутствующие вокруг — прежде всего люди. «Впервые в жизни мне пришло в голову, что в войнах не только нет нужды, но что они смехотворны; что все они продукт человеческого недомыслия… За исключением, может быть, нескольких диких или полудиких племен, все мы знаем, что войны никому не приносят пользы, что их единственный результат, словами Гуго Гроция, в том, что «на войне отцы хоронят своих сыновей, в то время как в мирное время сыновья хоронят своих отцов» — что более естественно».

После ланча состоялось торжественное фотографирование. Потускневший от времени снимок дает весьма наглядное представление о складывающейся психологической ситуации. Огромный Витте доминирует на снимке, оттесняя на второй план невысоких японских представителей. Почти все присутствующие отметили, что Рузвельт самым теплым образом разговаривал именно с Витте. В ходе приема Рузвельт пришел к безусловному выводу, что именно от Витте будет зависеть согласие на контрибуции — одно из ключевых условий успеха конференции. На снимке видны муки на лице у Такахиры, знак невольно попираемой гордости.