Акедия - Бунге Габриэль - Страница 6

Таким образом, все усилия христианина, в особенности аскета-подвижника, устремлены на то, чтобы уничтожить этих союзников, отвергнуть притязания зла, в «праве на град», очистить сердце и хранить его в чистоте: «Не давайте места диаволу!»[58] Необыкновенно живое учение отцов-пустынников о бесах, в сущности, есть не что иное, как подлинное выражение их богатого и многообразного внутреннего опыта.

Нет ничего удивительного в том, что Евагрий, прибегая к неиссякаемому кладезю духовного опыта, закладывает самые основы психологии личности как особой области знания, – свойственные ему тонкость восприятия и острота ума не могут не вызывать восхищения. Его демонология по сути своей глубоко оптимистична и не имеет ничего общего с суеверным средневековым страхом перед нечистой силой (весьма далёким, впрочем, от самой сущности христианства):

Об этом змее прямо бегущем»[59], что вас осаждает, вы не должны даже и думать; не принимайте его всерьёз и не бойтесь его. Ибо это беглый раб, который скверно жил и теперь скрывается от господина своего. Не уступайте ему до самой смерти! Господь наш дал вам власть «наступать на змей и скорпионов»[60], а вы боитесь демонов только оттого, что они свистят? Змей только и может, что пугать[61].

Истории монахов изобилуют красочными эпизодами, в которых отцы-пустынники не поддаются бесовским козням или просто смеются над ними. Такова история, которую передаёт нам Евагрий:

Ещё на одного святого, безмолвствовавшего в пустыне и усердно молившегося, бесы в течение двух недель наступали таким образом: они играли им, как мячиком, бросая в воздух и ловя на подставленную тростниковую циновку. Однако так и не смогли низвести ум его долу от пламенной молитвы[62]. При появлении бесов единственно приличествует холодное презрение[63].

Персонализация зла у Евагрия порой доходит до гротеска, в определённой степени это было данью умонастроениям его эпохи (быть может, и несколько наивным), но гораздо в большей степени эта персонализация была подлинным отражением сознания достоинства человека и личной ответственности всякого христианина. Эта духовная брань ведётся ради спасения целостности человеческой личности перед лицом опасности её распада под воздействием порока. Борьба не прекращается ни на минуту и разворачивается в самых различных сферах человеческого бытия: в «миру» (где её невозможно назвать по имени), через предметы (когда человек чаще всего её не воспринимает как таковую), в совместной жизни (на уровне человеческих взаимоотношений). В жизни анахоретов – из-за отсутствия внешних предметов и постоянного окружения – эта затяжная война принимает форму непрекращающихся сражений с «помыслами», которые являются отражением перипетий нашей сложной внутренней жизни. В определённом отношении судьба человека – в его собственных руках; никто, кроме нас самих, не отвечает за наши страсти. За целостность и спасение личности в конечном счёте нам приходится сражаться с самими собой, с собственным осквернённым сердцем, из которого нередко, без видимых на то причин, исходят нечистые помыслы. Только духовное бодрствование и трезвение могут оградить нас от сил зла, которые пытаются нами завладеть.

Всё сказанное подводит нас к основному вопросу: является ли христианское житие по самой своей сути, целям, проблемам и практике единым, или нет? По мысли Евагрия, ответ может быть только утвердительным: существует одно и только одно христианское призвание. Нет отдельной духовности для мирян и отдельной – для монахов, поскольку и те и другие в крещении восприняли благодать единого Святого Духа.

Таким образом, у мирян и монахов общий враг, в каком бы обличии он ни выступал. И только конкретные обстоятельства жизни древних анахоретов, «искушённых в брани с силами злобы поднебесной», сообщают столь необычный и порой преувеличенный характер историям об отцах-пустынниках, которые у современного человека вызывают ответное чувство: «это Меня не касается». Точно так же обстоит дело и с их евангельским «буквализмом», который, одновременно, и очаровывает нас, и оставляет в глубокой растерянности:

Один из братии имел только Евангелие, но и его он продал, отдав деньги на пропитание алчущим. При этом он произнёс достопамятное изречение: «Я продал ту книгу, которая говорит мне: Продай имение твоё и раздай нищим»[64].

Если это действительно так, то победу над силами зла можно одержать, следуя единственным путём, даже если, на первый взгляд, миряне и монахи прибегают для этого к разным средствам. Не будем обманывать себя. Все виды аскезы, которые нередко считаются «сугубо монашескими»: нестяжание, пост, бдения, молчание и многие другие, встречаются уже в Новом Завете, и они касаются всех христиан. Это относится и к пустынножительству, ибо, в сущности, оно является лишь символическим выражением того самого бегства от «мира» и злобы его, к которому призван всякий христианин. Не для того, чтобы оказаться под покровительством «Князя мира сего», а наоборот, поскольку именно в пустыне Христос раз и навсегда победил Лукавого, всякий христианин призван по своему свободному выбору принять участие в этой победе.

Неудивительно, что древние монахи воспринимали себя непосредственными преемниками первохристиан и Церкви мучеников, при этом они хотели прежде всего быть просто христианами. Быть христианами почти в «фундаменталистском» и высочайшем значении этого слова. Они воспринимали себя не на окраинах, а в самом средоточии Церкви; их жизнь, как и жизнь первохристианской общины Иерусалима, послужит затем примером для всей Церкви. Разумеется, их образ жизни, их «буквализм» являли собой образчик христианского радикализма, но то же самое можно сказать и в отношении иерусалимской общины. Как нередко случается, именно в «предельных ситуациях» с необычайной ясностью проступают все сущностные черты христианства, поэтому образ жизни первохристиан и отшельников послужит затем образцом для подражания.

В этом мире монах или мирянин, киновит или анахорет, христианин, решивший неотступно следовать за своим Господом, переживает на собственном опыте то, что пережил сам Христос. Если отвлечься от их «местного колорита» и особых обстоятельств жизни, аскетическое делание отшельников, столь странное на первый взгляд, передаёт самую суть некоего общечеловеческого опыта, и каждый может отождествить его со своим собственным. Если это действительно так (а христианский Восток, поместивший монашество в самый центр духовной жизни, никогда не сомневался в этом), опыты отцов-пустынников сохраняют свою значимость и поныне.

В наши дни те самые бесы, которых изгонял Христос, вернулись многочисленными как никогда, под другими именами и в ином обличий (многих из них уже и невозможно узнать), поэтому весьма полезно было бы заново назвать их истинными именами.

Для этого лучше всего расчистить старые «колодцы», которые некогда наши отцы в поте лица вырыли в пустыне. «Филистимляне» завалили их камнями и засыпали землёй[65], и вот сегодня многим людям приходится проделать далёкий путь, чтобы утолить жажду в мутных водах Тихона[66]. Как только эти колодцы будут расчищены, в песках пустыни вновь заструятся чистые воды. И тогда мы увидим, что и сегодня всякий жаждущий может пить из них, ибо «Бог не взирает на лица»[67].