Акедия - Бунге Габриэль - Страница 11

Следует также указать на фактор протяжённости во времени. Если другие помыслы приходят и иногда достаточно быстро отступают, как например, блуд или кощунство[158], то уныние задерживается подолгу, поскольку по своей «сложной» природе связано со всеми остальными страстями. Отсюда возникает особое состояние душевной депрессии, которое может принять хроническую форму, более или менее открытую, особенно в тех случаях, когда мы не хотим в нём признаться и прибегнуть к надлежащим лекарственным средствам.

Итак, для жизни души уныние представляет собой своего рода тупик. Отвращение ко всему, что есть, в сочетании со смутным желанием того, чего нет, парализует природные способности души, вплоть до того, что уже никакой другой помысел не может войти в ум.

На этот сложный характер уныния указывает фрагмент, который мы прокомментировали выше. В нём же упоминается другой важный симптом – атония души. Эта слабость, столь характерная для уныния, является следствием расстройства вожделеющей и гневной способностей души, которая уже не отвечает своему природному предназначению. Вероятно, именно это имеет в виду Евагрий, когда пишет следующее:

"Уныние есть изнеможение души, а душа в изнеможении не имеет того, что ей естественно, и не выдерживает мужественно искушений[159]".

Понятие о трёх способностях души, которые действуют сообразно «природе» (то есть отвечают изначальному характеру творения), Евагрий через своего учителя Григория Богослова заимствует из платонической философии и определяет их следующим образом:

Разумная душа действует в соответствии с природой; вожделеющая часть души устремляется к добродетели, а яростная сражается за эту добродетель в то время, как разумная обращается к созерцанию сущих[160].

Три способности души здесь тесно связаны между собой, поскольку устремлены к единой цели – блаженству, которое состоит в познании сотворённого мира, а через него – и самого Бога. От природы гневливая часть души действительно должна бороться за наслаждения, к которым стремится вожделеющая сторона души. Она отвечает замыслу Творца, когда устремляется к духовным наслаждениям от познания и к тому блаженству, которое проистекает из последнего. Однако эта природная предрасположенность души может потерять свою силу и отклониться к мирским и обманчивым вожделениям, вследствие чего ум бывает омрачён и оторван от познания, которому был предназначен[161]. Тогда он погрязает в грехе неведения[162], от которого его может исцелить лишь познание[163], приобретённое через духовную любовь[164].

Полное исцеление трёх способностей души и восстановление их природного функционирования, которое отвечало бы изначальному замыслу Творца, Евагрий и называет «бесстрастием» (апатия). Он так описывает это состояние совершенной гармонии и «душевного здравия»:

Тому, кто непрестанно держит свой ум у Господа, чья гневливая часть благодаря непрестанной памяти о Боге преисполняется смирения и чья вожделеющая часть склоняется к Господу, не страшны внешние враги[165].

Вожделеющая и гневливая части души и ум в едином порыве обращены к Богу и в этом достигают совершенного единства. Когда каждая способность души действует согласно своему назначению, человек не становится жертвой вражьих козней.

Вслед за своим учителем Григорием Богословом Евагрий так описывает качества души, исцелённой до самых глубин:

Находясь в разумной части души, добродетель называется благоразумием, разумением и мудростью; в желательной части – воздержанием и терпением; в яростной части – мужеством и любовью[166].

В этом месте мы вынуждены следовать тексту академического издания А. Гийомон, хотя такое прочтение вступает в противоречие не только с возможным источником 89‑й главы трактата, но и с самим учением Евагрия, который неоднократно указывает, что любовь связана не с вожделеющим, а с яростным началом души[167]. В пользу этого свидетельствует и отдельная группа сохранившихся рукописей этого фрагмента.

Ср. перевод А. Сидорова: «Находясь в разумной части души, добродетель называется благоразумием, разумением и мудростью; в желательной части – целомудрием, любовью и воздержанием; в яростной части – мужеством и терпением; во всей же душе – праведностью». (Прим. пер.)

Далее мы увидим, какую роль каждая из этих добродетелей играет в войне с унынием.

Обобщим сказанное. Совершенно понятно, в чём именно проявляется «составная» природа уныния как выражения глубокого распада человеческой личности вследствие греха. В этом отношении описания Евагрия совершенно справедливы:

Тогда как другие бесы, подобные восходящему или заходящему солнцу, касаются лишь какой-либо одной части души; бес же полуденный обычно охватывает всю душу и удушает ум[168].

Это «удушие» ума – престола «образа Божия» в человеке, способности Его отражать, то есть средоточие личностного начала в человеке, – результат психологического действия уныния. Оно будто колпаком накрывает все жизненные способности души и у человека «перехватывает» дыхание, необходимое для самого физического существования, недаром в подобных ситуациях обычно говорят: «я задыхаюсь», «я на последнем издыхании».

Согласно этому описанию, уныние, несомненно, представляет собой подлинную страсть: оно причиняет «страдания», в которых человек одновременно оказывается «потерпевшим», но в то же время и несёт определённую долю ответственности за этот порок в прямом значении слова. Никто, быть может, и не спорит, что это имеет мало общего с меланхолией Кьеркегора (хотя само это понятие Евагрию было неизвестно, он точно описывает соответствующие ему состояния души).

Меланхолию можно скорее рассматривать как природную предрасположенность, достаточно часто наследуемую, подлинный «удел», то, что досталось от родителей, и, следовательно, нечто, что нам «предопределено», за что мы лично не несём ответственности[169]. Из этого вытекает ещё один вопрос, на котором следует подробно остановиться, – об антропологии Евагрия.

Хотя он не был знаком с современными теориями аналитической психологии, и его подход к «страстям души» был совершенно иным, Евагрий понимал, что страсти – это своего рода данность, которую человек должен побороть в себе.

От нас не зависит то, чтобы все эти помыслы досаждали или, наоборот, не тревожили нас…[170]

Все страсти происходят из расстройства двух иррациональных способностей души, гневливой и вожделеющей, которые «вздымаются», подобно мутным волнам, и «помрачают» ум – средоточие человеческой личности[171]. Эти «помыслы» нападают на человека как «искушения», и Евагрий рассматривает их как бесовское наваждение. Эти козни не принесли бы никаких результатов, если бы никак не соответствовали нашему внутреннему «мизантропическому наслаждению, которое рождается при участии свободной воли и склоняет ум к дурному отношению к Божьей твари»[172]. То есть сотворённый мир сам по себе добр, поскольку благ Призвавший его к бытию; дурное употребление способностей души делает их «злыми»[173], и добровольное согласие человека превращает простые помыслы в грехи[174].