Как Сюй Саньгуань кровь продавал - Хуа Юй - Страница 11

– Десять лет собирала, а они за два часа утащили! Даже два куска шелка, что ты дал мне в приданое, и те не оставили. Я их берегла, ничего из них не шила…

У отца от жалости тоже глаза покраснели. Но пока они плакали, Фан-кузнец со товарищи привезли вещи обратно и ушли. Вернувшись, Сюй Юйлань обнаружила, что все плоды десятилетнего труда на месте – и сундуки, и стол, и табуретки… Постояла она, поизумлялась и лишь тогда заметила, что у стола сидит Сюй Саньгуань, который вместе с ней наживал добро десять лет.

Глава XIII

Сюй Юйлань спросила Сюй Саньгуаня:

– У кого ты занял?

Вытянула руку и стала трясти пальцем перед самым носом Сюй Саньгуаня. Нос у Сюй Саньгуаня зачесался, он отодвинул ее руку, но жена вытянула другую и сказала:

– Фану-кузнецу ты долг вернул, а у других занял. Ломаешь одну стенку, чтобы починить другую – а в первой-то дыра! Говори, у кого занял?

Сюй Саньгуань засучил рукав, показал Сюй Юйлань след от иглы:

– Видишь? Видишь тут место красное? Будто клоп укусил? Это меня в больнице самой толстой иглой кололи.

Сюй Саньгуань опустил рукав и закричал:

– Я кровь сдал! За Хэ Сяоюна! Купил себе рога!

Услышав это, Сюй Юйлань запричитала:

– Как же ты кровь сдал, а мне ни слова! Конец нашей семье – у нас мужик кровь сдает! Люди узнают – что они скажут? Скажут, совсем Сюй Саньгуаню жить не на что, вот он и пошел кровь сдавать.

Сюй Саньгуань сказал:

– Не ори! Орать не будешь – люди не узнают.

Но жена продолжала голосить:

– Я еще когда девчонкой была, мне отец говорил: кровь – она от предков. Можешь хворостом торговать, дом, поле продать… только не кровь. Даже когда тело свое продают, кровь продавать нельзя. Вместе с телом продаешь себя, а вместе с кровью – своих предков. Сюй Саньгуань, ты предков продал!

Сюй Саньгуань сказал:

– Не ори! Что ты мне тут мелешь?

Сюй Юйлань залилась слезами:

– Я и подумать не могла, что ты кровь продашь. Что хочешь продавай, но кровь-то, кровь! Дом, кровать – все продай, но кровь не трожь!

Сюй Саньгуань сказал:

– Не ори! Говоришь, зачем я кровь продал? Чтобы рога купить!

Сюй Юйлань зарыдала:

– Слышу, слышу, как ты меня оскорбляешь. Ведь ты меня ненавидишь, потому и оскорбляешь.

Тут Сюй Юйлань, продолжая рыдать, направилась к двери, и Сюй Саньгуань зашипел ей в спину:

– А ну вернись, дрянь! Опять на пороге усядешься на всю улицу вопить!

Но Сюй Юйлань на порог не села: перешагнула его, повернулась и пошла. Сначала по переулку, потом по большой улице до самого конца, потом по другой, потом опять в переулок и к дверям Хэ Сяоюна.

Встала у раскрытых дверей, одернулась, расчесала пальцами волосы, прочистила горло и обратилась к присутствующим:

– Все вы Хэ Сяоюновы соседи, все знаете, какой он мерзавец, как он от сына родного отказывается, знаете, что я в прошлой жизни нагрешила, вот в этой жизни Хэ Сяоюн меня и поимел. Но нынче я не о том пришла сказать. А пришла я вам сказать вот что: только сегодня я поняла, что жгла в той жизни благовония, вот и вышла за Сюй Саньгуаня. Знали бы вы, какой мой Сюй Саньгуань хороший – такой хороший, что говори три дня и три ночи – не расскажешь. Я про другое не буду, только скажу, как он кровь сдал – он для меня, для Первого моего, для семьи нашей – пошел в больницу кровь сдавать. Вы подумайте: ведь если кровь сдать, то и помереть можно, ну, не помрешь – так голова закружится, все поплывет, сил не станет, а моему Сюй Саньгуаню для меня, для Первого моего, для семьи нашей и жизни не жалко!

На порог вышла тощая жена Хэ Сяоюна и сказала с усмешкой:

– Раз твой Сюй Саньгуань такое золото, что ж ты на моего Хэ Сяоюна рот разеваешь?

Увидев, что жена Хэ Сяоюна усмехается, Сюй Юйлань тоже усмехнулась и сказала:

– Одна баба много в прошлой жизни грешила, вот и получила: сына родить не может, одни девчонки. Вырастут, и поминай как звали, продолжат чужой род, а для своих предков и свечку некому поставить.

Жена Хэ Сяоюна выскочила за порог и хлопнула себя по ляжкам:

– Вот бестыжая баба: от чужого мужа сына прижила, а еще и гордится.

Сюй Юйлань ответила:

– Эта баба трех сыновей подряд родила, как ей не гордиться?

Жена Хэ Сяоюна поинтересовалась:

– Три сына – от разных мужиков, а всё гордишься?

– А кто сказал, что две дочки от одного?

– Только у таких, как ты, шлюха, может быть несколько мужиков!

– А ты не шлюха, что ли? Ты посмотри, что у тебя между ног. Да у тебя там целый магазин – заходи, народ честной.

– Ну, если у меня – магазин, то у тебя – уличный сортир!

Пришел человек к Сюй Саньгуаню и сказал:

– Сюй Саньгуань, ты иди скорей, твоя баба с Хэ Сяоюновой вконец взбесились. Уводи свою побыстрее, не то и вовсе сраму не оберешься.

Пришел другой и объявил:

– Сюй Саньгуань, твоя баба с Хэ Сяоюновой сцепились, волосы друг у дружки дерут, плюются, кусаются.

Пришел наконец Фан-кузнец:

– Сюй Саньгуань, я только от ворот Хэ Сяоюна, там столько народу собралось – человек тридцать точно будет, потешаются над твоей Сюй Юйлань. А они с Хэ Сяоюновой женой и дерутся, и ругаются, такое там несут – и слушать-то стыдно, люди ржут. А я еще слышал – шепчутся, говорят, ты кровь продал, рога купил…

Сюй Саньгуань ответил:

– Пусть ее…

Сел Сюй Саньгуань за стол на табуретку и сказал Фану-кузнецу, что у двери стоял:

– Нечего нам с ней терять: разбитая кринка не может разбиться, забитая свинка ножа не боится.

Глава XIV

И тут Сюй Саньгуань вспомнил про Линь Фэньфан, у которой коса была до пояса. Она вышла замуж за человека в очках и родила сына и дочку, после чего начала толстеть. Тогда же она остригла косу и стала носить коротую стрижку. И хотя шея у нее стала короткая, плечи толстые, пальцы мясистые, а талия вообще пропала, Сюй Саньгуань продолжал возить ей лучших куколок шелкопряда.

Теперь Линь Фэньфан часто ходила по улице с корзиной с покупками. В корзине лежали то соль, постное масло, уксус и соевый соус, то овощи, а иногда жирный кусок свинины или пара толстолобиков. С той же корзиной она ходила к реке стирать белье. В таком случае в другой руке она всегда несла скамеечку. Дело в том, что теперь ей трудно было сидеть на корточках – ноги дрожали. Поэтому она садилась у реки, скидывала туфли и носки, засучивала штанины, ставила ноги в воду и только после этого принималась за стирку.

Когда она, покачиваясь и посмеиваясь, медленно шла по улице, все знали, что это та самая Линь Фэньфан, которая не ест ни риса, ни мяса, а только пьет воду, но всё равно самая толстая в городе.

Сюй Юйлань часто видела ее по утрам на базаре – она неспешно ходила между лотками, торговалась с крестьянами, а потом опускалась на землю и выбирала зелень, капусту, сельдерей… Сюй Юйлань говорила детям:

– Знаете Линь Фэньфан с шелковой фабрики? Ей шитья надо на двоих.

Линь Фэньфан знала, что Сюй Юйлань – жена Сюй Саньгуаня, родила ему трех сыновей и совсем не растолстела, только живот чуть выпятился. Она слышала, как Сюй Юйлань покрикивает на торговцев – после этого они и цену ей давали хорошую. Сюй Юйлань никогда не толкалась, чтобы выбрать снедь, она просто забирала весь товар к себе в корзину, а потом садилась на корточки (одежда натягивалась, и было видно тонкую талию) и выкидывала оттуда то, что ей не нужно, да еще успевала зыркать по сторонам.

Как-то Линь Фэньфан сказала Сюй Саньгуаню:

– Я знаю твою жену – красавицу у жаровни, она работает на улице Футан. Родила тебе троих сыновей, а до сих пор выглядит как девочка, не то что я, толстуха. И ловкая, и на базаре никому спуску не дает.

Сюй Саньгуань ответил:

– Она ведьма. Чуть что не по ней – садится на порог и орет на всю улицу. И мне еще девять лет назад рога наставила…

Линь Фэньфан хихикнула. Сюй Саньгуань продолжил:

– Я теперь жалею, что не на тебе женился, ты бы меня не обманула. Ты во всем лучше, чем Сюй Юйлань, даже имя у тебя и звучит лучше, и пишется красивее. Разговариваешь мягко, спокойно, а Сюй Юйлань днем орет, ночью храпит. Ты домой приходишь, дверь закрываешь, и никто твоих домашних дел не знает. Мы с тобой столько лет работаем – так я о твоем муже ни слова дурного от тебя не слышал. А Сюй Юйлань если три дня не поорет на пороге – ей невмоготу, будто месяц на горшок не ходила. Но это всё чепуха. Главное, что она мне девять лет назад рога наставила, а я ничего бы и не узнал, если бы Первый не напоминал все больше этого ублюдка Хэ Сяоюна.