Его батальон - Быков Василь Владимирович - Страница 12

— Останется, товарищ десятый. А те, кто на санчасть оглядывается, мне не нужны.

— Как это не нужны? Вы понимаете, что вы говорите? С кем вы тогда будете выполнять боевую задачу? Вы просили пополнение. Я вам дал максимум. За счет других, можно сказать. А вы отказываетесь. Я просто не знаю, как это понимать?

Волошин печально вздохнул, ему опять становилось тоскливо и муторно от этого бессмысленного разговора.

— Товарищ десятый! Вот и отдайте их тем, кого вы обделили. Мне хватит.

— Хватит?

— Да, хватит.

Трубка примолкла, потом зарокотала опять, но уже в новом, более нетерпеливом тоне.

— Имейте в виду, Волошин, я вам завтра это припомню. Запросите помощи — шиш получите.

— Не сомневаюсь.

— Что?

— Говорю, не сомневаюсь. Только просить не буду.

— Не будете?

— Нет, не буду!

Трубка замолкла, и он уже хотел отдать ее Чернорученко, как там снова появился голос. Голос был бодрый, почти веселый, и комбат не сразу узнал его обладателя.

— Але, Волошин? Так как вы встретили карандашиков?

— Обычно. Хлебом и солью, — в тон ему, полушутливо ответил комбат. Теперь он не очень выбирал выражения — это говорил заместитель командира полка по политчасти майор Миненко, отношения с которым у комбатов были довольно демократичные.

— Хлеб — хорошее дело, но не забывайте и о пище духовной.

— Ну а как же? Разумеется.

— Так вот что. Надо побеседовать с людьми. Рассказать о положении на фронтах. О победе под Сталинградом, про боевые успехи части. Да и вообще. Вы знаете о чем.

— Вы думаете, я — политрук?

— А это неважно. Институт военкомов отменен, так что…

— Тем не менее вы-то остались. Вот и рассказали бы о положении на фронтах.

— Ну это ты брось, Волошин! — недовольно послышалось в трубке. — Что мне положено, я и без тебя знаю.

Волошин вздохнул полной грудью:

— Товарищ двадцатый! Неужели вы думаете, что у меня перед завтрашним сабантуем нет других дел, кроме как рассказывать о положении на фронтах? Я перед своим носом еще не разобрался в положении.

Он замолчал, в трубке тоже смолкло. Потом Миненко, наверно, подумав, сказал примирительнее:

— Ну хорошо! Я подошлю лейтенанта Круглова. Он проведет беседы, а вы уж обеспечьте людей.

— Завтра?

— Почему завтра? Сегодня.

— Ну что вы говорите, товарищ двадцатый! Люди прибыли с марша. Усталые и голодные. Завтра… Вы знаете, что их ждет завтра. Надо им отдохнуть или нет? В конце-то концов…

Замполита этот выпад комбата мало в чем убедил.

— Ну, ну, ну… Так не пойдет. Мы не можем ни на минуту забывать о политмассовой работе. Мы должны проводить ее в любых условиях. Так требует Верховный Главнокомандующий. Вы понимаете?

Волошин бросил на кожаный футляр трубку и откинулся спиной к стене. От его голоса в землянке проснулся разведчик; поджав ноги, сел возле ящиков лейтенант Маркин… Он пришлет лейтенанта Круглова, думал комбат. Круглова, конечно, прислать нехитрое дело, безотказный комсорг и так только вчера ушел из его батальона в соседний.

А впрочем, так оно, может, и лучше. Пусть приходит Круглов, с ним можно договориться и выкроить для бойцов возможность хотя бы напеременку отдохнуть перед атакой. Иначе завтра от них, задерганных и неотдохнувших, проку будет немного. Это он знал точно.

Разведчик спросонья поскреб под мышками, стянул сапог и начал перематывать портянку. Чернорученко с недовольным видом продувал трубку, проверяя линию. Маркин вопросительно поглядывал на комбата.

— Что он?

Комбат взял с пола карту, на которой из завтрашней задачи еще многое оставалось нерешенным и недодуманным, и, не поднимая взгляда на своего начальника штаба, сказал:

— Товарищ Маркин! Отправляйтесь в девятую и организуйте разведку бугра за болотом.

Маркин немного помедлил, потом подпоясался по полушубку трофейным ремнем с кирзовой кобурой на боку и молча вылез в траншею.

Комбат подумал, что, пожалуй, приказал чересчур официально, мнительный лейтенант мог обидеться. Но теперь у него не было никакой охоты к почтительности — злило начальство, злили немцы, злила неопределенность в обстановке на передовой. А тут еще никаких вестей от разведчиков с высоты. Пора было бы им вернуться и докладывать, да вот — ни слуху ни духу.

Начинался второй час ночи.

Комбат решительно встал с соломы, туже подтянул ремень. Его тревожное нетерпение все усиливалось. В такие минуты было несносно оставаться с собой, тянуло к людям, в роты, и Волошин откинул на входе палатку.

— Придет Гутман, пусть остается тут.

— Есть, товарищ комбат, — согласно ответил Чернорученко.

На НП в боковой ячейке тихо шевелилась темная, завернутая в плащ-палатку фигура — боец уважительно повернулся к комбату, привычно ожидая его вопросов. Волошин остановился, прислушался: ночь была тихая и загадочная, какая редко выпадает на передовой, — по крайней мере, поблизости нигде не стреляли. Где-то невдалеке слышались голоса, но вряд ли на его участке, наверно, в ближнем тылу у соседей.

— Ну что, Прыгунов?

— Так, ничего. Постреляли немного да стихли.

— Давно?

— С полчаса назад. Пулемет потыркал, потыркал и смолк.

— Ракет не бросали?

— Две всего. Часовые, наверно.

Может, часовые-дежурные, а может, и боевое охранение — если засекли разведчиков. А может, те уже вернулись, да Самохин медлит с докладом, хотя такое промедление на него непохоже.

— А из-за болота, с высоты «Малой», ничего не было слышно? — спросил он у Прыгунова. Тот повертел головой:

— Нет, ничего, товарищ комбат.

Волошин помолчал, вслушиваясь, и разведчик начал обмахиваться, шлепая себя рукавицами по бокам, — грелся.

— Сколько времени уже, товарищ комбат? Часов двенадцать есть?

— Половина второго.

— Ну, через полчаса сменят. Кимарнуть часок до утра. А утречком наступления не ожидается? — тихо, без особенного интереса спросил разведчик. Волошин внутренне поморщился от этого, неприятного теперь вопроса.

— Ожидается, Прыгунов. Утром атака.

— Да? — не слишком даже удивившись, скорее с привычным равнодушием произнес Прыгунов. — Тогда хуже дело.

Да, завтра будет похуже, это наверняка, но говорить о том не хотелось. Заботило множество вопросов, немаловажных для этого завтра, и среди них самым главным был результат разведки нейтралки и того бугра за болотом. Но тут, наверно, надо бы довериться Маркину. Если уж приказал, то надо бы набраться терпения и дождаться выполнения этого приказа. Но, как всегда, в таком положении ждать было невмоготу, и Волошин, постояв немного, оперся коленом на край бруствера и выбрался из траншеи.

7

Комбат тихо шел по косогору к болоту. По-прежнему было темно, напористый восточный ветер суматошно теребил сухие стебли бурьяна, с тихим присвистом шумел в мерзлых ветвях кустарника. Сдвинув кобуру вперед, Волошин настороженно посматривал по сторонам — все-таки шел один, и мало ли что могло с ним случиться среди глухой ночи в полукилометре от немцев. Они ведь тоже, наверно, не спят — организуют оборону, охранение, ведут поиск разведчиков и, может, уже рыщут где-либо поблизости в тылах его батальона.

Наверно, нет ничего хуже на войне, чем случайная смерть вдали от своих, без свидетелей.

В данном случае скверной казалась не сама смерть, а то, как к ней отнесутся люди. Наверняка найдутся такие, что скажут: перебежал к немцам, как это случилось осенью после исчезновения их командира полка Буланова и его начальника штаба Алексюка. В сумерках приехали верхами на КП второго батальона, поразговаривали, закурили и отправились в третий, до которого было километра два логом через низкорослый кустарничек. Однако в третий они так и не прибыли. Исчезли бесследно, будто шутя, между двумя затяжками, как бы их и не было никогда на земле. Потом ходили разные слухи-догадки, каждая из которых (кроме разве самой нелепой, насчет умышленной сдачи в плен) была вполне вероятной. И все-таки наиболее вероятным было предположение, что оба командира попали в руки немецких разведчиков.