Жизнь охотника за ископаемыми - Штернберг Чарльз Г. - Страница 31

Как только война с индейцами окончилась, я вернулся на Бухту, забрал снаряжение, окаменелости и двинулся в Сенную долину (Гейстэквалли). Там я провел всю зиму и на следующее лето собрал еще обширную коллекцию.

Прежде чем оставить эту интересную область, я хочу показать читателям коповское изображение большого саблезубого тигра, погонодона (Pogonodon platycopis) (рис. 25), которого нашел в 1879 году Леандр Дэвис. Я не припомню, кто первый открыл образец, но целые недели каждый из нас, коллекторов, — Вортман, Дэвис и я, — старался придумать какие-нибудь способы добыть его. Череп увенчивал вершину высотой в десять метров, и торчал, словно шпиль колокольни. Верхушка имела только треть метра в поперечнике. Мы знали, что она недостаточно крепка, чтобы выдержать тяжесть лестницы, но она была слишком крута, чтобы взобраться на нее без лестницы. Если бы мы взорвали утес порохом, то череп, который скалил на нас сверху зубы, мог бы разбиться на куски.

Способ, которым он был добыт, представляет собой дело величайшей храбрости; Коп только отдает должное Леандру Дэвису, оглашая в печати свое мнение о том, как это было достигнуто. Описание теперь повешено рядом с черепом, и тысячи людей прочли о героическом поступке Дэвиса, добывшего этот череп для науки. Профессор Коп пишет, что он высекал в породе ямки и по ним карабкался на вершину. Однако, насколько я помню, он забросил вокруг шпиля веревку и дал ей соскользнуть до места, где он считал скалу достаточно крепкой, чтобы выдержать его тяжесть. Потом он вскарабкался на стоящий торчком шпиль, схватил череп и, не упираясь в скалу, соскользнул вниз к веревке и затем в безопасное место вниз. Затем он, сдернул обратно веревку и обломал при этом верхушку шпиля.

Мало значения имеет, как он добыл череп, но я готов засвидетельствовать, что это была самая отважная затея, выполненная когда-либо при работе в слоях Джой-дэй. И пока существует наука, прекрасный образец одного из крупнейших тигров, когда-либо живших, будет связан с именем Леандра Дэвиса. Я рад, что большая жила, пересекающая Бухту, названа также в честь него.

Что же заставляло человека рисковать жизнью на утесах с ископаемыми? Я могу ответить только за самого себя; у меня было два мотива — желание прибавить кое-что к человеческому знанию, которое было главным двигателем моей жизни, и инстинкт охотника, глубоко заложенный во мне с детства. Не желание уничтожать жизнь, но желание видеть ее. Любовь к диким животным наиболее глубоко развита не у того, кто безжалостно отнимает у них жизнь, а у того, кто сочувственно и любовно преследует их фотографическим аппаратом, изучает, изображает их различные привычки. Именно так люблю я существа прошедших эпох; поэтому я и хотел ознакомиться с ними в их естественной обстановке. Они никогда не были для меня мертвы: мое воображение вдыхало жизнь в «долину иссохших костей» и воскрешало передо мною не только живые образы животных: местность, где они обитали, вставала передо мною из тумана веков.

С каким благоговейным восторгом проникает мысль в те далекие страны! Остановись, читатель, и подумай сам. В области Джон-дэй три тысячи метров осадочных и изверженных пород лежат поверх Ниобрарского яруса меловых отложений, из которых я вырыл прошлым летом превосходный череп канзасского мозазавра-платекарпа (Platecarpus coryphens), лежащий сейчас передо мною. Его зубы блестят и так же остры, как в те дни, когда по ним струилась кровь его жертв. Сколько веков отлагались эти три тысячи метров? Сколько лет понадобилось текучей воде, орудующей песком и гравием, чтобы прорыть Большой Проток и речную долину, отложить все многоразличные пласты с их записями об исчезнувшей жизни? И все это, однако, произошло после того, как мой мозазавр, который словно следит, как я пишу, выдержал последнюю битву и погрузился на покой в волны Мелового моря.

Глава VIII

Первая моя экспедиция на пермские отложения Тексаса в 1882 году

Первая моя экспедиция на пермские отложения Тексаса состоялась в 1882 году, когда я служил в качестве коллектора в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета.

Около половины декабря я выехал из северного Кембриджа и к двадцать первому добрался в Даллес с адресом А. В. Реслера в кармане. Но в почтовой конторе мне сказали, что в городе нет ни такого места, ни такого человека, как значилось в адресе. Я вполне зависел от сообщения, которое предполагал получить от м-ра Реслера, потому что у меня самого о местонахождении пермских отложений было не больше представлений, чем у новорожденного младенца. Д-р Хэйден писал мне, что надо подняться по Красной реке (Ред-ривер), пока я не дойду до красных слоев, расцветивших всю речную долину; но красную глину я увидел в Тексеркане при самом въезде в штат. Понадобились бы годы, чтобы исследовать всю долину огромного потока. Я почувствовал, что попал впросак, и, вероятно, на лице моем выразилось такое огорчение, что почтмейстер спросил, не может ли он помочь мне. Я рассказал ему о моих затруднениях, и он сказал, что в городе живет профессор В. А. Кумминс, который в прошлом году был помощником Копа.

Очень обрадованный, я помчался к дому указанного лица, но в дверях меня встретила его жена и сообщила, что профессор не вернулся из Остина. Настроение мое поэтому снова упало. Но когда рассказал ей, для чего я приехал в Тексас, она ответила: «Да ведь я была с профессором Кумминсом во время его поездки на пермские отложения». Она тотчас же дала указания, которые оказались важными для меня.

Я узнал, что главную свою квартиру они устроили в Сеймуре, в графстве Бэйлор, между реками Бразос и Вичита, и подумал, что в Сеймуре каждый мог мне точно указать местонахождения ископаемых. Позднее я узнал, к своему огорчению, что дело обстояло не так просто: я потратил месяцы на внимательное обследование ничего не содержащих отложений, пока не нашел горизонта, изобилующего чудесными амфибиями и рептилиями, на поиски которых я приехал.

Очень довольный собой, я сел в поезд, отправляющийся в Гордон, скотоводческий городок к югу от Сеймура, и ближайший к нему пункт по железной дороге. Я прибыл туда 24 декабря и оказался единственным пассажиром, вышедшим из вагона; меня приветствовали двадцать ковбоев, которые как раз начали собираться в город к празднику. Предводитель их спросил меня, откуда я приехал, и я, не задумываясь, ответил:

— Из Бостона.

— Куда вы желаете отправиться? — спросил он.

— В лучшую гостиницу города, — ответил я.

— Ладно! — сказал он. — Мы вас туда доставим.

Так именно они и сделали. Они образовали двойную цепь и захватили меня в середину.

По команде «Пли!» вся компания открыла огонь и поддерживала его всю дорогу до гостиницы. Оттуда вышла девушка, неся лампу без стекла. Мои провожатые выстроились у порога и пропустили меня в прихожую. Я, конечно, обернулся и произнес коротенькую речь, благодаря их за ласковый прием; я заметил при этом, что если бы не был так беден, то поставил бы угощение на всю компанию.

Это их удовлетворило, и с криком: «Правильно»! они ушли продолжать свои дурачества, пока все не напились пьяны.

Я нанял сына владельца гостиницы, м-ра Хамана, перевезти мои вещи, и мы отправились в его повозке на север, к моей главной квартире в Сеймуре, куда мы добрались через неделю. Здесь я снова потерял след. Все знали и помнили профессора Кумминса, но никто не мог указать, где он искал окаменелости. «По верховьям» — было единственным указанием, которое мог мне дать каждый. В конце концов некто, по имени Тернер, позвал меня к себе, к коровьему загону у среднего рукава Вичиты, где местность была так изрезана каньонами и гребнями и так размыта, что, я, вероятно, мог найти там ископаемых. Он видел в окрестностях кости мастодонта, и я решил поехать с ним.