Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Дюма Александр - Страница 40

Эти мечтания не изменили моего намерения, но я уже мало заботился о результате и чувствовал в себе мужество, подходившее к беспечности.

Подобное состояние, конечно, должно было дать мне большое преимущество перед моим соперником, и я находился в том же расположении духа, когда послышались шаги. Не глядя в ту сторону, откуда происходил шум, я сразу же догадался, что это Борк. Я подпустил его к себе на три или четыре шага, тогда уже поднял голову и очутился лицом к лицу с моим неприятелем.

Само собой разумеется, что он не ожидал встретить меня в этом месте и в такое время, он так удивился, и притом на лице моем написана была такая решительность, что я еще не сказал ни слова, а он уже отступил и спросил меня, что мне угодно. Я засмеялся.

– Что мне угодно? По вашей бледности видно, что вы уже знаете, что мне угодно, впрочем, на всякий случай я, пожалуй, и скажу вам. Вы меня гнали, преследовали, оскорбляли. Я не могу простить вам жестокой обиды, которую вы нанесли мне. Вы при шпаге, я тоже: защищайтесь!

– Но, мистер Джон, – сказал Борк, побледнев еще больше, – вы забываете, что дуэль, как бы она ни закончилась, всегда будет для вас пагубна, из жалости к самому себе откажитесь от нее и оставьте меня в покое.

Он хотел было идти, но я протянул руку, чтобы не пропускать его.

– Если вы так интересуетесь мной, то я готов сказать вам, что я намерен делать. Если вы меня убьете, так нечего и говорить: воинские законы, как они ни строги, для мертвого не страшны. Меня похоронят вот на этом кладбище, а если уж надо умереть, так, право, лучше покоиться вечным сном, как те, которых мы попираем ногами, в свежей тени этих деревьев, чем быть в койке на дне моря и достаться в добычу акулам. Если же я вас убью, то у меня уже нанято место на корабле, который нынче же ночью повезет меня, не знаю куда, но это мне решительно все равно. У отца моего пятьдесят тысяч фунтов стерлингов дохода, а единственный его наследник я, следовательно, куда бы судьба ни занесла меня, везде мне будет хорошо жить. Теперь, надеюсь, вы на мой счет совершенно спокойны и, следовательно, не имеете больше никакой причины отказываться от дуэли – так потрудитесь же обнажить шпагу.

Он опять хотел было идти, но я опять заступил ему дорогу.

– И я требую удовлетворения, милостивый государь, за оскорбление, – продолжал я с прежним спокойствием.

– Но если я сделал это невольно, забывшись, и сам об этом жалею, то вам и говорить нечего.

– Извините, я еще могу сказать вам вот что: я давно замечал, да мне не верилось, а теперь я совершенно убедился, что вы трус.

– Мистер Джон! – вскричал Борк, побледнев от злости. – Теперь вы меня оскорбляете, и я требую от вас удовлетворения. Завтра мы будем с вами драться. Я не хочу драться теперь только потому, что никогда не учился фехтовать и, следовательно, не могу бороться с вами на шпагах. На пистолетах – дело другое.

– И прекрасно, я предвидел ваше возражение, – сказал я, вынимая из кармана пистолеты. – Вот все, что вам нужно, и нет никакой надобности откладывать до завтра, оба пистолета заряжены одинаково, впрочем, выбирайте любой.

Отнекиваться дольше было уже невозможно. Борк наконец схватился за шпагу, я бросил пистолеты и тоже обнажил шпагу. В ту же минуту клинки скрестились, потому что он бросился на меня, в надежде, что я не успею принять оборонительного положения, но я помнил совет Боба и остерегся.

С первых нападок я заметил, что Борк солгал: дрался он на шпагах очень хорошо, хотя и уверял меня, что никогда не учился фехтовать. Признаюсь, это меня обрадовало, потому что ставило нас на одну доску, и мне казалось, что в таком случае дуэль наша не будет судом случая. Единственным моим преимуществом перед ним было страшное хладнокровие, плод размышлений моих перед битвой. Впрочем, как только дуэль началась, Борк действовал уже хорошо: он знал, что дело идет не на царапину и что ему придется или умереть, или убить меня.

Мы дрались таким образом минут пять, не отступая ни шагу, и сблизились до того, что парировали удары друг друга не столько клинками, как эфесами. Видно, мы оба в одно время почувствовали невыгодность этого положения, потому что оба вместе отступили и таким образом разошлись. Но я сразу же сделал шаг вперед, и шпаги наши снова скрестились.

В этом случае в Борке было то, что всегда бывало во время битвы и бури: в первую минуту в нем торжествовала природа, и он оказывал некоторую робость, но потом гордость и необходимость брали верх, и он делался храбрым по расчету.

Я уже говорил, что Борк дрался на шпагах превосходно, хотя этого за ним никто не знал, но, благодаря требованиям батюшки и Тома, меня тоже хорошо учили этому искусству. Для Борка это была новость, и он опять оробел. Он был сильнее меня, но я проворнее его, и, пользуясь его робостью, я начал наступать. Он сделал шаг назад, это значило уже некоторым образом признать себя побежденным. Шпаги наши были как ящерицы, которые, играя, переплетаются, и раза два-три я дотрагивался до его груди так, что раздирал на нем мундир. Борк сделал еще шаг назад, но, надо сказать правду, сделал по всем правилам искусства, как будто мы дрались на рапирах. Отступая, он сошел с прямой линии, а в трех шагах за ним был памятник. Я стал теснить его больше и больше, и он задел меня шпагой по лицу, полилась кровь. «Вы ранены», – сказал он. Я улыбнулся и, сделав шаг вперед, снова заставил его отступить. Я не давал ему вздохнуть, шпага моя так и вертелась подле его груди, и он принужден был отскочить, чтобы увернуться. Этого-то мне и хотелось: он дошел уже до самого памятника, больше отступать было невозможно.

Тут-то начался настоящий поединок: до тех пор мы как будто фехтовали. Раз или два я почувствовал холод железа, два раза видел, что я попал. Но ни один из нас не вымолвил ни слова, между нашими шпагами уже не было места для разговоров. Наконец, напав с большой силой, я почувствовал, что шпага моя наткнулась на что-то твердое. Борк вскрикнул. Дело в том, что я проколол его насквозь, кончик моей шпаги загнулся, попав в мраморный памятник, и я не мог уже его вытащить. Шпага осталась в ране, я отскочил. Напрасно. Борк был уже не в состоянии меня преследовать. Он хотел было двинуться вперед, но ослабел, шпага вывалилась у него из рук, и он упал, вскрикнув еще раз и ломая себе в ярости руки.

Признаюсь, в эту минуту злоба моя исчезла и мне стало жаль его. Я бросился к нему. Чтобы помочь Борку, надо было прежде всего вынуть из него шпагу, я потащил ее, но не мог вырвать, хотя и он тоже тащил обеими руками. Это последнее усилие было смертельно, он открыл рот, как будто хотел говорить, но вместо того кровь хлынула ручьем, глаза его как будто вывернулись, он раза два судорожно согнулся, потом вытянулся, захрипел и умер.

Видя, что ему уже нечем помочь, я стал думать о себе. За время нашего поединка совсем стемнело. Я подобрал свои пистолеты, которыми очень дорожил, потом выбрался из кладбища и пошел к дому Моисея. Он сделал все по нашему уговору и ждал меня, отыскал неаполитанский корабль, который шел в Мальту, Палермо и Ливорно и должен был сняться с якоря на рассвете. Это и было мне нужно. Моисей купил для меня место и сказал, что я приеду ночью. Что касается платья, то он и эту часть моего поручения исполнил как нельзя лучше: приготовил мне великолепный паликарский наряд и еще другой костюм попроще.

Я сразу же надел свое новое платье, оно было как будто по мне сшито. За оба одеяния, саблю и ятаган следовало уплатить восемьдесят гиней – я прибавил еще пятьдесят Моисею за труды, потом просил его перевести меня как-нибудь на корабль. Все было готово: он нанял лодку и велел ей быть в одиннадцать часов против Галатской Башни.

В ожидании я прибавил несколько строк в письме к батюшке: рассказал ему о своей дуэли и просил открыть мне кредит в Смирне. Так как я намерен был оставаться на Востоке, то Смирна, по своему центральному положению и разнородному населению, с которым я спокойно мог смешаться, была для меня самым удобным местом.