Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда - Вишневский Борис Лазаревич - Страница 54

– Правда, за 300 лет существования испанской инквизиции во имя истинной веры было уничтожено несколько тысяч человек – столько, сколько 60 лет назад в нашей стране уничтожали за год во имя другой веры, которая тоже почиталась истинной и не подвергаемой сомнению…

– Все это так. Но, возвращаясь к нашему разговору, – мне кажется, что писатели, исповедующие нравственность такого рода, не есть настоящие писатели. И дело здесь даже не в нравственности – хромает эстетика, нарушается чувство меры. Нарушен важнейший эстетический принцип: «Соразмеряй!» Начав убивать, они уже не умеют остановиться. И тогда по всем законам эстетики трагическое трансформируется у них в комическое. Читатель перестает сопереживать героям или жертвам, читатель начинает считать трупы, и когда очередной взорванный автобус с негодяями валится под обрыв – вместо того чтобы ужасаться трагедии или радоваться победе добра, я принимаюсь хохотать: так, вот и еще пятьдесят человек вписано в мартиролог! Впрочем, пусть будут и такие книжки. Есть, правда, точка зрения, что тексты такого вида вредят морали, формируют поколение людей с привычкой к насилию, – однако никто еще никогда и никому не доказал, что чтение безнравственных книг приводит к падению нравственности. С той же мерой убедительности можно доказывать, что такое чтение вызывает как раз благодетельное пресыщение, позволяет разрядить агрессивный потенциал, и человек после прочтения становится, наоборот, лучше и чище. В конце концов, я не вижу принципиальной разницы между такими книгами и каким-нибудь фильмом «Иван Никулин – русский матрос», где фашистов, безликих и неотличимо поганых, косят ротами и батальонами под радостный смех зрительного зала.

– Однако видимое большинство литературы при недавнем тоталитарном строе все же представляло не жанр «огня и меча», который объективно вполне соответствовал тоталитарной морали, а другой – куда более «христианский». А стоило тоталитаризму уйти в прошлое – и при демократии небывалой популярностью стала пользоваться литература, казалось бы, куда более подходящая для ушедшей эпохи…

– Господи, хоть вы-то не повторяйте этих благоглупостей! Эта литература не «стала популярной», она всегда БЫЛА популярной, уверяю вас! Если бы ее печатали в пятидесятые или шестидесятые годы – точно так же малоквалифицированный читатель обжирался бы ею, пока бы не надоело. Сегодня она появилась и заняла ту нишу читательских потребностей, которая всегда существовала раньше, только загорожена была ржавыми решетками тоталитаризма. Сломали решетку – и ниша тут же заполнилась. Точно то же самое произошло с эротикой и порнографией. Сломал бы эту решетку не Горбачев, а Хрущев – ниша заполнилась бы при Хрущеве. Эти ниши не есть нечто создаваемое демократией, они естественны, существуют как виртуальная реальность всегда и суть следствие особенностей мировосприятия среднего человека. Который во всех европеоидных странах устроен так, что требует секса, насилия, «хлеба и зрелищ». Это было всегда, во все века: как только появлялась свобода и умирал какой-нибудь очередной идеологический Савонарола, сразу же соответствующие ниши заполнялись. Это в каком-то смысле печально, если не помнить, что кроме «низменных» ниш всегда существовали и существуют ниши возвышенные, потребность в гуманном, добром, прекрасном, от чего тоталитаризм тоже норовил отгородится во все века. В конце концов, и все Высокое Возрождение тоже было заполнением определенной ниши, по которой тосковало человечество.

– И все-таки почему советское тоталитарное государство не пропагандировало литературу обсуждаемого нами «нордического» типа, с ее героями, беспощадно уничтожающими классового врага?

– Потому что право на насилие было объявлено привилегией этого государства, но не отдельной личности. Героя, разумеется, прощали, если он убивал негодяя, ему давали орден, если уничтоженный негодяй оказывался государственным преступником, – но все-таки самодеятельность одиночек считалась, вообще говоря, недопустимой. Это принципиально отличается от, скажем, американского подхода к тому же вопросу – там именно культ героя-одиночки, восстанавливающего справедливость, сложился за десятилетия и столетия.

– И еще о «фэнтези». Я понимаю Ваше отрицательное к ней отношение, но неужели даже любимый мной «Властелин колец» Толкиена оставляет Вас равнодушным? Этические конструкции, на которых эта эпопея построена, по-моему, очень и очень привлекательны – и очень современны…

– Должен признаться, что Толкиена я так и не прочел до сих пор. А вот «свободное продолжение» Толкиена, сделанное Перумовым, – читать пытался. Не понравилось, о чем Нику я честно и сказал. Не понравилось все то же полное отсутствие сцепления описываемого мира с реальностью. Вот другую книгу Перумова, написанную им вместе со Святославом Логиновым, – «Черная кровь» – я прочел с куда большим удовольствием, хотя она, как мне показалось, не так хороша, как роман самого Логинова «Многорукий бог далайна». «Черная кровь» напомнила мне любимую когда-то «Борьбу за огонь» Жозефа Рони-старшего. Одно время ведь очень модно было писать про доисторических людей – писали и Джек Лондон, и Г.Дж. Уэллс, и ныне совсем забытый д’Обинье…

– Сейчас появилась целая серия «русского фэнтези» – начиная с «Волкодава» Марии Семеновой. Ваше мнение?

– С удовольствием прочел «Волкодава», хотя никак не ожидал, что эта вещь мне понравится. Казалось бы, ну какое мне дело до этих людей и их проблем? Однако же мир получился настолько реальный, подробно и точно выписанный, жесткий, яркий – оказалось, в нем можно жить! Можно сопереживать герою и ненавидеть его врагов. Хотя он безусловный и безнадежный супермен… А вот из серии про Конана я ни одной книги прочесть так и не сумел. Впрочем, не стоит, я полагаю, осуждать меня за то, что я остался глух к веяниям современной литературной моды. Существуют некие эстетические рамки, в пределах которых я способен испытывать наслаждение от книги. Оказавшись по воле автора вне этих рамок, я начинаю испытывать чувства скорее неприятные. Я оказываюсь не в своем мире, мне там скучно, мне там тесно, мне там нечем дышать… Впрочем, я здесь совсем не имел в виду отстоять справедливость и превосходство именно своих эстетических позиций. Я хотел объясниться, а не победить в споре. Ведь в конце-то концов речь идет о вкусах, а в споре о вкусах победителей не бывает.

«Демократия без границ нежизнеспособна, как человек без кожи»

На вопросы Бориса Вишневского отвечает писатель Борис Стругацкий

1 апреля 1998 года, Санкт-Петербург

Опубликовано (частями) в «Известиях» 17 апреля 1998 года; в «Независимой газете» 10 сентября 1998 года

Комментарий: несмотря на то что часть рассуждений в этом споре привязана к совершенно конкретным политическим событиям (отставка правительства Черномырдина в марте 1998 года, хулиганская выходка Жириновского в Думе, когда он прорвался на трибуну и оттуда поливал оппонентов водой из бутылки, скандальные выборы мэра в Нижнем Новгороде, когда избранный мэр Андрей Климентьев был практически сразу лишен победы, а затем – арестован и осужден), многое видится достаточно злободневным и по сей день. Особенно, как видится мне, – наш спор о «либеральной революции». Впрочем, о его актуальности пусть лучше судит читатель этой книги…

Представлять читателям Бориса Натановича Стругацкого нет ни малейшей необходимости. К огорчению поклонников, давно уже Борис Стругацкий почти ничего не пишет – привыкнув за долгие годы «пилить двуручной пилой», он не смог и не захотел перестроиться после кончины Аркадия Натановича в октябре 1991-го. Впрочем, работы у Мастера непочатый край: готовит объемистый комментарий к написанным вместе с братом произведениям, приводит в порядок архив, восстанавливает все написанное в первоначальном виде (количество купюр, сделанных когда-то всесильной цензурой, поражает воображение), ведет семинар, «натаскивает» молодых, с интересом следит за экспериментом по развитию собственных сюжетов – вышла уже вторая антология «Время учеников», где «эпигоны» пишут «свободные продолжения» книг Стругацких…