Сын Сталина - Орлов Борис Львович - Страница 29

– Да, разумеется. Мы уже рассмотрели этот вопрос и решили, что идеальным будет штуцер на крупного зверя, – часто-часто закивал Рафик, а Мукерджи удивленно спросил: – Он собирается на охоту?

Манульский пыхнул трубкой и улыбнулся в усы, Ахмед Рафик хмыкнул. Неожиданно подал голос сидевший в уголке человек в военной форме:

– На охоту. За предателями индийского народа. Мохандасом Ганди и Бхимрао Амбедкаром.

– Что?! Как?! Но это… – сорванным голосом, удивительно похожим на карканье, закричал Абанинатх Мукерджи. – Это – лучшие люди Индии! Их гибель!.. Они необходимы!.. – Не находя нужных слов, он вскочил и замахал руками, от чего сходство с вороной усилилось. – Я – против! Все мы – против!..

– Кто это «мы»? – резко поинтересовался Рафик. – Мы – Коммунистическая партия Индии – поддерживаем решение Коминтерна и подписываем приговор предателям народа! А что касается вас, господин Мукерджи, мне бы очень хотелось узнать: о чем ваша супруга Роза Фитингоф[94] переписывается с врагом всего трудового народа в мире Троцким? Не выдает ли она ему секреты Коминтерна? – И, предваряя возражения растерянного Абанинатха, повернулся к человеку в военной форме. – Вы просили нашего согласия на арест, товарищ Галет?[95] Вы его получили…

Индия бурлила. Восстание в Пенджабе и Белуджистане взбудоражило всю «жемчужину Британской короны» от Гималаев до Цейлона. В городах и деревнях вспыхивали митинги. Забастовали рикши и речные лоцманы, загорелись ткацкие фабрики в Калькутте и Бомбее, неспокойно было в полках старой Бенгальской армии. В Джханси[96] вспомнили о великой рани Лакшмибай и взялись за оружие, равно как и в соседнем Орчхи…[97]

– …Немедленно отойдите от меня! – закричала женщина в европейской одежде, которую со всех сторон обступили худые, оборванные люди. – Я ничего вам не дам!..

Темнокожая толпа заволновалась, обступая англичанку плотнее, и та закричала громче. Теперь в её крике слышалось не только раздражение, но и настоящий страх…

На отчаянный призыв поспешили двое офицеров. Сегодня первые лейтенанты Пратчер и Гормли были свободны от службы, а потому решили прогуляться по городу. А как это можно ходить по восточному городу, чтобы не выйти к рынку?

– Что это? – поинтересовался Пратчер, подходя к толпе. – Что у вас тут? Хут джао![98]

Он слегка хлопнул ближайшего к нему мужчину форменным стеком, приказывая дать дорогу. Обычно этого хватало: местные предпочитали не связываться с офицерами, которые в любой момент могут пустить в ход тяжелые кулаки, а то и крепкие палки. И потому лейтенант, не ожидая сопротивления, шагнул вперед.

Метельщик улиц, вместо того чтобы шарахнуться в сторону, резко обернулся, и живот англичанина обожгло резкой болью. Он с удивлением посмотрел вниз – в его животе торчала истертая рукоять старенького ножа.

Лейтенант завопил, не столько от боли, сколько от негодования. Он выдрал из кобуры револьвер и, зажав одной рукой рану, дважды выстрелил в метельщика. Тяжелая девятимиллиметровая пуля размозжила тому череп. Метельщик рухнул, а потому вторая пуля ударила в затылок стоявшую в толпе пожилую вдову-индианку. Та беззвучно осела, но толпа рванулась к раненому лейтенанту. Над ним взметнулись кулаки…

– Прочь, негодяи! – закричал в благородном негодовании Громли, размахивая стеком.

Он ещё не понимал, что происходит что-то страшное и совершенно невероятное. Лишь когда револьвер Пратчера выстрелил снова, Громли опомнился и вытащил из кобуры свое оружие. Он успел выстрелить шесть раз и даже перезарядить оружие. Ни одна пуля не пропала даром: стреляя в толпу, промахнуться невозможно. Но точно так же невозможно остановить толпу одним револьвером. Громли закричал, но его крик почти сразу же оборвался.

Толпа выплеснулась с рынка и потекла по улицам города. Люди шли в молчании, сжимая в руках кто нож, кто старый топор, а кто и просто длинный, обрубленный наискось бамбуковый шест. Шелестели в уличной пыли тысячи ног, а над страшной процессией вдруг взметнулись длинные палки, на которые были насажены три головы. Вокруг одной развевались длинные светлые волосы, две другие были в форменных шлемах…

Восстание в Джханси подавили в течение недели, но для этого пришлось стянуть дополнительные войска. В результате прибывшие из Австралии и Новой Зеландии дивизии – те самые, что должны были отбросить наступающих сикхов и усмирить беснующийся Белуджистан, были отправлены в Северную Индию. Солдаты маршировали по красным пыльным индийским дорогам, по рельсам катились вагоны с танками, артиллерийскими орудиями и самолётами, а волны Ганга разрезали пыхающие клубами черного угольного дыма и белоснежного пара канонерки. И в этом столпотворении и суматохе никто не обращал внимания на худого юношу в лохмотьях, который шел, опираясь на свой посох, к Дели.

– Аой! Кто это ходит здесь среди ночи?! – кладбищенский сторож остановился и принялся озираться.

К нему из темноты выступила фигура человека. Сторож напрягся и закричал так грозно, как только мог:

– Уходи! Что ты шляешься здесь?! Честному человеку нечего делать на кладбище ночью!

Но незнакомец не остановился, а подошел к сторожу вплотную. Это оказался худой, совсем молодой человек, одетый в ветхую дхоти[99] и старенькую, кое-где порванную курту.[100]

– Почтенный охранитель покоя тех, кто ушел, не гневайся, – произнес юноша слегка хриплым голосом. – Я ищу достопочтенного Абдуса Фархада, и мне сказали, что я могу разузнать о нем здесь.

– Ты ищешь кривого Абдуса? – удивился сторож. – Зачем же тебе понадобился башмачник? – он с улыбкой посмотрел на босые ноги собеседника. – Он же не сможет подшить тебе новые подметки.

– Я ищу его, чтобы встретиться с его племянником. Мы с ним вместе странствовали по святым местам, дошли даже до Майсура, но он заболел и покинул меня. Мы договорились встретиться с ним снова у его дяди. И вот я пришел…

Он говорил как-то очень просто и вместе с тем проникновенно. Сторож вдруг почувствовал странное расположение к этому бедному юноше. Он расслабился и присел на ближайшую плиту:

– Сынок, – сказал он ласково, – сейчас уже ночь, и если ты здесь чужой, то будешь искать дом кривого Фархада до самого утра, несмотря на то что я, конечно, очень подробно расскажу тебе, как туда пройти. Вот что мы сделаем, – он приобнял явно огорченного паренька за плечи. – Скоро придет мой внук, который принесет мне поесть. Мы с тобой перекусим, а потом мой маленький Абдул Гамаль проводит тебя. Как ты сказал, тебя зовут?

Юноша поклонился:

– Мое имя, – его губы тронула легкая улыбка, – Носкалу Санмани,[101] почтеннейший.

– Носкалу Санмани, – повторил сторож, запоминая непривычное имя. – А меня называй дед Али.

– Да продлятся твои года, дедушка Али, – снова поклонился юноша.

Он расправил свою старенькую дхоти, сел рядом и открыл тряпичную сумку, висевшую через плечо. В ней оказались хлеб, сыр и – к несказанной радости старика – уже завёрнутый бетель.[102] Заметив его обрадованный взгляд, юноша протянул старому Али жвачку:

– Угощайся, дедушка Али.

Старик принялся вежливо отказываться, но юноша, не чинясь, просто вложил маленький сверточек в ладонь кладбищенского сторожа. Тот сунул лакомство в рот и даже языком прицокнул: бетель был совсем свежий. Вот, правда, это его почему-то не удивило…