Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий - Страница 3

Баня местная чем-то сауну финскую напоминала. Сарай каменный, изнутри гладко оструганными досками обшит и полкú сделаны. Предбанник крохотный. Печка снаружи топится и греет твердые камни и воду во вмурованном бронзовом котле уже внутри. Воздух сухой и очень горячий. Только вот веничком особо не похлестаться. Битком туда набилось — нас пятеро да еще Оленых пацанов два да два.

После нас там бабы с удовольствием парились. Не торопясь. А я в отстиранных и выглаженных за время нашей охоты старых штанах и домотканой рубахе, что в моей первой посылке из армии нашлись, все это время с сыном на коленках сидел. Нянчился. Козу пальцами ему делал. Тот смеялся. Потом заплакал. И качая его на руках, ждал я с тоской, пока мамка отмоется и заберет у меня младенца, с которым я особо и не знал, что делать в таком случае. А тот просто жрать хотел.

Вот когда довольные румяные бабы из бани вышли, то я с облегчением отдал им сына и только тогда смог с чистой совестью накатить на грудь огемской сливовицы. Догнать Оле с подмастерьем и пришлым пахотным помогальником. Они за день одну террасу вспахали и проборонили уже. У меня бы так быстро не получилось. Да и пашут тут совсем по-другому, чем у нас под Калугой. Скорее скребут землю двурогим бронзовым сошником, чем пашут.

Ну им виднее… Самое глупое — это механически переносить агротехнические привычки одной климатической зоны в другую без осмысления местного векового опыта. Это как при Хрущеве на целине получилось… пахали там казахскую степь, как на Украине привыкли. Первый год — рекордный урожай, который не знали куда девать, а на второй год местный ветер весь потревоженный плодородный слой сдул. Впрочем, там и спросить, как надо, не у кого было. Уральских да сибирских казаков извели, а казахи-скотоводы землю пахать никогда не умели.

Помню только, что в прошлом году мы здесь мотыгами обходились. Да и не сеяли столько. Но тогда был мир. Все что хочешь в любой момент закупить легко в долине на ярмарке. А сейчас война. Война она запас любит.

Денщик субординацию блюл, терпеливо ждал и выпил только со мной уже.

Хорошо сливянка пошла под копченый сыр. Душевно. В преддверии чистой любви… каковая только и бывает после бани.

Но сначала шашлык. Замариновался уже. Хотя козочек мы добыли и молодых, все же своя барашка помягче дичины будет. Только козочка вкуснее… Впрочем, горячее сырым не бывает… Особенно под это дело. Да под смешной рассказ, как мы это мясо добывали.

Только Элика сначала сына покормила. Вон как мамкину сиську теребит. С пузырями.

2

Неделю наслаждался отдыхом по хозяйству, а потом, когда посевная на полях и огородные посадки закончились, я что-то заскучал, чего со мной с детства не случалось — вырос сам на таком же хуторе. Так что когда на десятый день отпуска прискакал к нам в горы на хорошей гнедой лошади расфуфыренный посыльный с города, я внутренне уже был готов к переменам. Хотя и не осознавал еще этого активно.

— Кто тут будет Савва Кобчик? — спросил вестник, не слезая с седла.

— Ну я… — воткнул топор в пень, на котором с удовольствием колол дрова. — А ты сам-то кто таков будешь?

— Яго Польдверт, личный фельдъегерь его светлости маркграфа Рецкого с эстафетной депешей к гвардии старшему фельдфебелю Савве Кобчику, — отдал он мне воинское приветствие. — Могу я увидеть документ, свидетельствующий о вашей личности?

— Тавор, неси мою солдатскую книжку, — крикнул я денщику, который в это время укладывал третий ряд поленницы у стенки конюшни.

Сухих стволов мы повалили с денщиком в окрестном лесу богато, ветки обрубили да, прицепив их по одному к упряжке арендованных волов, пока наши пахари занимались севом, сволочили на хутор. И вот третий день развлекаемся с денщиком на дворе пилкой и колкой дров. Какие подлиннее и потолще — для камина, покороче и поуже — для печек. Все для того, чтобы сын мой тут не вымерз зимою.

Пока денщик ходил за моими бумагами в дом, оттуда выскочила жена Оле и подала фельдъегерю ковшик шипящей бражки. И тот с видимым удовольствием ее выпил и даже показал, как последние капли с ковша на землю падают — уважил хозяйку.

Внимательно прочитав мое удостоверение, фельдъегерь достал из ташки[3] с серебряным вензелем нашего правителя засургученный пакет и подал его мне. С поклоном. Иначе с седла стоящему на земле человеку передать бумаги и не получилось бы.

— Отобедаете? — пригласила вершника жена кузнеца.

— Благодарствую. С удовольствием бы… но служба. Мне еще пару адресов навестить, а вы так далече в горы забрались…

И ко мне повернулся:

— Господин старший фельдфебель, распишитесь на квитанции, она к пакету приклеена с обратной стороны. Оторвите ее и отдайте мне. Благодарствую. Я могу быть свободен?

— Езжай, если обедать не остаешься, — махнул я рукой.

Не успел в чистом горном воздухе растаять перестук копыт, как в моей голове зазвучал полковой горн.

— Что там, командир? — полюбопытствовал денщик.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — ответил я назидательно. — Иди давай, дрова докладывай в поленницу и найди, чем ее сверху от дождей прикрыть. У Оле рогожку попроси какую…

Когда денщик отошел, я сломал все пять сургучных печатей на узлах прошивки пакета и… с облегчением выдохнул. В пакете был не отзыв из отпуска, а всего лишь приглашение на личную аудиенцию к маркграфу. Через три дня.

После ужина, когда весь народ уже встал из-за стола, я заявил дяде Оле:

— Собирайтесь, послезавтра в город поедем.

— Надобности нет, — возразил мне кузнец.

— Надобность есть. Меня тут к местному начальству вызвали. Депешей.

— Ну а мы тут при чем? — возразил он мне.

— А вы при мне. Сына надо в городе оформить по документам на меня. Брак с Эликой зарегистрировать. Случись что со мной, чтобы они воинскую пенсию получали. Я бы тебя и не дергал, но не знаю, где что тут делают да в какие двери стучать.

— Брак зарегистрировать… — передразнил меня Оле. — А девушку ты спросил? Может, она и не пойдет за тебя.

— Как это? — оторопел я.

— А вот так… — усмехнулся кузнец и, повернувшись к жене, собирающей со стола грязную посуду, сказал ей: — Мать, ты это… Элику сюда позови. Скажи — сваты приехали.

Та с готовностью подорвалась и быстро скрылась в доме.

Через пол минуты на крыльцо выбежала рассерженная, раскрасневшаяся Элика с ребенком под мышкой и закричала злобно:

— Дядя, гони всех сватов отсюда поганой метлой! Ни за кого я замуж не пойду! Вот вам мой сказ.

Ногой для доходчивости топнула и скрылась в доме, крутанув широкой длинной юбкой.

— Слыхал?.. — захихикал Оле. — Что теперь скажешь?

Да-а-а-а-а… Облом Обломыч подкрался, откуда его не ждали.

— Ну… а теперь можно и о приданом поговорить, — уже в голос ржал кузнец. — Коли сойдемся в цене… — Он сделал многозначительную паузу. — Я ведь могу и воздействовать на племяшку. В твою пользу. Слово одно волшебное знаю… Так что ты в приданое за ней взять хочешь?

— Сына своего и жменю горного тумана, — ответил я, начиная сердиться. — И право в любой момент вернуться сюда — жизнь она штука такая… Неизведанная. Остальное все у меня есть. Или будет.

Кузнец помолчал немного и высказался:

— Мой дом — твой дом, Савва. Даже если ты и не женишься на Элике. Сын и так твой по обычаю — ты его признал. Семь лет ему исполнится, так хоть забирай его отсюда. Твое право. А тумана в горах на всех хватит. И еще останется.

Я его выслушал и добавил:

— Еще есть у меня одно условие… Если меня, не дай ушедшие боги, на войне убьют, то опекун моего сына — ты. И профессии его обучишь. Всем секретам наравне с собственными сыновьями. Без изъятий. По рукам?

— По рукам, — согласился кузнец и протянул мне свою жесткую ладонь. — Вот теперь почти по-людски сладились. А то… в город… все вскочили и побежали… по команде фельдфебеля. Понимаю я, что у тебя отпуск короткий. Но нельзя же так… на бегу… Положено обручение отпраздновать и только через полгода свадебку играть. Как дедами нам завещано.