Белая ночь - Вересов Дмитрий - Страница 20

— Это почему? Я «Кримзона» люблю.

— Знаешь, что о ней в «Тайм Ауте» написали?

А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту — чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.

— Давай тогда откроем! — вставила Губко. И узнаем, что там.

— Не, ребята… Через неделю соберемся и узнаете.

— Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.

— Нет, Саш. Извини. Не тот случай.

— Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.

— А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь.

А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?

— А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо.

Ну, хочешь на «Блэк Саббат» махнемся?

В дверь позвонили.

В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.

— Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!

Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:

— Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?

— Почему в институте? — с удивлением отозвался добродушный Миша.

— Как предвестник оранжевого жилета, — уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев. У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?

Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался не надолго. Куда-то, вроде, спешил.

На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь Марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.

А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней.

Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:

— Альбина, давайте на брудершафт. — И подлил ей в бокал еще вина.

— Давайте, — как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.

Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.

— А теперь надо поцеловаться, — сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.

— Что — непривычно? — спросил он, утирая усы.

— Почему же непривычно… — ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так… Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.

А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила.

Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.

И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.

То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни «Битлз» просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел, что попроще. «Michelle, ma belle».

И смотреть на него в то время, как он пел"

Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять — что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.

Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто.

Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса — белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный. И мальчишкам она нравилась. Может быть, потому что представляла собой как бы маленькую копию женщины, во всяком случае, рядом с прочими гусынями из класса.

Но рядом с Альбиной терялась и на нее за это обижалась. У них это называлось: «Альбина, прижми уши». Но Альбина смеялась, а «уши не прижимала». "Ну что я виновата, что ли?

Ирка… Что я могу сделать?". Но она лукавила.

Она могла бы. Но не хотела. Жизнь — это не игра в поддавки.

Когда она вернулась в комнату, свет уже включили, чтобы видно было, куда наливать. Альбина взяла со столика свой бокал и плюхнулась на диван, предусмотрительно собрав брюки в складочку на коленке, чтобы не вытягивались. Рядом тут же приземлился Миша с гитарой. Альбина закатила глаза к потолку и вздохнула со стоном.

— Хочешь, песенку спою? — спросил он, красиво перебрав гитарные струны. И добавил, понизив голос до бархатистого баритона:

— Для тебя…

— Нет уж, спасибо. — ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него. — Не люблю самодеятельность.

Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.

— ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там… И оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала…женщина голой делалась.

Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:

— Девки, а хотите одну вещь покажу?

— Ну, давай!

Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.