Гагарин и гагаринцы - Коваленко Александр Власович - Страница 19

— Ты что, не рад, что ли?

Тот взорвался:

— Сказали! Космический звездолет! Вы что фантазируете? Хочешь — лети на Луну, хочешь — на Марс или Венеру. Да вы знаете, сколько еще людям идти да идти после этого серебристого шара. Сто лет!

— Ну уж! Бери поменьше!

— У меня к тому времени все равно радикулит будет!

— Что верно, то верно! Наверное, полетят другие — помоложе нас.

— А думаешь, я не хотел бы оказаться в том звездолете?

Вот о чем он затосковал, мечтатель Юрий Дергунов, вот отчего у него так внезапно испортилось настроение: он готов сегодня, завтра, хотя бы через год полететь в космос! Но прикинул, что свершится это, пожалуй, не так скоро. К тому времени у других будут зорче глаза, гибче тело, моложе ум. Они полетят — не он. Это его не устраивало.

А день действительно был до обидного обычный, серый, осенний. Светило из-за косматых свинцовых туч вполнакала солнце, и не было ему никакого дела до того, что на весь земной шар зазвучало русское слово «спутник».

А люди с непокрытыми головами стояли возле уличных репродукторов весь день четвертого октября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Стояли, ловили необычные звуки: «Бип! Бип! Бип!» И в училище мало кто спал в ту ночь — первую ночь с ликующим «Бип! Бип!» над миром.

Утром говорили о том же. Юрий Дергунов опять был молчалив, что-то обдумывал, а потом внезапно исчез куда-то. К обеду вернулся и, не выдержав, сознался:

— Только тебе говорю. Знаешь, я все же дам телеграмму. А? Как ты думаешь? Ведь кто-то первый полетит в космос? А может, нужен будет сразу целый экипаж звездолета. Думаю, что все же дело это затянется ненадолго. А то и комсомольская путевка потом не поможет.

— А по какому адресу ты дашь телеграмму? — перебил его Гагарин.

— Да что адрес-то! Он, по-моему, простой. Так и напишу: «Москва. Спутнику». Думаю, дойдет.

— Не знаю.

— А ты? Не хочешь? — спросил требовательно, в упор.

Юрий Гагарин ответил серьезно:

— Надо все хорошо обдумать, чтобы мальчишками там не посчитали. Ты не спеши.

— Смотри, не опоздать бы.

— Нет, Юра, телеграмму пока давать не стоит. Наверное, кого надо будет, позовут, потому что это должны быть люди особые. Очень сильные, выносливые, знающие.

Спустя несколько дней Гагарин показал другу «Правду». Черным по белому было напечатано в ней о том, что в адрес «Москва. Спутник» поступило 60396 телеграмм и писем.

— Значит, твоя была бы…

— Выходит, так, — взъерошил волосы Юрий Дергунов, — хотя до сих пор не уверен, что поступил правильно, тебя послушался, другие уговорили. А покорные не бывают скакунами.

— Наши скачки впереди.

ЗОЛОТЫЕ ПОГОНЫ

Завтрашние летчики взлетают один за другим в воздух, а полковник Кибалов зорко смотрит вслед. Он — председатель Государственной экзаменационной комиссии. И его лицо светится радостью. Хороший выпуск.

Все, курсанты и наставники, возбуждены. Кажется, даже ветер дует какой-то новый, сильный, неведомый. В коридорах училища — взволнованные выпускники. Идут последние экзамены. Открываются тяжелые дубовые двери — и выскакивают счастливчики, которым теперь кажется, что случись еще раз пройти через все эти экзаменационные муки, они бы уже не выдержали. А третьего ноября в межзвездье победно засигналил новый искусственный спутник Земли. Юрий Дергунов на этот раз ликовал совсем по-мальчишески:

— Ребята! На нем собака! Лайка! Маленькая живая собачонка — Лаечка!

Он не давал спать никому, а Гагарину особенно:

— Не мышь какая-нибудь, а собака, понимаешь, что это значит?

За ужином следующего дня решительно сказал:

— Пора!

— Ты забыл, сколько их там?!

— Чудак! Они же — студенты, рабочие, инженеры. А тут летчик, понимать надо. Там не станок, а штурвал и триста разных приборов. Мы-то уж кое-что знаем.

— Это, конечно, верно.

— Смотри, Юра, как друга предупреждаю, опоздаем.

— Нет, я так с ходу не решаю. Вот поеду, куда пошлют, присмотрюсь к себе.

Когда отправляли вторую собаку, Звездочку, рыжую дворняжку, он был уже на космодроме и сам впервые наблюдал за всеми приготовлениями к старту.

Но пока что ему выписывали тот самый документ, который открыл дорогу в небо и на космодром.

В аттестационной комиссии ему предложили:

— Поскольку закончили училище по первому разряду, вам предоставляется право выбора места дальнейшей службы.

— Где?

— На Украине. Там сразу будет квартира.

— Хотите, оставайтесь здесь летчиком-инструктором. Будете сами обучать курсантов. Город наш с большим будущим. У вас жена еще учится. О ней подумайте. Все и устроится сразу. И квартира уже есть.

— Нет, мы всей четверкой решили ехать в Заполярье.

— Кто же в вашей четверке?

— Дергунов, Репин, Злобин и я.

— Чем же вызвано это решение?

— Мы — комсомольцы. В Заполярье самые сложные метеорологические условия.

— Что ж, похвально.

Валя, узнав о таком решении, вздохнула:

— Придется прощаться с училищем.

А он спокойно, терпеливо объяснял, убеждал:

— Валюша, ты должна доучиться. Это — главное. Думаешь, мне одному не будет тоскливо? Вначале все устрою сам, ведь там пока и квартиры не обещают. Я-то тертый калач, в общежитии поживу какое-то время, потом все образуется, а ты приедешь к готовому шалашу.

Она улыбалась сквозь слезы и вторила ему шутливо:

— А с милым и в шалаше рай.

— Буду писать тебе часто-часто.

— Хорошо, Юрочка, я тоже буду писать часто. Видно, такое мое теперь счастье: ждать.

— И ты начинаешь роптать?

— Нет, что бы там ни случилось, я хочу только одного: быть всегда рядом. Но раз надо, то завтра утром я проснусь и скажу тебе: так нужно! И стану опять веселой. А сегодня, не обессудь, мне нелегко.

На улице Чичерина готовились к свадьбе. Варвара Семеновна успевала командовать всеми. В несколько рук лепились пельмени, пеклось и жарилось все, что было в изобилии на осеннем оренбургском базаре: гуси, утки, полупудовые индюки.

Валин отец придумывал новые блюда: сом в майонезе, судак запеченный, карась в сметане. А Юрию сказал:

— Ты дружков-то пригласи побольше. И тех, кто бывал у нас, и других тоже.

Юра добродушно улыбнулся:

— Иван Степанович, за этим дело не станет. Придет вся эскадрилья.

Отец обрадовался: свадьба будет настоящая, уральская, многолюдная, но что-то засомневался вдруг в значении слова «эскадрилья». Спросил у жены, она тоже не знала. Одна из сестер навела справку у мужа. Тот был далек от летных дел, но вроде бы слышал где-то, что людей в эскадрилье все же многовато. Было отчего не спать! Дружное семейство повыше засучило рукава. Иван Степанович успокаивал своих домашних:

— В тесноте, да не в обиде! Всех напоим, накормим. Всю эскадрилью!

Гостей встречала Валя. Такая праздничная, легкая. Что-то а лице ее появилось неожиданно новое, то ли от прически, то ли от блеска глаз. Юра снял шинель. Валя ахнула, она еще не видела его таким, в офицерской форме. Забыв о гостях, о друзьях, что заполнили всю прихожую, она нежно обняла его и впервые поцеловала при всех. А потом сказала подругам:

— Знакомьтесь, мой муж.

Варвару Семеновну больше всего теперь заботило, как разместить гостей: родни-то полным-полно, подругами Валю тоже судьба не обделила, придут обязательно все, да кто же его знает, сколько друзей у жениха. Составили все столы, даже кухонный. Мало. Взяли у соседей. Мало.

Народ шел да шел. Тогда кто-то предложил снять с петель дверь. Сняли, положили на козлы, накрыли хрустящей скатертью.

Всех разместили. Хорошая вышла свадьба. Особенно веселились за импровизированным столом на козлах — там сидели новоиспеченные военлеты.

Среди них заметно выделялся Юра Дергунов, высокий, в ладно сидящем кителе. Он без конца шутил, веселил свой край застолья, то и дело поглядывая на молодых.

— Горько! — громче всех кричал Алеша Ильин. На его щеках от одной рюмки вина зардел такой румянец, что был он похож скорее на юную девушку, чем на бравого лейтенанта, каким представлял себя в новом необмятом офицерском кителе.