Камень звезд - Бэрд Элисон - Страница 30

– Девушки, выше голову! – как можно ироничнее заявила Жанет. – В Академии ходят слухи, что он нетверд в вере. Несколько раз за последние месяцы обращался к аббату и приору – а они его исповедники. Может, он вообще сложит с себя сан и на ком-нибудь из вас женится.

Эйлия чуть не подавилась. Дамион женится! Об этом было думать еще ужаснее, чем если он просто уйдет из Академии. Вдруг на нее накатил бессмысленный приступ ненависти к этой предполагаемой жене.

– А у него, наверное, уже есть любовь, – заявила Люсина.

– Не может быть! – ахнула Белина.

– Он все время уходит на долгие прогулки по округе. Наверняка навещает какую-нибудь девицу, спорить могу.

– Люсина! – воскликнула возмущенная Арианлин. – Нельзя говорить такие вещи!

Люсина упрямо тряхнула темноволосой головой:

– Вот увидите – все дело в женщине. Как же, в вере нетверд! Есть только одна причина для мужчины сложить с себя сан.

Эйлия больше не могла выдержать. Она постаралась отстать от них, щеки у нее горели от возмущения и досады, пока щебечущие голоса не затихли впереди.

Лорелин тоже шла позади процессии, и лицо у нее было вытянуто – только подругой причине, как знала Эйлия. Накануне мать-настоятельница вызвала Лорелин к себе в кабинет – наверняка не для похвалы. С тех самых пор девушка и ходила как в воду опущенная. Эйлия оглянулась на нее с некоторым чувством вины. Еще после службы в праздник Триналии она держалась от высокой блондинки несколько поодаль. Зависть к ней, пусть даже мимолетная, испугала Эйлию. Вопросив свою совесть, она стала беспокоиться, что обхаживает Лорелин не ради истинной дружбы, а чтобы поближе быть к отцу Дамиону. И потому постаралась отдалиться от нее.

Но сейчас поникшая фигура, опущенные глаза Лорелин излучали такое отчаяние, что Эйлия, которая собиралась незаметно пройти мимо, замедлила шаг.

– Лори, что с тобой?

– Ничего, – ответила Лорелин мрачным тоном. – Ничего хорошего.

Она подняла глаза и прямо посмотрела на Эйлию, которой, как всегда, нелегко было выдерживать ее взгляд. Глаза были такие светлые, ясные и синие, и в то же время – воздушные и проницательные. Иногда они казались Эйлии глазами ангела, иногда – глазами ребенка. Под горящей чистотой этих глаз она как-то тушевалась, хотя в них не было ни обвинения, ни упрека.

– А что такое? – спросила она. – Преподобная мать тебя за что-то песочила?

Лорелин покачала головой, будто в сомнении.

– Песочила? Если бы так. Нет, она меня вызвала и велела мне подумать насчет пострига. Я ей сказала, что не хочу быть монахиней, но она велела мне не отказываться, а подумать. Монахини будут за мной смотреть, кормить, одевать и укрывать, если я приду жить с ними. Я понимаю, что она мне добра желает, Эйлия, и на самом деле у меня почти и нет иного выбора. Я сирота и бедна как церковная мышь. Но мне сама мысль об этом невыносима: сменить имя на какой-нибудь ужас вроде Чистота или Набожность и таскаться всю оставшуюся жизнь в рясе и покрывале.

Эйлия попыталась взять бодрый тон:

– Не так уж это ужасно – быть монахиней. Я сама об этом подумываю.

Светлые глаза Лорелин чуть не вылезли на лоб:

– Ты хочешь пойти в монастырь?

– А что такое? – ответила Эйлия с несколько излишним нажимом. – Чем это так уж хуже, чем выйти замуж и рожать детей, пока не помрешь от истощения? Будь я монахиней, я бы всю жизнь могла учиться – читать рукописи и диссертации. Может быть, даже сама написала бы свою…

Она замолчала – собственная горячность удивила ее самое.

– Ну, так ты же умная, – с некоторой завистью возразила Лорелин, – так потому тебе и все равно. А я вот тут как в клетке.

Она выглянула из окна на высокие закрытые ворота внутренней цитадели, и на лице ее явно читалось отвращение.

– Монастырь – не тюрьма, – начала было Эйлия.

– А с виду не отличить. И вообще, я думаю, что для пострига нужно это… как ты его называешь? Прозвание.

– Призвание, – поправила Эйлия. – Может, у тебя оно есть, только ты его еще не осознала.

Лорелин помолчала недолго.

– Есть одна вещь, – сказала она, – о которой я точно знаю, что хотела бы это делать, только монастырь здесь ни при чем. И если меня здесь запрут, это никогда не получится.

Эйлия не поняла:

– А что же это такое? Лицо Лорелин погасло.

– В том-то и беда. Я не знаю – просто чувство такое. Помнишь тот вечер, когда я говорила, что хорошо бы быть рыцарем? Вот тогда мне казалось, что еще чуть-чуть – и я пойму, зачем я здесь. – Она стояла неподвижно, глядя в пространство. – Сражаться, защищать что-то. Если бы я только знала, что именно!

– Не понимаю.

Долговязая девушка вздохнула:

– Сама не понимаю. И это самое худшее. И никто мне тут помочь не может.

Эйлия поискала слов утешения, но не нашла. Через секунду Лорелин резко повернулась и зашагала прочь, грустно ссутулив плечи.

– Я не могу согласиться, святой отец, – ответил Дамион аббату. – Все это просто безумие.

Они стояли вдвоем в пустой церкви, залитой солнцем. На худом морщинистом лице пожилого аббата в тревоге сошлись брови.

– Так говорят некоторые из монахов. Разумеется, те, что знают. Такая тайна не может не быть бременем. Но священные обеты, они… священны, и весь сказ. Братья веками хранили в тайне расположение катакомб, даже когда там не осталось ни паладинов, ни немереев. Мы обязаны чтить наше обещание.

Дамион обернулся к нему:

– А тайна исповеди? Ее мы обязаны чтить или нет?

– Ты все еще думаешь, что наш добрый приор ее нарушил? Дамион снова отвернулся:

– Я не хочу в это верить. Он клялся всем святым, что не нарушал. Но если связать все вместе, святой отец, какое еще может быть объяснение? Единственный человек, которому я рассказал сон, помимо приора, – это Каитан Атариэль, и у него-то точно ничего не может быть общего с этими людьми!

– Второе Зрение, – спокойно сказал аббат. – Так называют его у меня на родине, в Риалайне. Очень многие риалайнийцы рождаются со Зрением. У нас его считают даром Божиим.

Дамион уставился на него:

– Но я слыхал и мнение, что это – работа Врага!

– Некоторые так думают, но я лично в нем ничего плохого не вижу. В Риалайне те, у кого есть Зрение, помогают другим – например, ищут потерявшихся детей. У моей родной матушки, благослови ее Господь, часто бывали предчувствия. А разве у святых пророков не было видений будущего? Как же тогда может Зрение быть злом?

Но Дамион не хотел разговаривать с человеком, верящим в ясновидение. Ему надо было, чтобы кто-то сказал: да, все это чушь, Ана и ее последователи – мошенники, никто из них ничего общего с ним не имеет и иметь не может…

Почему он так старается во все это не поверить?

«Потому что это все меняет, – подумал он с внезапной ясностью. – Мне хочется быть как Каитан: верить, что Бог – это всего лишь синоним справедливости, Вера – дисциплины, упорядоченной вселенной, которая повинуется Разуму… И если я дам себе поверить в ясновидение, я поверю вообще во все – волшебство и чудеса, в абсолютное Добро… в абсолютное Зло».

Он поежился.

В эту ночь ему снова снился сон – красивый и тревожный одновременно.

Аббат смотрел на него понимающими глазами.

– Немереи – наши братья, Дамион. Я выполняю их обряды уже много лет, и они так же далеки от черной магии или поклонения демонам, как наши. Но есть на свете люди, которые хотели бы видеть всех их в тюрьме. Первый среди них – патриарх Норвин Зима из Высокого Храма. Он бы возродил инквизицию, будь то в его власти. Ныне он всюду высматривает еретиков. Ездит по окрестностям под охраной группы зимбурийцев…

– Зимбурийцев? – Дамион похолодел.

– Да. Новообращенные нашей веры, беженцы от правления царя Халазара. Так они, по крайней мере, говорят.

– Знаю я таких новообращенных! Куда вероятнее – лазутчики. Соглядатаи. Может быть, они приехали украсть свиток для своего царя!

– Это правда. И попытка будет не первой. Но патриарх Зима не желает расставаться со своей стражей. Он, говорят, поглядывает на трон верховного патриарха, поскольку святой старец весьма дряхл. И ему приятно глядеть на обращенных язычников у ног своих. У людей создается впечатление, что это он их обратил. – Старик пошел прочь по проходу, качая головой. – Если он станет верховным патриархом, неспокойные нас ждут времена.