12 тверских математиков - Воробьев Вячеслав Михайлович - Страница 46

Широта кругозора, индивидуальный, неповторимый тип мышления, житейская мудрость в сочетании с бескомпромиссной позицией по защите интересов математической науки — вот лишь лёгкие штрихи к его портрету.

В своё время Евгений Васильевич, в соответствии со своим богатырским телосложением, носил прозвище «мегатонна». Вот что пишет об этом в своей книге «На испытаниях» известный прозаик, автор многих произведений об известных учёных Ирина Грекова: «"Мегатонна” феноменален, огромного роста детина с пудовыми плечами, он весь выпирает из одежды какими-то шишками. Когда он сидит за письменным столом, упираясь в столешницу коленками, кажется, что это не стол вовсе, а какой-то загон в зоопарке, для буйвола, что ли. Он и в науке силён, как буйвол».

Но и эти силы однажды неожиданно для всех закончились, и жизнь выдающегося учёного оборвалась на очередном подъёме. Боль от этой утраты не улеглась и сейчас.

Нам ещё предстоит открывать заново этого великого человека, открывать во многих его ипостасях. Например, мало кому известно, что большая часть сохранившихся магнитофонных записей опального классика авторской песни Александра Галича, которому власти и спецслужбы запретили выступать публично, а затем вышвырнули из страны, сделана в калининской квартире засекреченного академика Евгения Золотова. Эти два неординарных человека были дружны. Галич обожал Евгения Васильевича как учёного и личность и не раз соглашался петь до утра, а Золотов, научивший в своё время наши ракеты попадать точно в цель, не промахнулся и здесь: эти записи уникальны по полноте и качеству и стали ныне достоянием ценителей творчества Александра Галича по всему белу свету.

«Николай Никитович Федотенков, доктор технических наук и генерал, пытается втолковать мне высшую математику баллистики.

— А приоритет в разработке теории и в экспериментальных исследованиях принадлежит Золотову, — завершает он.

— Ты скажи проще, — дружески кладя ему руку на плечо, говорит второй мой собеседник, Анатолий Сергеевич Попович, — Золотов научил зенитные управляемые ракеты уверенно попадать в воздушную цель. И задачка эта была не проще, чем придумать саму ракету.

Слушаю их и с трудом собираю воедино всё, что уже знаю об академике Золотове. Новые разработки в кибернетике, в оптимизации процессов производства, в автоматизации системы управления, вошедшие, благодаря ему, в теорию и практику отечественной науки. Научные институты, центры и лаборатории, которые он ставил на ноги. Теперь вот ещё баллистика...

Фундаментальные исследования в организации противовоздушной обороны — это, так сказать, «ранний» Золотов. О «позднем» мне рассказывали его ученики, шагнувшие в науку с основанной им кафедры АСУ Тверского политехнического института.

Связь с Москвой то и дело прерывалась, и вице-президенту Академии энерго-информативных наук Злаказову приходилось дважды и трижды надиктовывать мне одно и то же.

— Этот человек был безграничен! — почти кричал он в трубку. — Не просто крупный учёный-провидец. По ряду научных направлений он на десятилетие опередил соотечественников. Его надо ставить в один ряд с крупнейшими математиками мира. Это точно! И вклад его в медицину тоже уникален.

...Математическое моделирование деятельности человеческого организма — это, пожалуй, самый неожиданный «выброс» вулканического таланта Евгения Васильевича Золотова. На улице Будённого я нашёл созданную им в своё время межвузовскую лабораторию и в её лабиринтах — кабинет директора фирмы «Медэп» А.А. Малина, одного из его «птенцов».

Пришёл неудачно. Член-корреспондент той же, до недавних пор засекреченной академии Алексей Алексеевич Малин вылетал в Штаты на симпозиум, и внизу его уже ждала машина. Пока он заканчивал разговоры с сотрудниками, я разглядывал дипломы и фотографии на стенах. На одном снимке (с орбиты) улыбающиеся космонавты показывали какой-то прибор.

— Тот самый, — взглянув на снимок, сказал Малин, — я вам рассказывал.

В конце 60-х годов, уже возглавляя кафедру АСУ, Золотов, увлёкшись рефлексотерапией, «пробил» лабораторию для исследования электрических характеристик человеческого организма. На основе точечной акупунктуры ему удалось разработать со своими учениками систему приборов для экспресс-диагностики.

— До него в отечественной науке и практике ничего подобного не было, — рассказывал Малин, — и официальная медицина обвинила нас чуть ли не в колдовстве. Тем не менее, благодаря нашему «верховному жрецу», опытный образец удалось передать космонавтам, и точечный электростимулятор так понравился, что, вопреки инструкции, они прихватили его с собой на землю. Что сыграло едва ли не решающую роль в судьбе нашей лаборатории.

Теперь у фирмы «Медэп» (бывшей лаборатории) обширные зарубежные связи, большая программа и свой лечебно-диагностический центр.

— Алексей Алексеевич, — спросил я Малина, — объясните, с какой стати математик Золотов ринулся в медицину?

— У нас мало времени, и я скажу коротко, — повернувшись к большому хорошему портрету Золотова, сказал Малин. — Евгений Васильевич был человеком широкой натуры и больших страстей. И переживал разные увлечения. Уверовав в традиционную восточную медицину, занялся переводами. Вытащил из её истории всё. Потом сказал: то, что делает Джуна, с помощью наших приборов будет делать любая медсестра. Сегодня мы близки к этому. А как мы работали! Тема неплановая, и над схемами мы ломали головы по ночам. Скажет мне: «Лёша, тащи хлеба и колбасы, остаёмся». На монтажных столах и засыпали.

В жизни Золотова было три этапа: сибирский (последний), тверской — самый продолжительный, и евпаторийский — самый ранний.

Там, в Евпатории, нежась после военного лихолетья под южным солнцем, будущие доктора наук чертили на песочке символы своих первых прозрений.

— Мы были молодыми лейтенантами и, как полагается молодости, жили весело и бесшабашно, — рассказывал Николай Никитович Федотенков. — Золотов уже тогда выделялся. В засекреченной нашей конторе, переросшей потом в НИИ-2, он был всегда первым — первым кандидатом наук, первым профессором, позже стал единственным среди нас академиком. Отличался смелым, независимым умом. Мог самому маршалу сказать: это неперспективная тема. И отвергал её.

Рассказывают, что, обладая поистине компьютерным аналитическим мышлением, широчайшей научной эрудицией и редкой интуицией, Золотов с одного взгляда мог отличить стоящую идею от пустышки.

В политехническом институте, занимаясь проблемами системных исследований, он рецензировал многие научные работы. И, бывало, пробежав глазами несколько формул и перелистав рукопись, тут же отбрасывал её в сторону: «Здесь ничего нового нет. Бред сивой кобылы». Всё, к теме можно было не возвращаться.

Приходил на учёный совет, впивался глазами в какого-то заикающегося от волнения паренька и тащил его к себе за рукав: «Завтра же приходи ко мне на кафедру».

Если ректор или партком, являя свою власть, заваливали нужную тему, Золотов отправлялся в министерство, в ЦК, шёл там напролом и выходил победителем.

Вспоминает ещё один его ученик, Герман Иванович Лукьянов:

— Будучи непререкаемым авторитетом в научном мире, он ни в коей мере не был высокомерным человеком. Ничего от корифея или вельможи. К молодым учёным и толковым студентам относился отечески. Но бездарность в науку не пускал. От него вышло более 20 профессоров, вместе с тем, видя, что человек не тянет, Золотов говорил ему необидно: «Слушай, ты хороший лектор, этим делом впредь и занимайся. Договорились?»

...Домашний архив Золотова оказался неожиданно бедным.

— И дела его, и мысли, и увлечения, — всё это было вне дома, — рассказывает супруга Варвара Дмитриевна Гоголь. — В молодости пробовала воевать, потом отступилась: повернуть его не удавалось никому. Для домашнего быта он не был приспособлен. А с детьми общался так: возьмёт маленькую Ольгу под мышку, в другую руку коробку шахмат и пошёл искать партнёра. Посадит её рядом — смотри. Если собиралась компания, мог шутить, хохотать, произносить тосты, а потом тихо исчезал: какая-то мысль пришла. Вот пошлости, банальных пересудов не выносил. Приехал как-то близкий родственник, потом жалуется: я ему и про то, и про это, и свежий анекдот, а он за час три раза сказал «да» и два раза «нет».