«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира - Даррелл Лоренс - Страница 58

Здесь был Природы сын взращен,

У Муз он принял камертон —

И зазвучала лира:

Она в сердцах отозвалась,

Ликуя, мы идем сейчас

Дорогою Шекспира

[275]

.

Вечером в ротонде снова пели, потом был дан бал, после которого Доминико Анджело, мастер волшебных эффектов и виртуоз пиротехники, осветил ночное небо символическими радугами фейерверков. Так завершился первый день, обещавший назавтра еще большие радости.

Но на следующее утро зарядил дождь — сперва моросило, потом полило. Шествие шекспировских героев и проезд влекомой сатирами триумфальной колесницы, на которой должны были помещаться Мельпомена, Талия и Грации, отменили. Отменили и коронацию Барда. Горожане начали роптать на устроителей «Юбилея», которые не построили навеса или укрытия на случай подобного осложнения. Теперь две тысячи празднующих столпились в ротонде, предназначенной для вдвое меньшего числа людей. Доктор Арн дирижировал «Одой Шекспиру», сочиненной Гарриком. Когда миссис Бэддли на бис исполняла свое соло «О тихий Эйвон…», Гаррик внезапно распахнул двери, так что все увидели волны, бьющие о неустойчивую постройку. Что произвело (согласно одному из свидетельств) впечатление «неодолимое и поразительное». Толпа захохотала, но смех тотчас превратился в слезы, потому что миссис Бэддли, создание прекрасное и умеющее брать за душу, продолжила чарующим сопрано:

О, Эйвон сребристый, над этим потоком

Шекспир помышлял о нетленном, высоком,

Ты зрел пляски фей и луны волшебство

Над дерном священным — над ложем его.

О, Эйвон, ты песней струись вдоль брегов,

Будь лебедь, как прежде, белее снегов.

О, слава, безбрежно твое торжество

Над дерном священным — над ложем его!

Затем толпа еще больше взволновалась, услышав юбилейную речь Гаррика, кончавшуюся строкой: «Таких, как он, нам больше не видать», произнесенной (как сообщает недружелюбный очевидец Дибдин) «с такой силой… что пытаться описать это бессмысленно». Следом актер натянул перчатки, в которых, согласно преданию, выходил на сцену сам Шекспир. Рукоплескания были столь неистовы, что обрушилось несколько скамей, а лорда Карлайла лишь чудом не придавило упавшей дверью.

В тот вечер был маскарад, на котором корсиканец Босуэлл, блиставший в алых бриджах и гренадерке с золотой вышивкой «Viva la Libertà», танцевал менуэт в воде, переливавшейся через носки его башмаков. Некоторые из праздновавших, покидая ротонду, к несчастью, угодили в затопленные канавы; более благоразумные дождались рассвета и перешли по доскам, перекинутым от входа, к ожидавшим их экипажам. Нашлись и такие, кто заявил, что потоп — Божье наказание за идолопоклоннический «Юбилей».

Следующее утро стало началом краха. Многие ушли раньше времени. Основным событием должны были стать «Юбилейные скачки» пяти жеребчиков на затопленной дорожке луга Шоттери. Кубок с гербом Шекспира, оцененный в пятьдесят гиней, выиграл конюх Джон Пратт. Он признался, что совсем мало знает о пьесах мастера Шекспира, но, тем не менее, будет бережно хранить памятный подарок. В тот вечер давали бал: миссис Гаррик, танцевавшая менуэт, вызвала общий восторг своим изяществом; в четыре утра распорядитель бала сдал знаки отличия. Так закончился «Стратфордский юбилей»: нелепый, превращенный в источник прибыли, но вместе с тем в чем-то и трогательный. Неодобрительные замечания о том, что Шекспир отражает эстетические принципы предшествующих эпох, потонули в криках восторга; венценосец, которого чествовали в этот день в Стратфорде, явно правил по высшей воле.

Юбилейные торжества, как легко было предвидеть, повлияли и на другие мероприятия. В садах Мэрилебона[276], где впоследствии в церкви начала XIX века Роберт Браунинг на близлежащей Уимпол-стрит обвенчается с Элизабет Барретт, Сэмюэл Арнолд еще до сентября представил «Оду в честь Шекспира» на слова Фрэнсиса Джентльмена — актера из Дублина; затем последовала демонстрация «весьма элегантного» прозрачного храма Аполлона работы синьора Бигари; а дальше — фейерверки, иллюминация и «карнавальные костюмы, но без масок»; в октябре того же года действо, сочиненное для Стратфорда, было поставлено Гарриком в «Друри-Лейн», где выдержало девяносто представлений, поразивших воображение множества зрителей.

Юбилей заметно подстегнул и индустрию реликвий. Мы уже упоминали перчатки Барда, в которые столь эффектно облачился Гаррик. В год празднования его брат Джордж купил в соседнем Шоттери, в коттедже, где, как утверждалось, жила Энн Хэтауэй, еще одну пару шекспировских перчаток, а также одну из его чернильниц. И, словно в ответ на молитвы туриста, обнаружились стул поэта, его рожок для обуви, его перстень-печатка и пес — «пятнистый, словно прокаженный» потомок шекспировского далматина. Прославленный, пусть и не всегда аккуратный, антиквар Джеймс Уэст, живший в трех милях от Стратфорда, с гордостью владел деревянной скамьей, на которой Шекспиру весьма нравилось восседать, а также глиняной полупинтовой кружкой, из которой Шекспир каждую субботу пил эль в местном заведении. «Недавно я проезжал через Стратфорд-на-Эйвоне в Уорикшире, место, где родился Шекспир, — писал Георг Лихтенберг 18 октября 1775 года. — Я осмотрел дом поэта и посидел на его стуле, от которого уже начинают отрезать кусочки. Я тоже заполучил кусочек стула за шиллинг». Достопочтенный Джон Бинг в 1785 году купил кусок дубового стула «размером с трубочную топталку» и нижнюю перекладину. И, тем не менее, в 1790 году сей предмет мебели удивительным образом смог выдержать княгиню Чарторыйскую, прибывшую из Польши к месту рождения и пребывавшую во власти того же чувства преклонения, что влекло богомольцев к дому Богородицы в Лорето. Она так очаровалась стулом, к которому прижимался священный тыл непревзойденного Барда, что четыре месяца спустя отрядила своего секретаря приобрести оный стул за любые деньги; уплатив двадцать гиней, он получил вместе с сокровищем документ о его подлинности на бумаге с печатью. Данный романтический случай побудил, по крайней мере, одного из сынов Стратфорда воспеть произошедшее. В рукописном панегирике, ныне хранящемся в собрании записей родины Шекспира, поэт Джордан писал:

Да, здесь княгиня Чарторыйска побывала,

Она Орловски раздобыть сей стул послала:

На нем покоилось седалище Поэта,

Когда Поэт о славе грезил в оны лета.

Со временем к реликвиям, выставленным в Стратфорде, добавятся испанская шкатулка для карт и игральных костей, подаренная Шекспиру принцем Кастилии, остатки мушкета (также испанского), из которого поэт застрелил оленя в Чарлкоут-парке, и «златотканый покров для туалетного или обеденного стола», преподнесенный поэту «его другом и почитательницей, королевой Елизаветой».

Незадействованным остался, по крайней мере, один аттракцион, способный принести прибыль. Нью-Плейс, еще одно святилище для последователей шекспировского культа, в 1753 году купил достопочтенный Фрэнсис Гастрелл, вышедший на покой викарий Фродшэма. Рукописный дневник его путешествия по Шотландии, написанный несколькими годами спустя, демонстрирует личность малоприятную — сварливую и не в меру гадливую, но вместе с тем не лишенную благочестия, способную оценить прекрасные памятники, руины и виды, — и достаточно человечную, чтобы прийти в ужас от жестокости шотландского духовенства, не желавшего крестить незаконнорожденных младенцев. Однако отношение к шекспировской собственности навеки запятнало его имя позором. Не желая платить полный налог за жилище, где он бывал лишь наездами, Гастрелл выразил свое несогласие довольно-таки энергичным образом: распорядился снести строение, после чего, сопровождаемый проклятиями и руганью, навсегда покинул Стратфорд. За полстолетия до того прежний владелец перестроил здание в неоклассическом стиле, так что потеря для поклонников Шекспира была не так уж велика, как, возможно, мнилось великодушному священнослужителю или как считалось какое-то время[277]. Во время своего пребывания в Нью-Плейс Гастрелл также нанял плотника, чтобы спилить и порубить на дрова знаменитую шелковицу, якобы чтобы избавить дом от сырости, появлявшейся из-за тенистого дерева, но на самом деле потому, что оно привлекало паломников. Томас Шарп, часовщик, понимавший ценность подобных священных предметов, купил древесину и за сорок лет вырезал из нее великое множество любопытных и полезных вещиц — куда больше, чем можно было бы ожидать, учитывая, что дерево было всего одно. Но в подробных обстоятельствах чудо, возможно, не должно вызывать удивления[278].