Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана - Страница 62

Длинные, медленные вдохи-выдохи успокоили заполошный стук под рёбрами. Наверно, слишком много счастья привалило, вот и захлебнулось сердечко, не снеся такой радости великой.

Вешенка умылась из родника, выпила студёной водицы. Ветерок обдувал мокрый лоб, в ушах ещё тихонько пищало по-комариному, но в груди стало привольнее и спокойнее.

– Полегчало, ненаглядная моя? – Руки Дунавы опустились на плечи девушки, и сердце опять ёкнуло, но не забилось, а лишь нахохлилось воробышком, точно и правда попав в плен ласковых ладоней.

– Да, ладушка… Видать, на радостях моё сердечко зашлось – оттого, что тебя увидало. – Вешенка устало сникла на плечо избранницы, наслаждаясь теплом её сильных рук.

– Беречь надобно твоё сердечко, – мурлыкнула Дунава, прижимая её к себе. – Отныне я не дам ни горестям его коснуться, ни бедам затронуть, ни тревогам уколоть. Я с тобою, счастье моё.

От согревающего и баюкающего «мррр…» Вешенка вся утонула в уютных мурашках, прильнув к твёрдой груди возлюбленной. Всё-таки она не могла отделаться от ощущения, что Дунава высечена из куска скалы, но не глухой, бесчувственной и мёртвой, а тёплой и живой.

– Ты сама словно камень, лада моя, – шепнула девушка.

– Ну, так ведь сила земной тверди во мне, – объяснила женщина-кошка. – У твоей родительницы – к железу да стали дар, а у меня – к камню. Но и тем, и другим Огунь владеет, оттого и родственны силы наши. – И спросила в свою очередь: – Скажи, горлинка, а что это за нахалка на нас там, на лестнице у кузни, наскочила? Кричала ещё, чтоб я руки от тебя убрала… Она что, ухаживательница твоя?

– Не бери в голову, лада, – засмеялась Вешенка. – Мне многие воздыхательницы проходу не дают, да только я всем отказываю, потому как в моём сердце – лишь ты одна, моя единственная и желанная.

– И их нетрудно понять, – усмехнулась Дунава, нежно скользя пальцами по её подбородку. – Лишь раз тебя увидев, уж не забудешь, и засядешь ты в уме и сердце, как заноза. Ну ничего, с этого дня всякая надежда для них утеряна: я тебя никому не уступлю.

– Это мы ещё поглядим, кто кому уступит! – прогремело вдруг.

Вешенка вздрогнула, невольно прильнув к избраннице и ища у неё защиты. Та нахмурилась, оберегая её в объятиях, а перед ними из прохода показалась Соколинка – легка на помине. Грозно сверля Дунаву враждебным взором, она процедила сквозь белые клыки:

– Ежели ты думаешь, что можно двенадцать лет где-то пропадать, а потом вернуться, и н? тебе – девица твоя, то ты крепко заблуждаешься. Не быть ей твоей! Я её люблю давно и так легко тебе не отдам!

– Соколинка, прости, но не люба ты мне, – холодея в предчувствии беды, сказала Вешенка. – А насильно завладеть сердцем нельзя. Оно ещё задолго до тебя было Дунаве отдано.

– Ты не спеши с решением, милая, – с терпким мёдом в голосе, но с льдисто-стальным блеском в очах молвила Соколинка. – В таких делах спешить нельзя. Оттолкнуть – просто, а ежели потом не вернёшь?.. Наиграется она тобою и бросит – вот тогда-то и пожалеешь обо мне!

– Ты как будто не слышишь, что тебе говорят. – Дунава заслонила плечом Вешенку, закрывая её от Соколинки. – Любви нашей с нею ныне двенадцать лет исполнилось, а твоей – без году седмица. Это вот как раз с тобою неясно, чего ты добиваешься – поиграть хочешь или вправду любишь.

Соколинка мерила соперницу оценивающим, досадливо-злым взором. Видела она, какие чудеса Дунава творила с каменной глыбой: такие руки слабыми быть не могли. Но и себя она хилой не считала: как-никак сама Огунь их обеих вскормила силой своей. Вот только чья сила больше – каменная или стальная?

– Подойди-ка поближе, – поманила она Дунаву. – Дай на тебя поглядеть. Или что, струсила?

Вешенка умоляюще уцепилась за руку избранницы, но Дунава ласково накрыла её задрожавшие пальцы своими:

– Ничего, горлинка.

Соперницы сблизились. Дунава стояла невозмутимо, непоколебимая, как грудь береговых скал под хлёсткими ударами волн, а Соколинка на пружинящих ногах расхаживала кругами – то ли примеривалась для нападения, а то ли не решалась наброситься. Головы обеих сверкали на солнце, но Дунава, в отличие от Соколинки, к маслу не прибегала – это Вешенка изведала на ощупь, когда изучала возлюбленную. Обе были великолепно сложены, высоки ростом, но что окажется прочнее – камень или сталь?

– Ну что, сразимся? – предложила Соколинка, встряхивая кистями и разминая плечи. На её пальцах выросли и загнулись кошачьи когти. – До первой крови. Кто из нас первая окровянится – та и проиграла. А победительнице достаётся девица.

– К чему Вешенку кровью пугать? – Прищур бесстрашных глаз Дунавы был насмешливо-спокоен, мышцы – расслаблены. – Лучше – кто кого на лопатки уложит, раз уж тебе так охота силами помериться. Померимся, изволь. Но девушка всё равно останется с той, кого сама любит. Это я считаю справедливым.

– Перестаньте сей же час! – вскричала Вешенка, чувствуя нутром сжимающую и тянущую ледяную лапу страха. – Соколинка, а ты вообще что тут делаешь в рабочее время? Ты в кузне должна быть! Вот и иди, а то всё матушке Смилине расскажу!

– Я отпросилась по семейным делам, – усмехнулась кошка-оружейница.

– Ты ещё и обманщица! – уперев руки в бока, покачала головой девушка.

– Отнюдь, – холодно блеснула очами та, разминаясь и готовясь к поединку. – Вопрос и правда в некотором роде семейный. О том, будет у меня с тобою семья или нет.

– Будет, но не со мной! – топнула ногой Вешенка. – Дунава, и ты не вздумай драться!

– Ты не бойся, горлинка, – мягко молвила её избранница. – Мы же так, в шутку. Побалуемся да и разойдёмся.

Но по льдистым искоркам в очах Соколинки было ясно, что та отнюдь не шутила. Кошки сцепились, как две надвинувшиеся друг на друга горы; каждая давила на соперницу, пытаясь опрокинуть наземь, но обе стояли насмерть. Вешенка металась из стороны в сторону и грызла ногти, хотя ей не впервой было видеть кошачьи бои: она сама зачастую становилась их причиной. Другим девушкам это льстило, но её лишь раздражало, а сейчас и вовсе испугало: холодной дрожью сидело под сердцем ожидание от Соколинки какого-нибудь подвоха.

И точно: зацепив ногу Дунавы своею, молодая оружейница почти одержала верх. Дунава, однако, не завалилась на лопатки, а только припала на одно колено. У Вешенки вырвался крик: коварная Соколинка выхватила из-за голенища сапога нож. Но метила она отнюдь не в горло или сердце своей противницы, а вознамерилась отрезать ей косу, лишив тем самым связи с Огунью и большей части силы. Намотав косу Дунавы на руку, она уже занесла руку…

– Мать родная Огунь, отзовись! – воззвала Дунава. – Твердь земная, расступись!

Вешенка ощутила ногами дрожь земли, которая усиливалась с каждым мигом, пока не превратилась в самую настоящую тряску. Соколинка с криком повисла на краю глубокой трещины, которая в считанные мгновения расползлась раскрывающимся ртом. Оружейница цеплялась за торчащий древесный корень; нож улетел в пропасть, а пальцы её слабели.

– Держись! – Дунава схватила её за руку, чтобы помочь.

Но противница и тут не оставляла своего коварства – попыталась стащить Дунаву с края и сбросить вниз. Они обе повисли на корне, который уже начал опасно трещать.

– Дунавушка! – в ужасе закричала Вешенка, кидаясь к краю.

Дунава светло улыбнулась ей, подмигнув.

– Ничего, моя красавица. Всё будет хорошо.

Корень обломился, и обе кошки полетели вниз. С помертвевшей душой Вешенка осела на траву и сникла… Ледяная пустыня горя свистела метелью вокруг неё.

Но уже в следующий миг в двух шагах от неё открылся проход, из которого шагнули обе противницы, живые и невредимые. Дунава по-кошачьи отряхнулась и опять улыбнулась девушке.

– Я же говорила, что всё будет хорошо, горлинка.

Соколинка, слегка ошеломлённая падением, замешкалась. Тут-то внутри у Вешенки и прорвалось что-то – горячо, яростно, неостановимо. Налетев на оружейницу, она обрушила на неё град ударов – и ладонями, и кулаками. Соколинка не давала сдачи, только уклонялась и закрывалась. А Вешенка выкрикивала, выплёскивала свою ярость, в которой смешалось всё: и испуг, и боль от недавней мысли о том, что возлюбленная разбилась насмерть, и негодование. Это был ослепительный поток гнева, от которого Соколинке не поздоровилось. Её нижняя губа заалела кровью, а на костяшке кулака девушки вспухла жаром царапина от клыка.