Танатонавты - Вербер Бернард - Страница 8

Я пожал плечами.

— Не хочу лишать тебя иллюзий, но…

— Что «но»?

— Я однажды попал под машину. Меня швырнуло в воздух и я врезался головой при падении. Три часа без сознания. Настоящая кома. Не видел я там никакого туннеля, не говоря уже про какой-то благотворный свет.

Он выглядел ошеломленным.

— А что же ты видел?

— Да ничего не видел. Вообще ничего.

Мой друг уставился на меня, словно я был поражен редкой болезнью, вызванной еще неизвестным науке вирусом.

— Ты уверен, что был в коме и ничего оттуда не запомнил?

— Уверен.

Рауль задумчиво поскреб подбородок, но затем его лицо просветлело:

— Я знаю почему!

Он собрал свои вырезки, а потом произнес фразу, над которой я долго думал впоследствии:

— Ты ничего не видел потому, что был… «недостаточно» мертв.

24 — В СТРАНЕ БЕЛЫХ МОНАХОВ

Часом позже мы очутились перед больницей Сен-Луи. Ярко освещенный вход, охранник в униформе наблюдает за аллеями и дорожками. Рауль, и так отличаясь высоким ростом, к тому же надел потрепанное пальто, чтобы выглядеть старше своих лет. Он взял меня за руку, надеясь, что вместе мы сойдем за отца с сыном, решивших проведать свою выздоравливающую бабушку.

Увы, охранник оказался не столь уж глуп.

— Так, сопляки, для игр есть местечко получше, во-он за тем углом.

— Мы пришли навестить свою бабушку, — сказал Рауль просительным тоном.

— Фамилия?

Рауль, не колеблясь ни секунды:

— Мадам Сальяпино. Она в коме. Ее поместили в новую службу сопровождения умирающих.

Нет, каков гений импровизации! Если бы он выдал, скажем, Дюпуи или Дюран, это тут же вызвало бы подозрения, но «Сальяпино» звучит достаточно дико, чтобы взаправду походить на настоящую фамилию.

Охранник состроил задумчивую физиономию. «Сопровождение умирающих», эти слова немедленно вызывали неприятные ассоциации. Он без сомнения знал о создании такой службы, про которую ходили всякие толки в кулуарах больницы. Охранник передумал и сделал знак рукой, мол, «проходи», ничуть даже не извинившись, что нас задержал.

Мы углубились в сияющий ярким светом лабиринт. Коридоры, еще коридоры… Дверь за дверью мы потихоньку открывали для себя удивительный мир.

Вот уже второй раз, как я оказался в больнице, но впечатление было по-прежнему ошеломляющим. Все равно как проникнуть в храм белизны со снующими повсюду магами в белых одеяниях и юными жрицами, чьи нагие тела прикрыты безупречно наглаженными халатиками.

Все было упорядочено, как античная хореография. На замызганные койки санитары укладывали перебинтованные жертвоприношения. Юные жрицы их распаковывали и потом транспортировали в облицованные кафелем залы, где жрецы высшего ранга, коих можно было опознать по их квадратным хирургическим маскам и прозрачным перчаткам, совершали над ними пассы, будто вновь прибывшие оказались здесь, чтобы узнать судьбу у авгуров-прорицателей.

Это-то зрелище и стало причиной моей медицинской профессии. Запах эфира, сестрички милосердия, белые одеяния, возможность в свое удовольствие покопаться в кишочках моих современников — вот что по-настоящему увлекает. Вот чертоги истинной власти! Я тоже захотел стать белым жрецом.

В приятном возбуждении, словно гангстер, наконец-то вскрывший банковский подвал, Рауль прошептал мне на ухо:

— Псст… Вот оно!

Мы вошли в застекленную дверь.

И чуть не выскочили обратно, завидев там такое… Большинство пациентов службы сопровождения умирающих были поистине больны. Справа от нас беззубый старик с вечно разинутым ртом издавал зловоние метров на десять в округе. Еще ближе какое-то истощенное существо неопределенного пола уперлось немигающим взором в коричневое пятно на потолке. Прозрачная слизь текла из его носа, а оно и не думало ее стирать. Слева — лысая дама с одним-единственным пучком светлых волос на морщинистом лбу. Левой ладонью она пыталась сдержать непрерывно дрожащую правую руку. Это, видимо, ей никак не удавалось и она ругала мятежную конечность словами, непонятными из-за разболтанной фальшивой челюсти.

Смерть, не в обиду Раулю будь сказано, это вовсе не боги, богини или реки, полные рептилий. Вот что такое смерть — медленный распад человека.

Правы, правы были мои родители: смерть страшна. Я бы немедленно бросился на утек, кабы не Рауль, потащивший меня к той даме с пучком светлых волос.

— Извините, что беспокоим, мадам.

— Б-бон… жур, — запинаясь, сказала она, голосом даже более дрожащим, чем ее тело.

— Мы студенты школы журналистики, хотели бы взять у вас интервью.

— П-по… почему у меня? — с трудом произнесла она.

— Потому что ваш случай нас заинтересовал.

— Нет… во мне… ничего… интересного. У… уходите!

От истекающего слизью существа мы никакой реакции так и не добились. Тогда мы направились к благоухающему старичку, который принял нас за пару карманных воришек. Он возбудился, будто его оторвали от крайне важного дела.

— А? Что? Чего вы от меня хотите?

Рауль повторил свою речь:

— Бонжур, мы ученики школы журналистики и готовим репортаж о лицах, переживших кому.

Старичок сел в кровати и принял горделивую осанку:

— Ясное дело, я пережил кому. Пять часов в коме и смотрите-ка, я все еще здесь!

В глазу Рауля сверкнул огонек.

— Ну и как там? — спросил он, будто разговаривал с туристом, вернувшимся из Китая.

Старичок ошалело уставился на него.

— Что вы имеете в виду?

— Ну как же, что вы пережили, пока были в коме?

Видно было, что Раулев собеседник не понимал, куда тот клонит.

— Да я же говорю, я пять часов провел в коме. Кома, понимаете? Это именно когда ничего не чувствуешь.

Рауль стал напирать:

— У вас не было галлюцинаций? Вы не припоминаете света, цветов, чего-нибудь еще?

Умирающий потерял терпение:

— Ну уж нет, кома — это вам не кино. Начнем с того, что человек очень болен. Потом он просыпается и у него все тело аж ломит. Тут вам не до гулянок. А вы в какую газету пишете?

Откуда-то выскочил санитар и тут же разорался:

— Вы кто такие? Не надоело еще моих больных дергать? Кто вам разрешал сюда входить? Вы что, читать не умеете? Надпись не видели: «Посторонним вход воспрещен»?

— Ты и я против слабоумных! — выкрикнул Рауль.

Сообща мы бросились прочь галопом. Ну и понятно, потерялись в поистине дедаловом лабиринте кафельных коридоров. Мы пересекли палату для больных с ожогами третьей степени, потом попали в отделение, полное инвалидов в колясках и, наконец, оттуда прямехонько в то место, куда ходить не следует. В морг.

Обнаженные трупы рядами лежали на дюжине хромированных поддонов, лица искажены последней болью. У некоторых глаза еще были открыты.

Молоденький студент, вооруженный клещами, занимался снятием их обручальных колец. У одной женщины кольцо никак слезать не хотело. Кожа вздулась вокруг метала. Не колеблясь, студентик зажал ее палец между резцами клещей и нажал. Чик — и палец брякнулся об пол со звуком упавшего метала и плоти.

Я не замедлил свалиться в обморок. Рауль вытащил меня наружу. Оба мы были без сил.

Не прав оказался мой друг. Правы были мои родители. Смерть омерзительна. На нее нельзя смотреть, к ней нельзя приближаться, о ней нельзя говорить и даже думать.