Танатонавты - Вербер Бернард - Страница 11

Какая чушь! Все же она принесла ему немного горячего молока и боль утихла. Ноготь заявил о себе еще сильнее.

«Да здравствует Люсиндер!» — кричали вокруг. «Люсиндер, президент!» — скандировала целая группа. Ах, уж этот новый мандат! Скоро надо будет им заниматься вплотную. Выборы не за горами.

Несмотря на проклятый палец, Люсиндер пережил пару приятных моментов посреди этих шумных приветствий. Толпу он обожал. Он обнял крошечную розовощекую девочку, которой мать трясла у него под самым носом. Какой-то мальчуган сунул ему букет цветов, того самого сорта, что с ходу вызывает приступ аллергии.

Машина вновь тронулась. Он заставил себя немножко пошевелить пальцами, стиснутыми в новых жестких туфлях, как вдруг какой-то высокий тип в костюме-тройке кинулся к нему с зажатым в кулаке револьвером. В ушах эхом отдался гром выстрелов.

— Ну вот, меня застрелили, — спокойно отметил про себя президент.

Это, понятно, был первый раз, он же последний. Теплая кровь заструилась где-то в районе пупка. Люсиндер улыбнулся. Вот красивый способ войти в Историю с большой буквы. Его предшественник Конгома увидел свой президентский мандат преждевременно отмененным из-за рака предстательной железы. О каком наследии тут можно говорить?

Этот же технократ с черным револьвером дал ему шанс. Убитые президенты всегда имели право на почетное место в школьных учебниках. Все восхищались их дальновидностью, превозносили грандиозность их планов. В школах дети декламировали им восхваления. Другого бессмертия не существовало.

Люсиндер краем глаза уловил своего убийцу, скрывавшегося в толпе. А телохранители-то! Топчутся на месте и никакой реакции. Вот это урок! Нет, на всех этих профессионалов в штатском рассчитывать нельзя.

Кто же так его ненавидел, что организовал убийство? Ба, скоро ему на это будет наплевать. Не осталось больше ничего важного, включая проклятый ноготь. Смерть — лучшее лекарство от всех мелких горестей бытия.

— Доктора! Скорее доктора! — кричал кто-то неподалеку.

Хоть бы они все заткнулись… Не существовало врача, который смог бы ему помочь. Слишком поздно. Пуля, конечно же, пробила сердце. Какое против этого можно придумать лекарство, если не считать нового президента на замену, в то время как он, Люсиндер, присоединится к Цезарю, Аврааму Линкольну и Кеннеди в пантеоне великих государственных мужей, сраженных рукой убийцы.

Он все еще не умирал. В голове понеслась череда воспоминаний. Четыре года: его первая незаслуженная пощечина и первая обида. Семь лет: первая похвальная грамота благодаря соседу, который позволил списать свое сочинение. Семнадцать лет: первая девушка (он потом с ней снова встретился и это была ошибка: она до того оказалась невыносимой…). Двадцать один: диплом историка, на этот раз по-честному. Двадцать три: кандидатская по античной философии. Двадцать пять: докторская по истории античности. Двадцать семь: вступление в социал-демократическую партию благодаря связям отца и уже появление девиза своей будущей карьеры: «Те, кто хорошо знают прошлое, лучше всех могут строить будущее».

Двадцать восемь лет: брак с первым «цыпленком» (актриска, имя которой он уже и не помнил). Двадцать девять лет: первые подлости и первое предательство ради проникновения в центральный аппарат партии. Тридцать два года: выборы в мэрию Тулузы, сколачивание первого капитала за счет продажи муниципальных земель, первые портреты мастеров, первые античные скульптуры, беспорядочные связи. Тридцать пять: выборы в Национальное Собрание, первый замок в Лозаре. Тридцать шесть: развод и новый брак со вторым «цыпленком» (немецкая топ-модель, горошина вместо мозгов, но зато ноги, могущие совратить и святого). Тридцать семь: младенцы по всем углам дома. Тридцать восемь: краткий уход в тень по делу о взятке при продаже пакистанских самолетов.

Тридцать девять лет: стремительное возвращение на политическую арену благодаря новой супруге (дочь президента Конгома, на этот раз хороший выбор). Назначение на пост министра иностранных дел и первый по-настоящему омерзительный поступок: организация убийства перуанского президента и его замена марионеткой.

Сорок пять лет: смерть президента Конгома. Кампания за выборы Люсиндера президентом прекрасной Французской Республики, полностью профинансированная за счет Перу. Новый девиз: «Люсиндер изучал историю, сейчас он ее пишет». Неудача. Пятьдесят два года: новые выборы. Победа: Власть. Наконец-то Елисейский дворец. Бразды правления секретными службами. Личный музей античных сокровищ, тайно «позаимствованных» из-за границы. Черная икра половниками. Пятьдесят пять: угроза ядерной войны. Противник испугался, ретировался и Люсиндер лишился своего первого шанса войти в Историю.

Пятьдесят шесть лет: все более и более молоденькие любовницы. Пятьдесят семь: встреча со своим истинным другом, черным лабрадором Версинжеториксом, которого невозможно подозревать в нескрупулезных амбициях.

Наконец, пятьдесят восемь лет и завершение — в один миг — сей замечательной биографии: убийство великого человека в окружении толпы посреди Версаля.

И никаких больше зеркальных шаров. Жизнь, даже жизнь президента, всего лишь такова. Прах к праху, пепел к пеплу. Червь суть человек и окажется он в желудке червя.

Если бы только ему дали уйти с миром! Даже червяк, и тот имеет право на тихий финал. Но нет, они открывают ему глаза, кладут на операционный стол… Тычут пальцами, сдирают одежду, подключают к каким-то сложным аппаратам и повсюду, повсюду трещат как сороки. «Сделать все для спасения президента!» Идиоты…

К чему все эти старания? Он почувствовал, как наваливается великая усталость. Словно жизнь потихоньку уходит. Именно так. Уходит. Он чувствовал, что все куда-то уходит. Не может быть! Жан Люсиндер ощутил… что он сам уходит. Он покидает свое тело. Вот, вот! Ну точно, он вправду покинул свое тело. Он? Может, кто-то другой? Это что-то другое… как оно может называться? Его душа? Нематериальное тело? Эктоплазма? Материализованная мысль? Прозрачное и легкое! Вот они разъединяются, как оболочка, как кокон. Что за ощущения!

Он сбросил, покинул свою кожу, как старое поношенное платье. Он поднимается, возносится, выше, еще выше… Больше не болят пальцы. Он такой легкий!

Его… новое "я" на мгновение задержалось у потолка. Оттуда он мог созерцать вытянувшийся на столе труп и всех этих экспертов, с головой ушедших в интенсивную терапию. Никакого уважения к покойному. Вскрывают грудную клетку, перекусывают ребра, пихают электроды прямо в его сердечную мышцу!

Невозможно здесь больше оставаться, они его к тому же и окликают! Прозрачная нить, напоминающая пуповину, еще оставалась соединенной с его человеческим каркасом. По мере того, как он отдалялся, эта серебристая и эластичная нить все больше удлинялась.

Он пересек потолок, прошел через множество этажей, заполненных больными. Наконец, крыша и затем небо. Вдали манит к себе благотворный свет. Фантастика! Еще люди, множество людей, летят вокруг него, как и он влача за собой серебристую нить. Он ощутил себя участником великого праздника.

Внезапно его собственная серебристая нить прекратила растягиваться. Вот она твердеет, натягивается, тащит его вниз! Кажется, это свидетельствует о том, что Люсиндер еще не умер. Все другие эктоплазмы смотрят на него в недоумении: почему он не летит дальше? Нить тащит его обратно как отпущенная резиновая лента. Вот он пересекает крышу, потолки, вновь видит операционную и в ней врачей, бьющих разрядами в сотни вольт прямо ему в сердце. «Это запрещено!» Он уже провел один закон на эту тему двумя годами раньше в целях ограничения практики интенсивной терапии. Он вспомнил, это статья 676: «После полного прекращения кардиальной деятельности не разрешается осуществлять какие-либо манипуляции, вмешательства или операции, могущие привести к повторному пуску сердца». Но только, раз он был президентом, они по всей видимости решили, что его жизнь была выше закона. Ох уж эти ублюдки! Дерьма куски! Еще раз он открыл для себя неприятную сторону быть самым важным человеком страны. В эту минуту он хотел лишь одного: быть клошаром, на которого всем наплевать. Бомжем, попрошайкой, рабочим, домохозяйкой, не важно кем, лишь бы его оставили в покое. Чтобы ему дали умиротворение смерти. Вот первейшее право гражданина: спокойно умереть.