Французская фантастическая проза (антология) - Карсак Франсис - Страница 2

Случай не вышел бы за границы научных дискуссий и определений в духе античного спора о том, «сколько камней составляют кучу», или обывательского зубоскальства по поводу новоявленных сородичей людей, если бы повышенный интерес к открытию не проявили крупный делец Ванкрайзен, глава акционерной компании фермеров, и отец-бенедиктинец Диллиген, терзающийся проблемой — крестить или не крестить тропи. Если тропи — всего лишь представители местной фауны, то Ванкрайзен со свойственной ему акульей хваткой станет использовать их на своих предприятиях как даровую рабочую силу, а местные жители будут беспрепятственно охотиться на них. Ванкрайзен находит поддержку в трудах некоего Джулиуса Дрекслера, антрополога, расовая теория которого открывает дверь самым мерзким преступлениям.

Таким образом фантастическое допущение Веркора завязывает в тугой гордиев узел целый комплекс философских, этических, правовых, биологических, этнографических, политико-экономических проблем. Многое в поведении тропи кажется Темплмору загадочным, незамедлительно требующим правильной оценки. Отчетливо сознавая, что в одиночку ему не доискаться истины, не спасти тропи от неизбежного истребления, он решается на отчаянный шаг.

И вот в одном из лондонских особняков совершается убийство ребенка. Виновником преступления устанавливается его отец — Дуглас Темплмор. Он не только не скрывает своей причастности к убийству, но даже настаивает на вынесении ему смертного приговора. Именно так рассчитывает Темплмор добиться торжества справедливости. Зачин романа сродни захватывающим сценам детектива. Затем следуют события, разъясняющие драматизм ситуации, — научная экспедиция на Новую Гвинею, осуществление хитроумного замысла Темплмора и наконец судебный процесс. Жестокая схватка сторонников противоположных воззрений на происшедшее перемещает повествование в плоскость нравственных рассуждений и острых коллизий. Проблемы поднимаются и формулируются персонажами романа как бы вне зависимости от авторской позиции, так, как их подсказывает буржуазное сознание, отягощенное порой наивно-обывательскими, религиозными или расовыми предрассудками и довольно часто экскурсами в область отвлеченных и предвзятых умозаключений. Автор же остерегается предлагать собственные выводы, предоставляя читателю возможность самому задуматься, насколько обоснованны высказываемые мысли, ощутить вкус «запретного плода» познания, пережить остроту напряжения и разгадать фантастический ребус, заданный в романе.

Веркор умышленно обходит молчанием вопрос о двойственности биологического и социального начал в человеке. Лишь вскользь упоминает он об ином, диалектическом подходе к проблеме. Разрубить стянувшийся гордиев узел можно лишь с помощью марксистско-ленинской методологии. Разрыв биологической непрерывности развития между человеком и не-человеком образует пропасть и в области поведения, морали, психологии и философии. Писатель исключил тропи из эволюционного процесса и тем самым изъял из поля зрения читателя самый важный — социальный аспект проблемы. А именно в нем таится разгадка ребуса: без социальных связей человек не стал бы тем, кем он является. Если бы человек не был щедро наделен социальными инстинктами, ему не удалось бы возвыситься над миром животных, взять на себя ответственность за всю планету по имени Земля.

Специфические человеческие особенности — рука, интеллект и осуществляемый с их помощью труд, естественное чувство коллектива, вне которого немыслимо существование, обретение дара речи, культурной традиции, моральной ответственности — могли развиться только у такого существа, жизнь которого еще до появления зачатков понятийного мышления протекала в хорошо организованных сообществах. Предок человека должен был обладать способностью копить индивидуальный опыт и научаться коллективному опыту своего сообщества, изменять социальные и культурные модели своего поведения, познавать их и тем самым самого себя, руководствоваться этими знаниями, независимо от того, как далеки его действия от побуждений, желаний, влечений. Эта способность усваивать приобретенную мудрость вида увеличивает дистанцию между человеком и животным, чья реакция на воздействие окружающей среды зависит главным образом от унаследованных инстинктов. «… В причинах, определяющих человеческие поступки, говорит Темплмор, — есть нечто такое, нечто совсем особенное, единственное в своем роде, чего не найдешь у представителей всех других видов. Вот хотя бы даже то, что каждое поколение людей ведет себя по-разному. Образ жизни людей постоянно меняется. Животные же на протяжении тысячелетий ничего не меняют в своем существовании. Тогда как между взглядами на жизнь моего деда и моими собственными не более сходства, чем между черепахой и казуаром».

Финал романа оптимистичен, хотя главный герой испытывает неудовлетворенность исходом дела. Автор верит в преодолимость человечеством самых трудных вопросов бытия, на каком бы уровне они ни возникали и какие бы испытания и страдания ни выпадали на его долю. Поступательное историческое движение гуманно по своей природе; оно ведет к утверждению величия и красоты человека, правоты его исканий и борьбы. Эти мысли автор поручает диалогу двух дам: «Неужели вы думаете, что тропи будут счастливее, став людьми? <(…)> Жили они, не зная забот, а теперь их, наверное, начнут приобщать к цивилизации? — с ядовитым сочувствием осведомилась Гертруда. <…) И они станут лжецами, ворами, завистниками, эгоистами, скрягами. <…) Они начнут воевать и истреблять друг друга. <…> Нечего сказать, мы сделали им прекрасный подарок!» — «А все-таки подарок, — возразила Френсис, — <…> В этом страдании, в этом ужасе — красота человека. Животные, конечно, гораздо счастливее нас: они не способны на подобные чувства. Но ни за какие блага мира я не променяю на их бездумное существование ни этого страдания, ни даже этого ужаса, ни даже нашей лжи, нашего эгоизма и нашей ненависти. <…> После процесса… нам по крайней мере стало ясно одно: право на звание человека не дается просто так. Честь именоваться человеком надо еще завоевать, и это звание приносит не только радость, но и горе. Завоевывается оно ценою слез. И тропи придется пролить еще немало слез и крови, пройти через раздоры и горькие испытания».

Высокое звание человека — основная тема творчества Андре Моруа (1885–1967), верного наследника традиций мировой классики, общепризнанного мастера биографического романа, обогатившего нас документированным и психологическим прочтением многих славных страниц в истории художественной культуры. В его литературном наследии более семидесяти томов. В их числе переведенные на русский язык романы «Ариель, или Жизнь Шелли» (1923), «Байрон» (1930), «Тургенев» (1931), «Лелия, или Жизнь Жорж Санд» (1952), «Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго» (1954), «Три Дюма» (1957), «Жизнь Александра Флеминга» (1959), «Прометей, или Жизнь Бальзака» (1965) и др. В этом ряду фантастика занимает скромное место, но она весомо заявляет о себе в обличении пороков собственнического миропорядка.

В авторском сборнике «Только для фортепиано» (1960) мы находим рассказ «Из “Жизни людей”», включенный в настоящий том. Это своеобразная стилизация под просветительскую философскую повесть. Писатель прибегает к фантастике, чтобы показать привычный буржуазный образ жизни как бы извне, глазами сторонних наблюдателей, когда наиболее выпукло проступает его абсурдность, нелогичность, нарушение здравого смысла. С помощью телемикроскопа с далекого Урана ведет кропотливые наблюдения над «людскими муравейниками» на Земле академик А. Е. 17. Он изучает, есть ли у «двуногих бескрылых» какие-либо зачатки разума, и приходит к неутешительному выводу, что эти существа — рабы слепых инстинктов. Ему удается установить, что в их суете нет элементарной логики, признаков разумности. В своей массе они лишены радостей бытия, склонны опекать малочисленную касту ничего не производящих, праздных особей. Ими организуются склады предметов, какими в избытке переполнены соседние «муравейники». Более того, они укорачивают свой и без того короткий век междоусобными войнами, истребляя себе подобных. По заключению ученого с Урана, жизнь на Земле соответствует низшей стадии развития. Ситуация заставляет вспомнить о «Путешествиях Гулливера» Свифта или «Микромегасе» Вольтера. У Моруа она исполнена сатирического сарказма, нацеленного на пороки капиталистической системы и одновременно на пустоцветы науки-скоропалительные «открытия», сенсации, которые лопаются как мыльные пузыри. К счастью для себя, А. Е. 17 не дожил до дня, когда между Землей и Ураном устанавливаются дружественные отношения. Факты ниспровергли труд всей его жизни, но только не воздвигнутый в его честь на Уране барельеф, воспроизводящий нью-йоркскую Пятую авеню.