Завещание ворона - Вересов Дмитрий - Страница 55

— После, девочка, после...

Он ногой распахнул дверь и бережно уложил Марго на широченную кровать. Она тихо стонала. Нил помог ей выпутаться из платья, прикрыл худенькое тельце простыней, шелковым покрывалом... «Ей девятнадцать, значит, когда она родилась, я был уже три года как женат...» — неожиданно подумал он. Отчего-то слезы навернулись на глаза...

— Лекарства у тебя есть? Где они?

— Не знаю... Там...

Она махнула в неопределенном направлении и уронила руку на покрывало.

Нил один за другим выдвигал ящики трюмо и, наконец, нашел среди всяких женских мелочей прозрачную косметичку, исполнявшую обязанности походной аптечки, раскрыл молнию, выбрал подходящие упаковки. Препараты были знакомые — эффералган, аспирин-Ц, — а вот русские буквы выглядели на них непривычно.

Он растворил шипучие таблетки в воде, дал ей выпить. Потом сходил в ванную, принес мокрое полотенце, положил на лоб.

— Нил, ты... ты только не сердись на меня, все так глупо получилось...

— Да я не сержусь, ни капельки не сержусь... Ты только поправляйся скорей.

— А что со мной?

— Не знаю, наверное, какой-нибудь скоротечный грипп. Ничего, лекарства хорошие, сильные, ты главное постарайся уснуть. Утром будешь как огурчик.

— Ага, зелененькая и в пупырышках... — Марго тихо засмеялась и тут же раскашлялась.

— Тс-с! — прошептал Нил.

— Это мама Таня всегда так шутит... Нил, а правда обидно было бы вот так умереть... когда все только начинается?

— Ты спи давай! Нечего тут глупости всякие...

— А ты не уйдешь?

— Не уйду...

Она взяла его руку, приложила к своей пылающей щеке.

— Как хорошо... прохладно... Не уходи... Марго заснула. Нил лежал рядом, не отнимая руку от ее спящего лица...

Глава пятнадцатая

Калифорния-блюз

(октябрь 1995, Сан-Франциско)

После того, как Павел сел...

...Да, после того, как ее Павел попал в тюрьму...

Ах, в свои тридцать девять Татьяна стала такой слабодушной, что слезы порою сами катились из глаз, катились и катились. Как у того клоуна в цирке, у которого в парике спрятаны трубочки, подведенные к глазам, а в кармане спрятана клизмочка с водой...

Когда ее Павел сел...

Когда он попал в тюрьму...

Сел... Как это по-русски!

Здесь так не говорят.

По решению суда был помещен в City Detention Center. По-нашему, вроде КПЗ.

Татьяна ездила к нему два раза...

Это было на другом конце Фриско, и она ездила к нему... Ездила, чтобы понять, чтобы выяснить...

Нет, он не достоин!

Какой позор. Какой позор!

Он сожительствовал с этой грязной латиной, с этой пятнадцатилетней шлюшкой!

Какой ужас!

И как теперь оградить мальчиков от этого позора?

Митьке еще три, и он ничего не понимает, но Лешке-то уже пять!

Как уберечь детей от этого стыда, за отца — педофила?

Как он мог? Как он мог?

И Татьяна вновь заливалась слезами.

Когда кончился весь этот кошмар с шумихой в газетах, где в заголовках трепалось Пашино имя, Саймон и Саймон, которые вели их с Павлом дела, посоветовали переехать в дом подешевле.

Впрочем, дело было даже и не в деньгах...

Дело было в соседях.

Как сказали бы бабуськи из ее Танькиной юности — как теперь людям в глаза-то смотреть?

За этот стеклянный дворец на Пасифик-Элли драйв кредит был частично выплачен, и при продаже дома, этого дома стыда и позора, где ее Павел предавался похоти с этой... мексиканской потаскушкой, Саймону даже удалось выудить часть денег назад....

Татьяне было тяжело еще раз вспоминать эту их встречу. Встречу в Сити-Детеншн-Сентер.

Она тогда еще на что-то надеялась...

Надеялась на то, что все это ошибка. Чудовищная ошибка... И что американская система правосудия — эта великая часть той американской свободы, воспетой в несмолкаемых гимнах всеобщей телевизионной пропагандистской трескотни, — что эта американская система правосудия разберется! Что это ведь не Советский Союз с его сталинским ГУЛАГом, наконец!

Она еще надеялась... И Саймон с Саймоном — их адвокаты, тоже как-то вяло, но поддерживали ее в этой надежде.

И она приехала тогда к Павлу, как к родному... Как к родному, попавшему в беду.

Ей надо было...

Ей надо было выяснить все для себя...

Можно ли ему верить?

Можно ли верить Пашке?

Ее маленькому ослику — Пашке? А уехала, как от неродного.

Выдался очень жаркий даже для Фриско день.

Уже с утра парило, а к обеду радио «Кэй-Эль-Эм» сорок пять, что постоянно наигрывало кантри, пообещало вообще все «Сто пять по Фаренгейту»...

Но тем не менее она надела черное. Оставила мальчишек Лизавете и, едва проглотив что-то, отправилась в Сити-Детеншн...

Ехать было — не ближний путь!

Сперва по их Пасифик-Элли, потом по бульвару Севен Хилл вдоль бесконечной череды образцово-показательных домиков «хай-миддл класса», к которому они с Пашей пока еще принадлежали, потом по крутой петле пандуса она выбралась на Федеральную дорогу номер семьдесят семь, по которой в восемь рядов в одном направлении неслась вся эта американская жизнь, заключенная в маленьких комфортных мирках личных автомобилей. С персональными радио, с кондиционерами, с мобильными телефонами, фризерами для напитков... и веем-веем тем, что дает американцам это бесконечно воспеваемое ощущение независимости...

Заняв серединный четвертый от правого края ряд, где ехали не слишком быстро, как эти сумасшедшие владельцы «Порше» и «Феррари», что занимали два крайних левых ряда, и не слишком медленно, как все эти сверкающие никелем дизельные тягачи с прицепами — авианосцы и дредноуты хайвеев с вечными ковбоями в стодолларовых стетсонах за рулем в их высоченных кабинах...

Она ехала в Сити-Детеншн почти час. И если бы не кондиционер, то страшно подумать! Татьяна всегда по-бабски боялась, а вдруг сломается, а вдруг бензин кончится, а вдруг компьютер в моторе перегорит! И как тогда? Все эти постсоветские и построссийские страхи уже, наверное, и невозможно было вытравить из ее психики. Этакая совковая паранойя в насыщенном индустриальном обществе.

Когда вокруг всего столько от научно-производственной цивилизации, и когда ты настолько зависишь от всех этих микросхем и электромоторчиков, то как тут не занервничать, что что-то вдруг сломается и ты умрешь от жажды и жары в этой калифорнийской печке! А советская память в затылке подсознания, она все твердила и твердила, — сломается, сломается, сломается...

Вот и наколдовала.

Сломалась.

Сломалась ее с Павлом жизнь!

Она приехала в Центр предварительного содержания за полчаса до свидания.

Встала в очередь к окошку дежурного администратора.

В очереди, в основном, были тоже женщины. И белой была только одна Татьяна. Несколько чернокожих. Разного размера. От спортивно-поджарых, как чемпионка по прыжкам в длину Джессика Брэнкстон, до оплывших жиром, как мама миссис Миссисипи, необъятных в талии африканок... Вот уж кому жара!

И еще стояло несколько латиноамериканок.

Вот уж!

У Татьяны сразу настроение испортилось.

И дежурная администратор, та тоже, по инерции что ли? Татьяна ей подает заполненный бланк для разрешения на свидание вместе со своим ай-ди, а та ей:

— Буэнос диас, сеньора!

— Юрьев день тебе, бабушка! — так и хотелось выкрикнуть ей в ответ, но Татьяна сдержалась.

Потом их провели в комнату для свиданий и африканка в серо-голубой коттоновой форменке с нашивками Сити-Детеншн на груди и на рукавах еще раз проинструктировала всех, как себя вести во время свидания, еще и еще раз предупредив, что в случае нарушения правил администрация может прервать свидание и все такое...

У нее было место за номером семь.

Счастливое число.