Завещание ворона - Вересов Дмитрий - Страница 33

— Я не маленький. Мама сказала, сто в детском саду воспитательниса сказала, сто я — главный затинсик!

— Подумаешь, меня тоже сегодня назвали зачинщиком.

— А посему?

— Потому что я дорогу зачинил.

— И я тозе.

— А вообще-то, Митя, это папа — главный зачинщик, ведь это он так здорово придумал играть.

— Алеса, — Митя вдруг надул губы и засопел. — А когда мама с папой вернутся?

— Когда-когда? Не вздумай тут у меня ныть! Обещал меня слушаться? Обещал... Проводят дядю Джорджа и приедут.

— А куда дядя Джордж уезжает?..

Как русской женщине идет траур... Что это он?! Это просто Тане очень идет черный цвет. Как она сегодня бледна и строга! Аланна прячет свое лицо у Алекса на плече. Алекс растерян, не знает куда деть руки, как стоять, и вообще, как себя вести. Лицо Сесиль распухло и стало совсем некрасивым. Крис, в черном костюме и темных очках, поддерживает жену, задумчив и, хотя стоит среди других пришедших на кладбище проводить его отца в последний путь, кажется одиноким.

Восковое лицо Джорджа спокойно и сосредоточенно, как будто он решает очень важную для него задачу и продвинулся в ее решении гораздо дальше всех этих столпившихся вокруг него людей. Джордж был единственным человеком, с которым он мог говорить о своих заветных идеях, который понимал его с полуслова, который был ему и учителем, и другом. Рядом с ним у Павла появлялось удивительное чувство работы над всеобщим необходимым делом. Чувство подвижника и первопроходца. И это где? В Соединенных Штатах! В стране золотого тельца? В стране, где что-то значат только деньги? Какое было чудесное везение встретить такого человека в Америке! А теперь так внезапно его потерять! Спи, старина Джордж! Пусть земля будет тебе пухом!

А Татьяне казалось, что вместе с Джорджем она хоронит и какой-то период своей жизни, период тихого семейного счастья, с общими семейными завтраками и ужинами, с детскими праздниками, пикниками, веселыми шалостями больших и маленьких людей, с их ночами... Она, словно открыла ворота всем бедам, которые собрались перед ее домом: «Пришло ваше время. Заходите!»

Через неделю в доме супругов Розен раздался телефонный звонок:

— Привет, Пол. Это Крис. Не узнаешь старых друзей? Ты там еще не совсем опустился? Я тебе говорил, что все будет в порядке? Так вот, как ты насчет тихоокеанского побережья, штата Калифорния, и маленького заштатного городишки Сан-Франциско? Если не против, то у меня есть для тебя рекомендательное письмо. Куда бы ты думал? Сядь, а то упадешь... В «Блю Спирит»! Подробности при встрече... Впереди у тебя дальняя дорога и не казенный, а собственный дом!..

А через полчаса на голосовую почту пришло сообщение от Нюты.

«Привет! У меня все в порядке, путешествую по Европе, не волнуйтесь. Целую и люблю!»

Но координат для обратной связи так, мерзавка, и не оставила.

Глава девятая

Геронтологическое древо

(сентябрь 1995, Санкт Петербург)

Уж неизвестно, чего добивалась знойная красотка Ларина, собрав под крышей «Прибалтийской» всех своих мужиков, бывших и нынешних, но одного она добилась точно: разом перевернула всю устоявшуюся, вроде бы, жизнь Люсьена Шоколадова. На другое утро проснулся он, терзаемый не только лютым похмельем, но и ощущением никчемно, губительно прожитых лет... А ведь на месте воскресшего Павла Чернова — как его теперь там?.. Розена Мимозена, — миллионера, счастливого отца и мужа самой восхитительной, самой желанной женщины на свете мог бы быть он, Люсьен... Да какой, на хрен, Люсьен — Никита Всеволодович Захаржевский, блистательно образованный, в совершенстве владеющий тремя языками, дипломат, кинематографист, специалист по мировой экономике, виртуозный пианист...

А в зеркале отражалась скабрезная, потасканная, педерастическая рожа. Люсьен Шоколадов не желал уходить без боя...

Что ж, как говорил покойный папаша-академик — мы дадим бой!

И весь гей-гардеробчик безжалостно отправляется на помойку.

И огненному аутодафе предается записная книжка с «этими» телефонами и адресами.

И под ножницами парикмахера «артистические» лохмы преображаются в пристойную, неброскую, короткую и вполне гетеросексуальную стрижку...

А потом, в видах дальнейшего жизнеустройства, Никита плотно садится на телефон.

— Нет, никаких переводов предложить не можем, лето, понимаете ли, не сезон...

— Обслуживание иностранных туристов? Извините, штат укомплектован...

— Секретарь-референт со знанием языков и персонального компьютера? А как у вашей дамы насчет бюста?..

— Какие картины, Никита Всеволодович, вся студия третий год без работы...

— Ну, старик, какая летом халтура? Свои-то все по Европе разъехались, в подземных переходах подрабатывают...

— Экономист-международник? Три иностранных языка? Большой опыт административной работы? Нам вообще-то грузчики нужны, без вредных привычек...

— Да, нашей стремительно растущей международной компании жизненно необходимы профессионалы вашего уровня... Да, в любое удобное для вас время с двенадцати до восемнадцати... Нет, резюме не обязательно, дипломы тоже не обязательно, а паспорт с пропиской желательно прихватить...

Вот так, дожив до благородных седин и разменяв пятый десяток, Никита Захаржевский приобщился к торговле флоралайфом!

Вообще, все в этой затее было унизительным от на чала и до конца. От начала хоть бы потому, что Никита, как человек здравомыслящий и достаточно образованный, изначально и сам не верил в то, что принимая вовнутрь эту израильско-американскую дрянь, можно взаправду поумнеть... И не только поумнеть, но и похудеть, очиститься от ненужных шлаков, укрепиться в сексуальной потенции, вернуть себе юношескую густоту шевелюры и прочее, прочее, прочее...

И, может, как раз именно от того, что Никита Захаржевский сам ни на йоту не верил во весь этот флоралайф, то и доклад его со сцены дворца Первой пятилетки, что он, Никита, младший менеджер по продажам, делал для потенциальных клиентов, заманенных сюда обещанными фирмой бесплатными подарками, разумеется, не отражал никакой внутренней убежденности.

«Да имейте в себе веры с горчичное зерно», — вспомнилось Никите по этому поводу, когда его начальница Илона принялась делать ему выволочку за полный его провал в амплуа публичного дилера...

Не верил Никита, и все тут!

И все эти лицензии, сертификаты и отзывы розовощеких академиков, по всему Никитиному разумению были чистой воды туфтой. Особенно раздражали его демонстрировавшиеся по всем телеканалам рекламные ролики, где не имеющие никакого стыда актеры и актрисы разыгрывали счастливое изумление, показывая фотографии, какими они были до начала курса лечения, и соответственно, рисуясь, какими они стали после... Ну мыслимое ли дело, приняв сто пусть и недешевых порошков, сделаться, грубо говоря, умнее?

Вот снова ролик показывают. Актриса, играющая роль типичной домашней клушки, этакой повернутой на детях заботливой мамаши, всерьез рассказывает о том, что ее сын до курса лечения имел самый низкий в классе Ай-Кью, и просто не имел никаких шансов на высшее образование. Тут же для убедительности мамаша демонстрировала фото записного дегенерата с безвольно отвисшей челюстью и безумным взором... Однако, когда мальчик принял все сто прописанных флоралайфом порошков, ай-кью у ее Сережи стал зашкаливать за высшую отметку, и его с радостью приняли в самый престижный столичный университет. И как бы в подтверждение этого, мимо счастливой мамаши, обнимаемый с двух сторон двумя обворожительными красотками, проходил ее Сережа, держа в руках скрипичный футляр и шахматную доску...

Но так или иначе, ничего более достойного и главное — реального, кроме торговли флоралайфом, Никита пока придумать для себя не мог.

И так на вступительный взнос, на покупку лицензии на торговлю этим модным препаратом, Никита израсходовал всю имевшуюся у него наличность, включавшую в себя и последнюю полусотенную долларов, полученную от Ленечки Рафаловича, и миллион четыреста тысяч рублей, которые в антикварном, что на углу Малой Садовой и Невского ему дали за майсенскую пастораль, изображавшую барочного пастушка со свирелькой и такую же пастушку, всю в фарфоровых кружевах и кринолинах... Пасторалька натурального майсенского фарфора была из того немногого, что вообще осталось у Никиты в память о детских годах и о некогда слывшем «полной чашей» отчем доме.