35 кило надежды - Гавальда Анна - Страница 6

— Как ты знаешь, мы с мамой решили отправить тебя в пансион.

Я опустил глаза. В голове мелькнуло: «В кои-то веки вы хоть в чем-то согласны! Наконец-то. Жаль только, что в этом, могли бы придумать что-нибудь получше…»

— Я понимаю, тебя эта идея не вдохновляет, но вопрос не обсуждается. Мы зашли в тупик. Ты бьешь баклуши, тебя исключили из школы, тебя никуда не принимают, а муниципальный коллеж — не вариант. Выбирать не приходится… Но ты вряд ли знаешь, как дорого это стоит. Ты должен понимать, что нам придется напрячься ради тебя, очень сильно напрячься…

Я усмехнулся про себя: «О что вы… не стоит! Вот спасибо-то! Спасибо, Ваша щедрость. Вы так добры. Позвольте, Ваша щедрость, припасть к вашим ногам!»

А отец продолжал:

— Ты не хочешь узнать, где будешь учиться?

— …

— Тебе все равно?

— Нет.

— Так вот, представь себе, мы сами пока не знаем. Задачка, скажу я тебе, впору голову сломать. Мама полдня просидела на телефоне — и все без толку. Нужно найти такую школу, куда тебя согласились бы принять посреди учебного года, и…

— Я вот здесь хочу учиться, — перебил я отца.

— Где это «вот здесь»?

Я пододвинул ему буклетик, тот, где на фотке ученики работали за верстаком. Мама надела очки:

— Где это? Тридцать километров к северу от Баланса… Технический лицей Граншан… Но нам-то нужен коллеж…

— Коллеж при нем тоже есть.

— Откуда ты знаешь? — удивился отец.

— Я туда звонил.

— Ты?!

— Ну да, я.

— Когда?

— Еще перед каникулами.

— Ты?! Ты туда звонил? Зачем?

— Так просто… хотел узнать.

— И что?

— Ничего.

— Почему же ты нам не сказал?

— Потому что все равно ничего не получится.

— Почему это не получится?

— Потому что они принимают по успеваемости, а какая у меня успеваемость? Моим табелем только что печку топить…

Родители молчали. Папа изучал программу лицея Граншан, а мама вздыхала.

На следующий день я пошел в школу, как обычно, и через день тоже, и через два.

Теперь я понимал, что значит «перегореть». Именно это со мной произошло. Я перегорел. Что-то во мне погасло, и все стало безразлично.

Я ничего не делал. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Ни-че-го. Я сгреб все свои «Лего» в картонную коробку и отдал их Габриэлю, двоюродному братишке. Дома я только и делал, что смотрел телевизор. Километры и километры клипов. Я часами лежал на кровати. Ничего не мастерил. Мои руки висели плетьми по обе стороны от тощего туловища. Иногда мне казалось, что они мертвые. Переключать каналы да открывать бутылки — разве что на это они еще годились.

Я сам себе опротивел, я превращался в идиота. Мама права: еще немного, и я начну жевать за обедом сено.

Даже к деду с бабушкой мне не хотелось. Они хорошие, но ничего не понимают.

Старые слишком. II потом, где деду просечь мои проблемы? Он-то всегда был отличником. Проблемы — он даже не знает, что это такое. О родителях я вообще молчу. Они даже не разговаривали друг с другом. Зомби да и только.

Меня так и подмывало встряхнуть их хорошенько, авось вытрясу… Что? Не знаю.

Слово, улыбку, жест? Что-нибудь.

Я валялся, уставясь в телевизор, как вдруг зазвонил телефон.

— Что это ты, Тотоша, забыл меня?

— Э-э… Я, наверно, не приду сегодня, что-то не хочется…

— Как так? А Жозеф? Ты обещал, что поможешь мне отвезти ему шкафчик!

Упс! Совсем из головы вылетело.

— Я сейчас, уже иду. Извини!

— Нет проблем, Тотоша, нет проблем. Шкафчик никуда не убежит.

Жозеф в благодарность угостил нас по-королевски. Я съел бифштекс по-татарски величиной с Везувий и к нему целую гору всякой вкуснятины: там были каперсы, лук, травки, красный перец… Умм… Дед Леон поглядывал на меня и улыбался:

— Одно удовольствие на тебя смотреть, Тотоша. Скажи спасибо своему старому деду, что он время от времени тебя эксплуатирует: хоть наешься до отвала.

— А ты? Почему ты ничего не ешь?

— Я-то?… Да я, знаешь, не успел проголодаться… Твоя бабушка меня обкормила за завтраком…

Я знал, что он врет.

А потом нам показали кухню. Я обалдел, увидев, какие там кастрюли и сковородки — огромные! И здоровенные половники, и деревянные ложки, больше похожие на катапульты, и десятки ножей, разложенных по ранжиру, остро-преостро наточенных.

Жозеф подозвал нас:

— Познакомьтесь-ка! Это Тити! Наш новенький… Славный мальчуган. Уж я его вышколю, а потом, через годик-другой, эти мишленовские олухи набегут сюда как мухи на мед, это я вам говорю! Ты что не здороваешься, Тити?

— Здрасьте.

Он чистил картошку — наверно, миллион килограммов. Вид у него был довольный.

Ног не видно под горой очисток. Я смотрел на него и думал: «Шестнадцать лет… Ему-то наверняка уже исполнилось…»

Высаживая меня у дома, дед Леон еще раз повторил:

— Ну так сделаешь, как договорились?

— Угу.

— Наплюй на ошибки, на стиль, на свой безобразный почерк — на все наплюй. Просто что на душе, то и напиши, ладно?

— Угу…

Я сел за письмо в тот же вечер. Хоть он и говорил «наплюй», я все-таки порвал одиннадцать черновиков. А письмо-то получилось совсем короткое…

Вот оно, я переписал его для вас.

«Уважаемый директор школы Граншан!

Я очень хотел бы учиться в Вашей школе, но знаю, что это невозможно, потому что у меня очень плохая успеваемость.

Я видел в рекламе Вашей школы, что у Вас есть слесарные и столярные мастерские, кабинет информатики, теплицы и все такое.

Я думаю, что отметки — не самое главное в жизни. По-моему, важнее знать, чего ты в жизни хочешь.

Мне хочется учиться у Вас, потому что в Граншане мне будет лучше всего, — так я думаю. Я не очень упитанный, во мне 35 кило надежды.

Всего хорошего, Грегуар Дюбоск.

P. S. № 1: Я первый раз в жизни прошусь в школу, сам не пойму, что это со мной, наверно, заболел.

P. S. № 2: Посылаю Вам чертежи машинки для чистки бананов, которую я сам сделал, когда мне было семь лет».

Я перечитал письмо, вышло глуповато, но у меня не хватило духу переписывать в тринадцатый раз.

Я представил себе, с каким лицом директор будет его читать… «Откуда только взялся такой дурачок?» — наверно, подумает он, скомкает листок и запустит бумажный шарик в мусорную корзину. Мне и отсылать-то письмо уже не очень хотелось, но я обещал деду, в общем, отступать было некуда.

Я опустил его в ящик, возвращаясь из школы, а потом, когда сел обедать, перечитал буклетик и тут обнаружил, что директор был на самом деле директрисой! Вот осел-то! Это я так подумал про себя, закусив изнутри щеку. Осел, болван, трижды идиот!..

35 кило кретинства, это точно…

Потом наступили осенние каникулы. Я гостил в Орлеане у тети Фанни, маминой сестры. Играл на дядином компьютере, ложился не раньше двенадцати, а встать норовил как можно позже. Валялся до тех пор, пока двоюродный братишка не запрыгивал ко мне на кровать с кличем:

— Йего! Давай иг'ять в йего! Гьегуар, вставай, пойдем иг'ять в йего!

Четыре дня я строил ему из «Лего» то гараж, то деревню, то корабль. Когда я заканчивал, он улыбался до ушей, довольный-предовольный, а потом брал мою конструкцию и — бац! — со всей силы швырял ее на пол и смотрел, как она разлетается на тысячу кусочков. В первый раз я, честно говоря, разозлился, но когда услышал, как он смеется, сразу забыл о потраченных впустую двух часах. Братишкин смех я просто обожал. Он заряжал меня своим восторгом.

На Аустерлицком вокзале меня встречала мама. Когда мы сели в машину, она сказала: