Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства - Гуревич Арон Яковлевич - Страница 62

С идеей пропорциональности прегрешений и кар связан третий момент в трактовке Бертольдом загробного мира — своего рода индивидуализация грехов и заслуг и соответственно расплаты за них или наград, ожидающих души умерших. Каждому, как говорит Бертольд, — собственная награда, в зависимости от дел его. Обращаясь к слушателям, проповедник разделяет их на несколько категорий. Первые получат на небесах наивысшую награду; это те, кто прожил жизнь, не впав в смертный грех, — девственницы и девственники; когда они прибудут в Небесный Иерусалим, их ожидают венец, царские одеяния и кольцо. Другую категорию составляют те, кто утратил девственность, но очистился от грехов сокрушением и покаянием. Третьи получат наименьшую награду, но число их, как утверждает Бертольд, ничтожно мало; «если бы предо мною сидели две тысячи, то едва ли один или двое заслужили бы наименьшую из наград, а может быть, их тут и вовсе нет». Дело в том, что этот разряд составляют люди, которые откладывали свое обращение до смертного часа. Таких в аду многие тысячи. Раскаяние угоднее всего Господу ныне, завтра — уже менее угодно, через неделю — еще меньше, и того менее — через полгода или год. Очень сомнительно, что в конце своих дней человек получит прощение, — так же сомнительно, как то, что слепой способен застрелить одним выстрелом из арбалета или лука птицу, усевшуюся на колокольне. После запоздалого покаяния душа в лучшем случае окажется в чистилище, где ее будут жечь и жарить так долго, как того заслужил грешник, — сто лет или четыреста или еще долее. Но и после этого его награда на небесах будет наименьшей. «Как здесь человек посеет, так и там пожнет». Конечно, и наименьшая награда на небесах такова, что ее невозможно изъяснить, и все же она — ничто по сравнению с большей наградой.

Наконец, четвертый разряд присутствующих на проповеди, по утверждению Бертольда, не получит никакой награды. «Их предо мною более всего», — говорит он, и нет им награды ни на небесах, ни на земле, ни в чистилище, — их место «на адской виселице», «в аду или во глубине ада». Не говоря об иудеях и язычниках и маленьких детях, среди взрослых христиан большинство — погибшие. «Много званых, да мало призванных». Кто же они? Это все те, кто содеял смертный грех и покинул сей мир без покаяния.

Что же ожидает на том свете тех, кому Бог отказывает даже в минимальной награде? Подобно тому как на небесах одни получают большие радости, чем другие, так и в аду муки неравны, — один терпит в тысячу раз большие страдания, нежели другой. «Господин Катон» и «господин Нерон» оба в аду, но тяжко им по-разному, и тирану Нерону во сто тысяч раз приходится хуже, чем добродетельному язычнику Катону. Иные говорят, будто тому, кто привык к аду, привольно в нем, но сие — великая ложь. К аду никто не может привыкнуть. «Господин Каин» первым оказался в аду, и его мучения сейчас таковы же, какими они были в первый день, а уж у него-то, казалось бы, вдоволь было времени привыкнуть за пять тысяч семьсот лет (8, № 24). У читающего эти слова, правда, возникает вопрос: о каких тысячах лет может идти речь применительно к аду, где царит вечность? Но время не элиминировано полностью из картины потустороннего мира, набрасываемой нашим проповедником. Лучшему в аду так дурно, что не выразить никаким языком, и все же одному там легче, чем другому. Одному хуже в десять раз, другому — в тридцать, этому — в шестьдесят раз, кому-то еще — во сто раз хуже, а тому — в тысячу раз, еще одному тяжелее в шесть тысяч раз. Сколько грехов, столько и пыток, и чем глубже ад, тем сильнее огонь и страшнее муки. И точно так же в царстве небесном: чем больше добрых дел, тем выше награда, выше и честь, и тем больше небесные радости (8, № 24).

В описаниях адских мук в «видениях» более раннего периода преобладает суммарная картина: души, осужденные за сходные грехи, подвергаются одинаковым карам, отдельно — прелюбодеи, отдельно — матери-детоубийцы, отдельно — алчные или святотатцы и т. д., — отверженные Богом распределены по разрядам, индивидуальности не выделены. Бертольд же не останавливается перед тем, чтобы точно определить, во сколько именно раз одному наказание будет более суровым, нежели другому. Страсть его к уточнениям и численным пропорциям столь же неодолима, как и страсть к перечислениям.

В цели проповедника, вне сомнения, входило намерение терроризировать аудиторию ужасами ада, ожидающими тех, кто не покаялся и не искупил своих грехов. В отличие от авторов «видений», которые описывают многообразные адские пытки, Бертольду достаточно упомянуть лишь огонь пекла. Но что это за огонь? Он ссылается на такой авторитет, как Августин. Если сравнивать с огнем ада огонь, известный земным людям, то он подобен пламени, нарисованному на стене (8, № 6). Осужденным на ад так скверно, так скверно, что сего никто не в силах выразить. Их мука столь велика, что если бы подожгли этот город (Аугсбург, где проповедует Бертольд) и он целиком сгорел до последнего дома, «и вместе с ним сгорели бы твои кожа и волосы, глаза и рот, голова и все тело, кости и плоть и все твои члены и жилы и ты стал бы насквозь сплошным огнем, подобно расплавленному железу», — то это еще было бы ничто по сравнению с адским огнем. «Скажу больше, — распаляется проповедник. — Если б весь этот мир превратился в огонь и запылала вся земля до небес, то было бы во сто раз лучше, нежели в пекле, во сто раз лучше!» (8, № 9). Да что огонь! Дети, которые умерли, не получив крещения, и оказались в «преддверии ада», испытывают только одну муку — они лишены лицезрения Бога. Но и это лишение столь велико, что они предпочли бы вплоть до Страшного суда ездить вверх и вниз по раскаленному столбу, высящемуся от земли до небес и утыканному ножами и серпами, лишь бы постоянно видеть лик божий (8, № 9).

Четвертый момент в проповедях Бертольда, касающихся загробного мира, который не может не обратить на себя внимание исследователя, — это своего рода «исторический аспект». Ад и его обитатели, пребывая вне земного времени, в вечности, тем не менее имеют свою историю. Мир простоял пять тысяч двести лет и еще один год (до пришествия Христа или до его страстей), и за этот срок из-за непослушания Адама и Евы, проявленного в раю, никто из людей не мог достигнуть царства небесного, будь они добрые или злые, молодые или старые, богатые или бедные, благородные или неблагородные. Те из них, кто совершил смертные грехи, пошли в ад, где и пребывают до сего дня; те же, кто повинен в обычных, «повседневных» грехах, выжигаемых огнем, перешли из ада в место, называемое lirnbus или «пред-адом» (die vorhelle).

Различие между лимбом и собственно адом («подлинным адом», rehten helle) иллюстрируется сопоставлением Аугсбурга, заключенного в городские укрепления, с предместьями, расположенными вне стен: и город и пригород — это всё Аугсбург, но охрана наружной его части уступает охране внутренней, и точно так же тех, кто погружены в ад, сторожат в тысячу раз бдительнее, нежели тех, кто попал в «предместье ада». Так вот, оказавшиеся в аду уже никогда из него не выберутся. Что же касается обитателей преддверия, то Господь, как разъясняет проповедник, после своей смертной муки посетил эти места и извлек из лимба взывавших к нему на протяжении пяти тысяч лет, но никого не освободил из самого пекла, и, скажем, «господин Каин» — первый, кто угодил в ад, — там остался и пребудет вовеки. «В подлинный ад Господь не спускался, и когда мы говорим, что Он посетил ад, то имеем в виду «пред-ад», «предместье» (die vordern helle, die vorstat)» (8, № 20).

Итак, первый и решающий факт в истории потустороннего мира — это искупление Христом грехов прародителей. Напомнив об его искупительной жертве, Бертольд вопрошает присутствующих: есть ли здесь кто-либо, кто не содеял такого же тяжкого греха, как «господин Адам», вкусивший яблока вопреки воле Господа? «Кайтесь в грехах, ведь Господь более не умрет за ваши грехи» (8, № 5).

Со смертью и воскресением Христа начинается новый этап истории загробного мира. Открылись небеса, и святые праведники стали попадать в рай. До этого они пребывали в неком месте (stet), из коего вместе с пророками, патриархами и другими добрыми людьми призывали милость Господа. Страсти Христовы положили начало царству небесному. Как сказано в проповеди «О двух путях мученичества и милосердия», путь к небесам подобен тернистой тропе, ведущей в крутую гору, на вершине которой стоит бург (hohen burg). Однако эта тропа более тысячи лет остается нехоженой: путь к бургу (martelwec — «путь мученичества») открылся после рождества Господа на два с половиной века и вновь откроется перед Страшным судом (8, № 12). Таков путь избранников божьих.