Улица отчаяния - Бэнкс Иэн М. - Страница 12

– Да, – кивнул Макканн, – слышал я про такое. Сплошная тошниловка.

– Не знаю, – обиделся я. – А ты что, уже пробовал?

– А ты точно знаешь, что твой босс не покатит на тебя, что мы тут хлещем его бухло? – поинтересовался Макканн, то ли не расслышав, то ли игнорируя мой вопрос. Он крутил пустую пивную бутылку, рассматривая через нее одно из Амброзовых витражных окон.

– Да я же тебе говорил, – сказал я. И я ему действительно говорил. Макканн всегда это спрашивает, и я всегда говорю ему, что все путем. – Все путем, ему это до лампочки.

– Точно?

– Точно, точно. Сам-то он завязал. Сказал мне, бери сколько хочешь.

Макканн окинул взором ящики алкогольной продукции, нагроможденные в церкви наряду с прочими моими СЭВ-овскими трофеями, и задумчиво поскреб подбородок.

– Продать бы ведь мог, если самому не нужно.

– Не так-то это сразу. Растаможка… и все такие дела. А ему возиться неохота.

– Да, если он такой богатый… Ничего, если я… – Макканн показал мне пустую бутылку.

– Милости просим, – сказал я. Макканн встал и пошел за очередной бутылкой.

– А ведь я так ни разу и не видел этого парня, ты знаешь это, Джимми? Он что, вообще сюда носа не кажет?

– Последний раз он тут был… ну, с год назад. Или чуть больше.

– Так как там, говоришь, его фамилия?

Макканн открыл бутылку открывашкой, привязанной к концу скамейки, и приложился к горлышку.

– Уэйрд.

– Странная фамилия.

– Странный парень.

– А он не думает часом снести эту халупу и отгрохать здесь административный корпус?

– Не может. Здание должно остаться как оно есть, потому-то ему отдали его за гроши.

– А потом, наверное, еще и заложил, да?

– Не думаю, – сказал я, не совсем уверенный, прикалывается Макканн или всерьез. – Он же богатый. Оригинал.

– Ну да, – горестно кивнул Макканн, – если ты богатый, то ходишь в оригиналах, а если бедный, тебя тут же объявят психом и запихнут в психушку.

– Чин дает определенные привилегии.

– Вот то-то, дружище, и оно.

Некоторое время мы пили молча. Макканн снова окинул взором штабеля бухла.

– Все это очень здорово, но мне чего-то хочется пинту родного, крепкого. Сходим в «Грифон»?

– Пошли, самое время перекусить.

«Грифон» – это наша основная местная забегаловка: приличная, с дешевой едой, не испорченная наплывом клиентов, но достаточно оживленная. Я так никогда и не отряхнул со своих ног впитанные в детстве вкусы и упорно предпочитаю пироги, бобы и чипсы в «Грифоне» пятизвездному бифштексу аиpoivre[11] со сладким укропом, спаржей, courgettes[12] и молодой картошкой в «Олбани»… не говоря уж о том, что для «Олбани» пришлось бы переодеваться. А пожалуй что и в душ сходить. Мы изготовились к выходу в свет. Я собрал пустые бутылки и по пути к двери закинул их в ковш русского бульдозера. Прежде чем куда-то там идти, мне нужно было разжиться наличными.

– А на хрена ему все это хозяйство? – вопросил Макканн, указывая своей многоцелевой башкой на коммунистическую технику. Я распахнул маленькую дверку, прорезанную в одной из огромных – как на складе, в них без труда прошел бы двухэтажный автобус – дверей главного входа и оттащил Макканна от польского самосвала (полного пустых водочных бутылок).

– Это не его, – соврал я. – Это строители оставили.

– Ну да, конечно, – отозвался Макканн уже снаружи, застегивая куртку и с ненавистью глядя через улицу на сверкающий (тонированное зеркальное покрытие) фасад конторы «Бритойл». Когда я покупал церковь, здесь была попросту дыра, а в начале этого года на месте былой дыры вознесся административный комплекс. В аккурат к падению мировых цен на нефть и объявлению о сокращении штатов. Я остановился рядом с Макканном, глядя на искаженное отражение церкви в зеркальных, ступенчатых стенах.

– Кошмар и убожество, – констатировал Макканн. – Дыра и та была лучше.

– Ты дряхлый, ублюдочный реакционер, – сказал я, сбегая по ступенькам паперти на улицу.

– Реакционер? Я? А ты папист недорезанный! – Он догнал меня и пошел рядом. – Это не мы реакционеры, не такие, вроде меня, ведь что же тут реакционного в том, чтобы пытаться сохранить историческое наследие, пусть и такое, как простая дырка в земле; реакционеры – это все эти долбаные предприниматели и акционеры, пытающиеся подлатать капиталистическую систему, повернуть вспять неумолимую поступь истории, и какими бы красивыми словами ни пытались они…

Макканн долдонил про прогресс и регресс, акционеров и реакционеров, капитализм и коммунизм всю дорогу до банка, где я ссудил ему десятку.

А всю дорогу назад, к «Грифону», я думал о теледепеше Рика Тамбера, пытаясь угадать, о чем же это он желает побеседовать, а еще больше – тревожась, по какой это причине он сформулировал свою мысль таким образом – таким, как сформулировал.

Ведь к этому привыкаешь – к тому, как люди формулируют свои мысли, как они используют слова, привыкаешь и начинаешь понимать, на чем сделан акцент. Стараясь припомнить Рикову более-менее среднеатлантическую манеру выражаться, я не мог отделаться от ощущения, что если Рик пишет «Это будут хорошие известия», он, вероятно, имеет в виду, что «Это будут хорошие известия», в отличие от каких-то других, нехороших. А может, это просто мания преследования, обычное для меня дело.

Могло ли случиться нечто такое, о чем я все еще не знаю? Да запросто; я по возможности избегаю газет, телевизора и радио. А что касаемо моих Информационных Загулов, они случаются не так уж часто – раз в два месяца или около того.

В период Информационного Загула я беру напрокат несколько телевизоров, покупаю себе приемник и подписываюсь на все мыслимые и немыслимые газеты и журналы. Я читаю все подряд, я круглый день не выключаю радио, я смотрю по телевизору все, что показывают: мыло и рекламу, викторины и детские передачи. Добротный, полноценный Информационный Загул длится порядка недели, я выхожу из него с красными от недосыпа глазами и более-менее стойким отвращением к тому, что нам впаривают под маркой популярной культуры.

В промежутках между Загулами я читаю немногим меньше, но почти исключительно книги и журналы – журналы, где нет новостей. Таким образом, большую часть года я почти не соприкасаюсь с внешним миром; начнись, например, новая война, я узнаю о ней последним, когда на оконных стеклах появятся косые кресты из бумажных полосок, а по улицам потянутся нестройные колонны людей с тележками и детскими колясками.

Так что же я там такое проспал? На какое всем – кроме меня – известное событие намекает Тамбер?

Да нет, бред это все, паранойя. Наверняка Рик не настолько четок и последователен, чтобы выискивать в его писаниях такие тонкости. Его эпистолярный стиль прямо зависит от того, давно ли он принял понюшку кокаина, плотно ли пообедал, сошелся или расстался с очередной своей пассией. Так-то оно так, но тревога меня не покидала.

Ничего особенного… но ее мотив все крутится и крутится у меня в голове, а мои старые песни никогда не предвещали ничего хорошего ни мне, ни другим. Мое проклятье, мой злой рок, назвали бы меня при рождении Ионой, и дело с концом… Мистер Мордой-в-грязь, капитан Кривокософф… На пороге «Грифона» я спросил:

– Так что, этот мужик не был слепым?

– Нет, – твердо ответил Макканн. – Я никогда не связываюсь со слепыми…

– Молодец.

– …а то у них эти, палки.