Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну - Валенте Кэтрин М. - Страница 51

Сентябрь припала к поверхности, держась из последних сил. Наконец лунотрясение милосердно затихло.

– Ты не такой, как я думала, – выкрикнула Сентябрь. Нервы ее были на пределе. – Ты говоришь, как хороший и добрый зверь, а сам одним своим смехом крушишь все вокруг.

– Почему ты думаешь, что я причина этого, девочка из низин? – проревел йети.

– Ты колол Луну Костяными Ножницами! – завопила Сентябрь в ответ. – Ты гонял Арустук по равнине, будто она совсем никчемная! Ты смеешься – и мир содрогается. Ты такой большой, больше всего, не считая гор, твои глаза налиты кровью и гневом, а рука твоя жестока, и я боюсь тебя – мне не стыдно бояться, когда меня вот-вот раздавит вместе с моими друзьями. Если бы меня попросили описать злодея, осмелюсь сказать, он был бы очень похож на тебя!

Йети посмотрел на нее со значением.

– Ты тоже одета как злодей. Значит ли, что ты и есть злодей?

Сентябрь взглянула на свои черные шелка.

– Это не то же самое!

– Ты еще дитя, – вздохнул Сайдерскин. – Ты видишь только малое, только то, к чему способна подползти. Да, Луне больно, но это не я причиняю ей боль.

Глава XIX

Время – единственная магия

в которой один становится двумя, двое становятся одним, полуправда становится целой, все преходяще и все ошибаются

Красный купол в огромном павильоне Терпения зашевелился.

Он скручивался, медленно растягиваясь. Он вспухал, опадал и снова вспучивался. Он производил странные тихие звуки, вытягиваясь к пустым небесам. Под кожей его расцветали тени.

– Почти пора, – прорычал Космический Пес. И сразу после этого их стало не пять, а шесть. Из облака сгустился высокий мужчина с черными татуировками на синей коже. Да-да, он явился в грозовом облаке, пепельно-темном, как во время летнего шторма, а когда облако рассеялось, он уже там стоял, влажный, яркий, крепкий. В руке он держал Костяные Ножницы – длинные, белые, острые. Взгляд его надолго задержался сначала на Сентябрь, а затем на юной копии самого себя – на Субботе, чьи глаза наполнились дымчатыми слезами.

– Почему? – прошептал юный Суббота.

Но старший ничего ему не ответил.

Сентябрь смотрела на высокого марида будто издалека. Она знала, что должна закричать на него – возможно, он бы даже послушался. По крайней мере ее собственный Суббота обычно слушался. Но ее опять накрывала все та же ужасная парализующая неподвижность. Этот Суббота был будущим. Не значит ли это, что все уже случилось? Не значит ли, что уже ничего нельзя сделать? Как она может спорить со всеми Субботами, которые еще впереди? Она разбила свою судьбу молотком – это что-нибудь да значило?

Старший Суббота двигался быстро и уверенно. Сайдерскин пошевелил пальцами в жемчужной почве, и опять звезды покатились как по дорожке собачьих бегов, преследуя несчастного отчаявшегося зайца. Солнце всходило и садилось фотографическими вспышками, все быстрее и быстрее. Время судорожно сокращалось и тащило их за собой. В свете фотовспышки заката Сентябрь увидела, как Суббота раскрыл ножницы и вспорол Луну. Он делал длинные надрезы в направлении от ужасного красного нарыва, налегая всем телом, чтобы раскрывать и закрывать ножницы. Черный Пес скакал вслед за ним, прикусывая края разрезов и растягивая их пошире.

Красный волдырь начал подниматься.

Последний сокрушающий толчок лунотрясения прокатился под ними. Казалось, что начинался он в глубине их сознания – и раскрывался, содрогаясь и осыпаясь. Сентябрь упала, успев в последний момент извернуться, чтобы не раздавить собой Аэла. Суббота подхватил ее и поставил на ноги. Затем метнулся вслед за собой будущим, который то скрывался в своих грозовых облаках, то снова возникал.

Из раны, проделанной Костяными Ножницами, сочилась, словно густое масло, черная кровь Луны. Она дрожала и мерцала раскаленными узорами, золотыми и алыми на черном. А красный купол все продолжал расти из развалов Луны.

Сентябрь закричала, вцепившись в люльку с Аэлом. Она пыталась ползти по направлению к Арустук, но совсем не узнавала модель А. Казалось, что та теперь целиком состоит из витражного стекла и покрыта дикой полосатой шерстью – уже не машина, а живое существо с мерцающим внутри подсолнуховым рулем, с поросшим грибами рычагом из черного дерева, с резной приборной панелью из слоновой кости. Только мешковина с надписью «Картофельная компания Арустук» все еще болталась над ее запасным колесом – вернее, уже не колесом, а длинным кошачьим хвостом, скрученным спиралью. Зазвучал сигнал модели А, но это были не привычные куа-куа или ахууга, а настоящий голос, тонкий и прерывистый, какой трубач выдувает ртом. Голос, произносящий то, другое слово, которое должно выучить всякое живое существо; слово, такое же необходимое для жизни, как топливо, которое превращается в движение, музыку, листья, корни, шипы диметродона, танцы, библиотеки и детей:

«Да! Да! Да!»

Круглясь, крутясь и раздуваясь, красный купол высвободился из Луны. Он оторвался со звуком тысячи переломанных костей – и всплыл в темноте, мигая в свете дня и снова темнея, по мере того как ускорившийся мир пунктиром несся вперед. Красный купол плыл как огромный воздушный шар.

Только это был не купол, не шар, не волдырь и не нарыв. Это была луна.

Крохотная версия огромной бледной Луны, только темно-красная, воспаряющая все выше и выше. Длинный пульсирующий канат, сверкающий кварцем и опалом, соединял его с кипящим морем лунной крови, оставшимся внизу. Казалось, новорожденная алая луна крутится и вытягивается в попытках освободиться от толстой скрученной пуповины, соединяющей ее с Луной-матерью.

Сентябрь видела роды собак, овец и коров. Она прекрасно поняла, что сейчас произошло. Это невозможно было ни с чем перепутать. Луна родила младенца.

Черный Космический Пес высоко подпрыгнул, описав в воздухе идеальную дугу, как пущенная стрела. Поравнявшись с твердым, как мрамор, канатом, Пес вцепился в него одним яростным щелчком мощных челюстей. Новорожденный месяц перекатился набок, направив кончики своих рубиновых рожек вверх, приняв форму улыбки или колыбели. Но пуповина не порвалась. Черный Пес упал, поскуливая.

– Я – не злодей, – сказал Сайдерскин, когда тряска стихла. Он смотрел, как красная луна барахталась и приплясывала в ночи, учась поворачиваться и вращаться так же быстро, как новорожденный олененок. Она уже немного подросла. Возможно, на ее поверхности смогли бы разместиться два человека и даже построить себе дом. – Я – повитуха, – закончил он. – я говорил тебе, что Луна – живая. Такая же живая, как твоя мать. Луне требуется много времени, чтобы выносить дитя. Дольше, чем те короткие жизни там, внизу. А кто еще поможет планете на ее родовом ложе, как не повитуха, которая может удержать время в ладони? Все, что я делал, было для этой малышки, чтобы высвободить ее из-под материнской опеки. Луна тряслась, да только не я ее тряс. У нее были схватки.

– Но Алфавитарий сказал…

– Я что, должен был бросить свои обязанности и объяснить какому-то парику, что мне нужен Сапфировый Стетоскоп, чтобы прослушивать сердцебиение новой луны? Они все сбежали, и это хорошо! Ей нужен покой. Луна не должна беспокоиться о том, что схватки нагонят страху на ее народец, даже если их и вовсе унесет в пустоту! Я не могу делать свое дело с перенаселенной Луной. Я был бы не лучше, чем та фея, которая гонит время вперед, чтобы малыш побыстрее стал большим, чтобы первая пролетающая комета не убила его. Поэтому я позволял им смотреть на меня и болтать, что им вздумается. Называть меня монстром, опасным существом. Называть меня злодеем. Меня это не ранит. Я был на Плутоне. Я свои уроки выучил.

– Ты становишься тем, кем тебя называют, – сказала Сентябрь обеспокоенно. – Так что ты – монстр. И злодей.

Йети уставился на нее.