Публицистика 1987 - 2003 годов - Федин Василий Тимофеевич - Страница 10

В результате этих трагикомических дорожных приключений мы не укладывались в отведенный нам срок, т.е. не выполняли приказ на возвращение в боевые порядки. Командир танка и весь экипаж нервничали. Когда ранним утром еще в темноте, наконец, прибыли в свою бригаду, то все танки заняли уже исходные позиции для атаки метрах в 700 от населенного пункта Дойчендорф. До атаки оставались считанные минуты.

Командир танка Сергей из Москвы (фамилию не помню) принял решение не докладывать о том, что у нас совершенно не работает задняя скорость (боясь того, чтобы кто-то не упрекнул нас в том, что мы уклоняемся от участия в танковой атаке). Никто из экипажа не возражал против этого. Вот так без задней скорости мы пошли в атаку, и это обошлось нам очень дорого.

Атака началась и развивалась строго по боевому уставу. Танки рассредоточились по фронту с интервалом 30-50 м. На поле впереди был пологий бугор, за ним Дойчендорф, справа лес, на опушке — остатки сгоревшего дома, слева дорога, обсаженная старыми деревьями. Все покрыто глубоким, но рыхлым снегом. Начало чуть рассветать. Раздалась команда: «Заводи, вперед!». (Прогретые при занятии исходной позиции двигатели еще не остыли, заводятся, как говорится, с полоборота).

Получив взбучку за опоздание, стараемся загладить свою вину. Интенсивно стреляем с коротких остановок. Снег глубокий, но машина идет хорошо. Вырываемся вперед, немцы ведут по атакующим танкам интенсивный минометный огонь: сбивают с брони автоматчиков. Артиллерия молчит, танков противника не видно, значит — на окраине нас ждут фаустники.

До окраины Дойчендорфа остается метров 250—300. И тут вдруг машина резко наклоняется вниз, пушка упирается в землю, делает откат назад. Встали. Ввалились, как позднее установили, в старый(видимо еще довоенный) противотанковый ров, занесенный снегом и совершенно незаметный в предрассветной темноте. Назад пути нет. Остальные танки, увидев круто задранную корму нашего танка, остановились. Стреляют с места, затем отходят задним ходом за бугор. Мы остаемся одни. Пулеметный и минометный огонь сосредоточивается по нашему танку. Щелкают по броне пули и осколки. Хорошо, что на наш танк не посадили автоматчиков.

Наблюдаем из-за приоткрытых крышек люков за немцами. Башню не развернешь. Снизу начинает проступать вода.

Вскоре бригада(оставшиеся танков 20-25) начинает новую атаку слева от нас, вдоль дороги и врывается в Дойчендорф. Мы повеселели, открыли все люки полностью и внимательно наблюдаем за ходом боя. Бой идет на окраине. Немцы бьют по танкам фаустпатронами из подвалов. Все автоматчики сбиты с брони, фаустников из подвалов выкуривать некому.

Через полчаса все танки снова отходят и уходят назад за бугор. Совсем рассвело. У крайних домов теперь хорошо видны штук 6 тяжелых пушек. Прислуга немецкой батареи высыпает к орудиям и начинает стрельбу через наши головы куда-то по нашим тылам. В спешке танки почему-то не уничтожили батарею.

Настроение наше снова меняется к худшему. Командир танка связывается по рации с ротным, узнает, что дальнейшие атаки на Дойчендорф отменяются. Никаких распоряжений нам не отдается. Немцы по нам не стреляют. Ведем наблюдение за ними под прикрытием открытых крышек верхних люков. Пытаемся шутить, подбадривать друг друга, лишь командир танка невесел. Связывается опять с ротным, просит разрешения подорвать пушку и мотор гранатами и уйти к своим. Реакция ротного отрицательна, следует матерщина, запрет выходить в эфир, запрет покидать машину. Приказ обороняться, если немцы попытаются захватить танк. После настойчивых наших предложений все же взорвать машину обещает вечером, с наступлением темноты вытащить нас.

Сидим, «загораем». Перекусили. Командир совсем помрачнел, у остальных настроение пока бодрое, пытаемся развеселить его. Бесполезно (он чувствовал свою скорую гибель). Где-то ближе к вечеру со стороны сгоревшего дома, что остался справа от нас на опушке леса метрах в 500-х, вываливается какая-то толпа и направляется к нам. Насторожились. Неужели немцы, и почему толпой? Вынули из шаровой нижней установки и спаренный с пушкой пулеметы, но как стрелять? Башня неподвижна, крышки люков прикрывают нас с фронта, а фланг открытый. Лезть под танк? Там до самого днища снег. Но что-то по одежде не видно, что это немцы. Вскоре начинаем различать наши армейские телогрейки и свои родные шинели. Свои!!! Передовые солдаты подходят уже к танку. Начинаем переговариваться. Оказывается, сейчас пехотный полк (вернее — его остатки, человек 200) будет атаковать Дойчендорф. Немцы молчат.

По какой-то команде полк, растянувшийся от леса до нашего танка, начинает атаку на деревню. Жиденькое «ура», и побежали по чистому снежному полю вперед (вернее — поковыляли по глубокому снегу). Немцы моментально открыли ураганный пулеметный и минометный огонь. В течение минуты покосило весь полк. Все поле усеяно неподвижными телами. Мы поражены: безумие атаковать деревню по чистому полю, покрытому глубоким снегом! Так вот она какова пехотная атака! Начинает темнеть. Смотрим на лежащие тела, переживаем за матушку-пехоту.

Ан нет. Один зашевелился, другой и... начинается массовое отползание пехоты назад. Все направляются поближе к нашему танку. Кто за танк, кто в колею. Группами ползком волокут раненых. На поле не остается ни одного убитого. Пехота знает туго свое дело. Молодцы! И чей-то дурацкий приказ на атаку выполнен, и ни одного убитого!

«Загораем» дальше, обсуждаем пехотную атаку. Стемнело. Командир танка посылает меня в батальон найти командира взвода, роты, комбата, выпросить танки для буксировки и не возвращаться без них. По танковым колеям бежится легко, тем более — в тыл. Через полчаса еду на крышке переднего люка, показываю водителю дорогу. Следом идут еще танк и самоходка. В каждом танке только механики-водители, в одном — кто-то еще. Приехали. Танки начинают быстро сцеплять тросами один за один. Я  вскочил на левый борт своего танка и начинаю расстегивать ремень, крепящий буксирный трос, но пальцы закоченели и плохо слушаются. Подскакивает командир, сам начинает стоя расстегивать ремень, меня посылает снять трос с заднего буксирного крюка. Я прыгаю с крыла... и тут что-то происходит... Очнулся лежа в снегу головой вниз. В глазах яркая краснота. Первая мысль — все, оторвало голову. Пошевелил рукой — цела, подтянул руку к лицу, ощупал — цело. Высунул голову из снега и ужаснулся. Все танки горят, кругом светло. В полуметре от того места, где только что я стоял, светится ярко дыра.

Над головой со страшным скрежетом проносятся бронебойные снаряды и бьют по горящим танкам. Проворно перекатываюсь в колею, отползаю назад за танки. Впереди по колее ползут люди. Метров через 100   - 200 скатился в какую-то ложбинку. Там собралось уже человек пять  уцелевших, остальные поползли дальше в тыл, из нашего экипажа нет никого. Никак не можем отдышаться, прийти в себя, все возбуждены до крайности. Вытащили, называется, танк! Мать в перемать!! Начинаем соображать, все ли целы. Кто-то говорит: «Поползли, братцы, обратно, там у меня остался раненый радист».

Как оказалось, первым пришел в себя механик-водитель Николай Казанцев, известный в корпусе опытнейший ас вождения, бывалый, еще довоенный танкист, горевший сейчас девятый раз. (С того памятного момента с ним стал я очень близко знаком. В конце войны и еще год после войны мы служили с ним в одном экипаже. Он в последнее время жил в Бугульме, вел большую общественно-патриотическую работу, мы с ним переписывались и газета с этим очерком первому ушла к нему).

Подползаем по освещенному пространству к горящим танкам, каждый к своему. Немцы не стреляют. Мой командир лежит вытянувшись мертвый, но крови нигде нет. Вынул документы, взял револьвер. Вскочил сзади из-за башни на броню своего танка, заглянул через открытый люк внутрь. Из экипажа никого нет. Горит разлившаяся газойль, снаряды лижет пламя, вот-вот рванет боеукладка. Мигом скатился вниз. Догнал тянущих на шинелях 2-х раненых, включился в ползущую упряжку. Через несколько минут начали рваться снаряды, патроны, гранаты в горящих танках. Скорей — подальше.